Сдаёшься?
Октябрь. Это хорошо, комсомолец Плотников, что ты свою первичную комсомольскую организацию постарался не подвести. Сознательность присутствует. Я верю — ты случайно допустил эту политическую ошибку.
Старостин. Вот вы стоите сейчас перед нами, Плотников, и, наверное, думаете, что все мы тут мурой занимаемся. А вот несколько лет назад за такую нечаянную ошибку с тобой знаешь бы что было? На лесозаготовках как миленький бы работал, и никаких тебе институтов!
Октябрь. Да не пугай ты его, Алексей. Держи газету, Плотников, никому не показывай. Красивым почерком весь текст перепишешь и свои новые стихи на прежнее место вставишь. Потом художников позовешь, опять рисунки, заголовки сделаете и все, что надо. И на старое место перед актовым залом сам газету завтра же и повесишь. Кто за? Кто против? Кто воздержался? (Стучит.) Единогласно. Какие еще будут предложения?
Буравин. Можно рифму ему подкинуть?
Октябрь. Давай. Если себе не в убыток!
Смех.
Буравин. Пусть заменит «занзибарца — черного, как вакса» на «занзибарца, черного, как гуталинные массы»!
Смех.
Плотников. А что, может, ребята, на крайний случай подойдет, если ничего лучшего в голову не полезет? А?
Оживление.
Старостин. Здесь не цирк, Буравин!
Октябрь. Ну, ты давай уж как-нибудь там поднатужься с рифмами, чтобы никаких разговоров не возникало, договорились?
Плотников. Понял.
Октябрь. Ну, шагай, вдохновения тебе. Ни пуха ни пера. Вернее, ни гуталинов, ни ваксы.
Смех. П л о т н и к о в выходит.
Октябрь. На повестке дня следующий вопрос: личное дело студентов второго курса механического факультета Капитолины Таракановой и Алексея Птицына. Они здесь?
Майорова. Здесь.
Октябрь. Зови.
Майорова. Тараканова и Птицын, входите!
Входят Т а р а к а н о в а и П т и ц ы н.
Октябрь. Ну, что скажете, Птицын и Тараканова? (П т и ц ы н и Т а р а к а н о в а молчат.)
Октябрь. Говорить будем? Может быть, по очереди? Ну, кто первый?
П т и ц ы н и Т а р а к а н о в а молчат.
Октябрь. Ну, тогда видно мне придется. (Нагибается и достает из ящика пару модных модельных туфель.) Твои, Тараканова?
Т а р а к а н о в а кивает головой.
Октябрь. Откуда они у меня на столе, знаешь? (Т а р а к а н о в а молчит и удивленно смотрит на П т и ц ы н а.) Ну, я, что ли, твои новые замечательные туфли у тебя стибрил и к знаменательным датам в райкоме комсомола ношу? (Смех. Т а р а к а н о в а молчит и продолжает смотреть на П т и ц ы н а.) Может быть, Тараканова, ты все же расскажешь нам честно, откуда здесь появились эти туфли? (Т а р а к а н о в а молчит.) Ну, тогда ты, Птицын, расскажи нам все, что на сегодняшний день тебе известно об этих туфлях.
Птицын. Я… то есть она… в общем, у нас вечеринка, то есть вечер был в общежитии, ко дню 8 марта… Вот… сначала мы с ней, с Капой, то есть с комсомолкой Таракановой, танцевали все время, а потом Валя, то есть комсомолка Балбекова, пригласила… ну вот, танцуем мы с ней один танец, она меня и на второй приглашает, потом на третий, и отказаться неудобно как-то… она ведь тоже комсомолка, и вот Капа, то есть комсомолка Тараканова, подходит к нам в середине танца и говорит: «Выйдем, Алеша… то есть комсомолец Птицын, на минутку в коридор, мне нужно тебе что-то очень важное сию минуту сказать…» Вообще-то я всегда только с Капой… то есть с комсомолкой Таракановой танцевал, честное комсомольское… мы ведь с ней пожениться собираемся будущей весной, когда нам семейное общежитие предоставят… нам обещали… мы ведь иногородние… она из Тулы, а я из Сталинграда… мы с ней второй год на очереди стоим… ну, выхожу я за Капой, то есть за комсомолкой Таракановой, в коридор… а она смотрит на меня — глазищи огромные… сама бледная вся и говорит мне шепотом: «Знаешь, Толя, то есть комсомолец Птицын, я уже давно на американскую разведку работаю, шпионка я американская, понимаешь?» Ну, тут я обалдел малость, то есть сразу на бдительность перешел. А чем, говорю, Капа, то есть комсомолка Тараканова, мне это докажешь? А она: «Не веришь? — а вот туфли новые видал?» И из свертка туфли новые вынимает «Это, — говорит, — я только что от них за свою работу получила!» А туфли и в самом деле хорошие — на высоком каблуке и кожаные, вот эти как раз, что у вас, Октябрь, на столе. У нее отродясь таких туфель не могло быть — ей из дома не помогают, она на одну стипендию живет, я-то знаю. Ну, надела она эти туфли при мне, старые завернула и как пошла цыганочку в них отбивать — все и танцевать перестали, на нее смотрят. Посмотрел я немного на ее танец отчаянный и на новые туфли, тут уж и совсем обалдел, то есть смекнул уже, в чем дело. После того как вечер кончился, подошел к ней и говорю: «Дай-ка мне, Капа, то есть комсомолка Тараканова, твои новые туфли, я железные подковки на каблуки им поставлю, дольше не сносятся». Ну, взял да и отнес их куда следовало.
