Распутин наш (СИ)
За двое суток до выхода в море.
Сразу после объявления приказа к Адриану Ивановичу явился вице-адмирал Максимов [27], тайный завистник и недоброжелатель, получивший звание вице-адмирала раньше Непенина, но так и оставшийся на незаметной, непрестижной должности начальника минной обороны Балтийского моря. Андрей Семёнович был сахарно-предупредителен, изложив ультиматум в форме тихой, нижайшей просьбы – отменить приказ о выходе линкоров из базы и вернуть учебные экипажи на место дислокации. На встречный вопрос, чем обосновано требование Максимова, выходящее далеко за рамки его должностных обязанностей, тот смутился, сказав, что он только посланник, и туманно сослался на важных людей в Петрограде, крайне недовольных внезапной резвостью командующего Балтфлотом. Что это за “большие и важные люди”, Непенин начал догадываться на следующий день, когда в его приёмной нарисовался капитан первого ранга Альфатер [28], флаг-капитан Морского штаба при Верховном главнокомандующем, долженствующий находиться в это время в Ставке. Василий Михайлович стоял собственной персоной перед Непениным и, заметно нервничая, грозил высочайшим неблаговолением в случае, если командующий продолжит упорствовать и линкоры таки покинут свои зимние стоянки. На фоне благостного молчания самого императора и адмиралтейства, активность отдельных лиц в морской форме выглядела настолько подозрительно, что Непенин позволил себе взять под арест обоих и в авральном режиме продолжал готовить поход.
Адриан Иванович не знал что Николай II, пользуясь формально-праздничным поводом – Рождеством Христовым, уединился в Царском селе, отменив все доклады и полностью посвящая себя семье, а точнее – перманентной истерике императрицы, требующей мобилизовать всю полицию и жандармерию, снять с фронта казачьи части и направить все эти силы на поиски Друга семьи, которого так позорно профукал генерал Глобачёв. Чтобы как-то успокоить супругу, император объявил, что примет только тех, кто явится с информацией о местонахождении Распутина или о лицах, причастных к его похищению. Естественно, что при таком раскладе никакие вопли из-под шпица до царственных ушей не долетали. Самодержец оградил себя от подданных, даже не задумываясь о последствиях. Семья важнее. Анархия, как питон, поглощала империю, и паралич центральной власти приобрёл совершенно неприличные размеры. Вот что записал в своем дневнике французский посол Морис Палеолог 23 декабря 1916 года, приводя слова некоей «графини Р.»:
«Я обедала ежедневно в различных кругах. Повсюду сплошной крик негодования. Если бы царь в настоящее время показался на Красной площади, его бы встретили свистками. А что касается царицы, её растерзали бы на куски. Во всех классах общества чувствуется дыхание революции».
В таких условиях, когда верхи не только не могут, но и не хотят, история вершится на местах, и решительной инициативе снизу уже никто ничего противопоставить не может. Сопротивление способны оказать не власть предержащие, а другие, такие же энергичные и деятельные, готовые рискнуть своей карьерой, положением и даже головой ради некоей цели и идеи.
За сутки до выхода в море.
– Ваше высокопревосходительство, разрешите? – лейтенант Тирбах, опростоволосившийся при попытке захвата Распутина, рыл землю, стараясь реабилитироваться в глазах Непенина, плюнув на все условности и выполняя при нем обязанности жандармерии и контрразведки. – Адриан Иванович, Ваш приказ выполнен. Взяли прямо на квартире, сонного! Не ожидал нашего визита, не успел даже бумаги уничтожить. Всё, как вы говорили – списки боевиков подпольной организации, в основном на “Андрее” и “Павле”, списки на ликвидацию офицеров. Вы там самый первый…
– Прекрасно, – ответил адмирал, обведя на шпаргалке Распутина жирным овалом и перечеркнув фамилию прапорщика по адмиралтейству Гарфильда. – Где он сам и что ещё сделано?
– Гарфильд сидит на гауптвахте. У него дома оставил мичманов из подплава – ребята крепкие и лихие. На “Андрее” и “Павле” подпольщикам выданы увольнительные, контрразведка будет их брать на берегу, подальше от кораблей.
