Сдаёшься?
Кирилл. Ты ходила к ней?
Юлия Александровна. Послушал бы ты, что она мне говорила, какие омерзительные вещи она говорит! И как ни в чем не бывало! Совершенно открыто!
Кирилл. Мне все равно, что говорит ее Олимпия Валериановна: Я буду жить не с Олимпией Валериановной, а с ней!
Юлия Александровна. Ну, знаешь, яблочко от яблони всегда недалеко падает…
Кирилл. Замолчи!!
Юлия Александровна. В таком случае, если ты действительно все обдумал серьезно, выбрал и решил свой жизненный путь и не желаешь слушать никаких доводов рассудка, то можешь переезжать с ней сюда хоть завтра. Я немедленно переезжаю к дяде Сереже. Ничего. Как-нибудь у них разместимся. В тесноте да не в обиде. (Собирается.) Но имей в виду, ноги моей больше не будет в этом доме! У меня больше нет сына!
Кирилл. Постой, мама, не нужно больше слез и криков! Тебе не нужно никуда уезжать! Это твой дом, я знаю, и я не собираюсь тебя из него выгонять! Успокойся! Я обещаю тебе, что женюсь на ней только тогда, когда у меня будет своя комната! И больше никогда — слышишь? — никогда мы с тобой не будем говорить обо всем этом!
Юлия Александровна. Ты принял мудрое решение, Гуля. Это решение — прежде всего хорошее испытание для вашей любви. И ты прости меня, но мне кажется, что скоро, очень скоро ты сам убедишься в своей ошибке, я уверена, ей не выдержать этого испытания, эта ее Олимпия Валериановна…
Кирилл. Мама!
Юлия Александровна. Да-да, очень мудрая поговорка — яблочко…
Кирилл. Мама! Еще одно слово, и я пошлю все к чертям и уеду вместе с ней на целину!
Юлия Александровна. Поверь мне, Гуля, если я ошибусь в своих предчувствиях, я буду только бесконечно за тебя рада! Ну-ка, держи табуретку покрепче — сейчас мне надо добраться до верхней наружной рамы… (К и р и л л держит табуретку и насвистывает мелодию «В нашей комнате проснулись мы с тобой…».) Господи, сколько же пыли здесь накопилось!
К и р и л л все свистит.
АКТ ТРЕТИЙ
Картина десятая
Улица. Входные двери института. Из дверей шумной толпой вываливаются студенты. Они толкаются, смеются, болтают. Среди толпы медленно идет Д и н а. Она молчит. Группа студентов горланит на всю улицу песню: «В первые минуты бог создал институты…» На ее фоне громкие голоса:
— Пока, Серый!
— Звони вечерком, Алеха!
— Кто с нами в кондитерскую?
— Пошли с нами, Леш?
— Я уж туда, где вино в разлив!
— Айда с нами лучше кваску хлебнем — цистерну на угол уже привезли, я видел!
— Не совращай, я ведь комсорг курса!
— Ха-ха!
— Пошли с нами, комсорг! Честное божеское, одну газировку станем, и без сиропа! Ха-ха!
— До завтра!
— Смирнов, а Смирнов, ты чего, спишь на ходу? Моя диалектика у тебя?
— Да какая у тебя диалектика, опомнись, у тебя же одна метафизика!
— Динка, ты куда? У нас ведь еще две пары!
— Ха-ха! А он как рванет дверь — и ввалился в женскую баню! Ха-ха!
Выбегает К и р и л л. Он в толпе догоняет Д и н у. Держит ее за руку, студенты проходят мимо.
Кирилл. Стой, стой, стой! Сегодня уж ты от меня не сбежишь. Ты удираешь от меня целую неделю! На лекциях на меня не смотришь. На записки не отвечаешь. Я задушу этого Бойко, ты так и знай! В перерывах сматываешься неизвестно куда. К телефону не подходишь. (Д и н а молча идет.) Так. Значит, сматываешься все время с лекций, чтобы только удирать от меня? И это после того, как неделю назад тебе влепили выговор? И он до сих пор красуется на стенде возле деканата? Я, как староста группы, совершенно ответственно спрашиваю тебя: думаешь, это хорошо?
Дина. И что же ты сейчас сам сматываешься с двух лекций? Вернитесь же, староста группы!
Кирилл. Если хочешь знать, то лично я сматываюсь сейчас не только с двух лекций. Я сматываюсь с занятий в СКБ, а ведь скоро сдача моего нового проекта по ультразвуковому контролю, сразу после лекции — собрание нашей группы, и еще вечером — секция фехтования, сегодня турнир с университетом.