Петров. К сапожнику?
Птицын. Нет, зачем? В МГБ, то есть в КГБ.
Оживление.
Октябрь. Да, в КГБ.
Тараканова. Ты… ты… ты…
Птицын. Ну и что же они выяснили в МГБ, то есть в КГБ?
Октябрь. А ты что же, Птицын, для начала хотя бы на подметку не посмотрел?
Птицын. А что на нее смотреть, на подметку-то?
Октябрь. А ты вот взгляни, взгляни, что на ней вытиснено?
Птицын (смотрит). Фабрика «Скороход». Тридцать семь.
Октябрь. Ну? Уловил?? «Ско-ро-ход». Наша фабрика, советская.
Птицын. Ну и что же, что «Скороход»? Они ведь могут и нашими, советскими туфлями заплатить. Больше ничего выяснить не удалось?
Октябрь. Успокойся, все, что надо, все выяснили. Например, выяснили, что туфли эти куплены самой Таракановой вместе с Балбековой в ДЛТ четвертого марта этого года. Как раз в этот день их туда и завозили.
Птицын. Ну… если так… да я разве что говорю… А откуда она деньги на туфли взяла? Ведь она на одну стипендию живет, я все про нее знаю.
Октябрь. Вот ты бы, прежде чем бежать так далеко и высоко, для начала бы у нее самой об этом и спросил.
Буравин. Да у подруги одолжила! Или ты думаешь, Птицын, что в нашей стране деньги на новые туфли можно только у американской разведки достать?
Смех.
Октябрь (стучит). А ты что же, Тараканова, другого способа пококетничать с женихом не нашла, поинтересничать, поинтриговать? «Американская шпионка»! Нашла тоже способ! Ведь ты комсомолка!
Т а р а к а н о в а плачет.
Петров. А ты что же, Птицын, брякнула тебе сдуру на вечеринке девчонка, что она американская шпионка — ну, фильмов там насмотрелась всяких, вроде как, «Сеть шпионажа», — взяла да и брякнула, чтобы ты больше с Балбековой не танцевал, а ты сразу — в КГБ. Если каждый из нас из-за любой чепухи в КГБ бегать начнет…
Старостин. А по-моему, комсомолец Птицын честно поступил. Был ему сигнал от Таракановой — он пошел и сообщил куда надо. Бдительность нам сейчас не помешает. Мы живем в сложное время, понимать надо.
Буравин. Да что, он ее первый раз видит, что ли? Они же уже два года каждый день видятся, в колхоз на картошку летом вместе ездят. Они же жених и невеста! Что он, не знал ее раньше?
Майорова. Ну да, не знал, как же! Я их хорошо знаю. У нас в группе одна комсомолка в одной комнате в общежитии с Таракановой проживает, так она рассказывала: каждый раз, когда они возвращаются, ключа на вахте нет, а дверь заперта. Стучат они, стучат, иногда полчаса стучат, потом Тараканова откроет, а у нее Птицын сидит, чай из пустого стакана пьет, и оба лохматые, красные, и койка Таракановой вся измята.
Петров. А ты поменьше в койки чужие подглядывай да сплетничай о том, кто с кем, где, когда и зачем запирается. Вот с тобой небось никто, никогда, нигде, низачем не запрется.