Непенин коротко кивнул и впервые за неделю с наслаждением вдохнул полной грудью, словно невидимая смерть слегка ослабила хватку.
– Хочу поговорить с ним лично, – решил он после паузы.
Говорить пришлось не только с ним, но и с другими офицерами, заглянувшими “на огонёк” к скромному прапорщику. Среди них оказался любимец Непенина, капитан второго ранга Ренгартен.
– Что ж вы, Иван Иванович, – адмирал, кряхтя, присел напротив звезды радиотехнической разведки Балтийского флота, – совсем решили добить меня, старика. Чем же это я вам не угодил?
Ренгартен был бледен и напряжён, но голову не опускал и глаза не прятал.
– Мне не в чем перед Вами оправдываться, Адриан Иванович. Я никогда не скрывал свои взгляды и своё недовольство текущим положением дел в нашем богоспасаемом Отечестве. Единственное, о чем вы не знали, что давно, со времени позорного японского плена, я не только глубоко сочувствую революционному движению в России, но и считаю своим долгом всемерно помогать ему, если это не противоречит чести офицера. Не узнали бы и на этот раз, не заявись я домой к Гарфильду.
– Позвольте, голубчик, а какая же нужда заставила вас нарушить конспирацию?
– Я должен был лично сообщить Гарфильду, что отказываюсь выполнять задание ревкома и не буду передавать радиограмму или способствовать радиопередаче о выходе эскадры из базы.
– Да-а-а-а, дела-а-а, не ожидал, – протянул адмирал задумчиво, удивленно подняв брови.
– Что вы не ожидали?
– Удивлен я, что дело революции требует передавать кому-то информацию о перемещениях Балтийского флота.
– Вот и мне тоже это показалось подозрительным, – вздохнул Ренгартен и отвернулся. – Куда меня сейчас, в “Охранку”?
– Господь с вами, голубчик, – Непенин тяжело поднялся на ноги и подошёл к иллюминатору, за которым в вечерней мгле слабо проступали обводы боевых кораблей, – здесь нет жандармов, наш разговор полностью приватный и главное – мы с вами в одной лодке. Да-да, не смотрите так удивленно. Среди документов, изъятых у Гарфильда, обнаружены списки офицеров, подлежащих ликвидации. Так вот, ваша фамилия во втором списке, на почётном месте рядом с генерал-майором Бубновым. [29]
По внешне невозмутимому лицу Ренгартена пробежала тень.
– Да-да, дражайший Иван Иванович, – Непенин вернулся к столу и навис над капитаном, уперев кулаки в столешницу, – делу революции, как видите, крайне необходимо, чтобы вы перестали существовать. Очевидно не только я, но и вы мешаете торжеству народной демократии.
– Это какая-то ошибка, – бесстрастно глядя перед собой, выдавил Ренгартен.
– Да всё, что сейчас происходит, одна большая ошибка, – раздраженно бросил Непенин, – начиная со списка неотложных дел самого Гарфильда, где один из первых пунктов – проникновение на штабной корабль “Кречет”, похищение журнала учета оперативной информации и кальки минных позиций! [30] Наверно они здорово помогут в борьбе за права рабочих… Или это тоже ошибка? Не отвечайте – вопрос риторический.
Лицо Ренгартена окаменело. Он смотрел перед собой так же бесстрастно, как и пять минут назад, и только желваки, ходящие туда-сюда под бледной кожей, выдавали душевные страдания.
– Иван Иванович, – обреченно произнес адмирал, – один очень интересный и неоднозначный человек недавно познакомил меня с цитатой британского писателя Томаса Карлейля: “Всякую революцию задумывают романтики, осуществляют фанатики, а пользуются её плодами отпетые негодяи.” Предполагаю, что и русская революция не будет исключением. Я не собираюсь в чем-либо убеждать вас и, упаси Бог, не требую изменять вашим идеалам. Просто вы должны знать, с кем собираетесь поднимать красное знамя над Балтийским морем.