Дина. Ай-ай, что же вы делаете, Кирилл Голубев? Повышенный стипендиат! Кандидат в аспирантуру! Пай-мальчик! Вернитесь, немедленно вернитесь, пока не поздно!
Кирилл. К черту лекции! К черту СКБ! К черту турнир с университетом! К черту старосту группы! То бишь меня самого! К черту все и всех, кроме тебя! Мы так давно не были вдвоем. Целую неделю! (Д и н а молча идет.) Ты домой? (Д и н а молча идет.) Можно я тебя провожу? (Д и н а молча идет.) Может быть, сходим куда-нибудь?
Дина. Куда?
Кирилл. Да куда угодно! Мы ведь молодые! Перед нами весь мир. Мы с тобой можем пойти куда угодно, на все четыре стороны — например, на север, на запад, на юг. Или — на восток.
Появляется скверик и три скамейки. Две скамейки пустые, на одной сидят рыжая девушка с длинными волосами и парень. Они целуются. На заднике может быть недостроенный дом.
Кирилл. Позвольте вас пригласить, дражайшая Дина Васильевна, в этот симпатичный скверик на нашу симпатичную скамейку. (Д и н а молчит.) Пожалуйста, посидим хоть недолго… Мы так давно не были вдвоем. Целую неделю.
Дина. Нет. Пять суток и четыре часа.
Кирилл. Вот видишь! Пять суток и четыре часа без тебя! Это же целая вечность. Посидим здесь, а? Ты куда?
Дина. Не знаю. Может быть, меня ждут…
Кирилл. Кто тебя ждет? Бойко? Я убью каждого, кто осмелится тебя ждать! Кто тебя ждет?!
Дина. Не кричи так. На нас уже все оглядываются. Я не говорю, что меня кто-то ждет, я говорю, что, может быть, где-нибудь, когда-нибудь, кто-нибудь меня ждет…
Кирилл. Это я тебя жду. Именно я и именно здесь. На нашей скамейке. Я жду тебя здесь уже пять суток и четыре часа. И еще всю мою жизнь. Сядем. (Садятся на пустую скамейку и сразу долго целуются.)
Дина. Как хорошо! Еще, еще и еще! (Целуются, потом Д и н а вдруг вскакивает и пересаживается на скамейку напротив.)
Кирилл. Что с тобой? (Хочет пересесть к ней на скамейку.)
Дина. Не смей!
Пауза.
Кирилл. У каждого стало по скамейке… По собственной отдельной скамейке.
Дина. Да, мы сейчас расселись, как полагалось сидеть кавалеру и барышне по законам старинного этикета — визави. По-французски это называется vis-à-vis. Сейчас мы пай-дети. Твоей матери мы бы сейчас очень понравились. (Кирилл снова встает, чтобы пересесть к ней на скамейку.) Не смей!
Кирилл (садится назад). Что сегодня с тобой? (Д и н а молчит.) Сейчас ты просто до ужаса похожа на мою маму. Только не на ту, которая нас обидела, не на теперешнюю, а на ту, прежнюю, когда отец только что оставил нас. Она тогда оглушительно смеялась в телефонную трубку, разговаривая с приятельницами, а ночами как-то странно пищала, потому что зажимала себе рот подушкой, потому что думала, что я сплю. Не злись на нее. Не надо. Она и сейчас ночами пищит в подушку. Я слышу. Она еще попросит у тебя прощения. Вот увидишь. И мы со временем будем прекрасно жить втроем.
Дина. Знала бы она, что ты опять смотался со мной с двух лекций! И с СКБ! И с собрания группы. И с фехтования! (Кирилл встает, чтобы сесть рядом с ней.) Не смей!
Кирилл (садится назад). У тебя глаза сейчас узкие и светлые. Значит, ты действительно злишься! Скажи же наконец, что с тобой?
Дина (тихо смеется). Не знаю… апрель… А помнишь, как весь прошлый год мы ходили с тобой в кино? И однажды пришли на картину, которую уже смотрели шесть раз, она называлась «Мост Ватерлоо», и я спросила тебя в середине картины, не знаешь ли ты случайно, что будет дальше, а ты мне ответил, что никак не можешь догадаться, и мы стали так смеяться, что нас попросили уйти из зала, и мы все смеялись и на улице и никак не могли остановиться?