Лукреция с Воробьевых гор

Когда сестрица переходила к обобщениям, пора было вступать в решительный бой. Я-то знала лучше Люськи свой непостоянный, переменчивый нрав. Самопожертвование — это не для меня. Отказаться от себя я могла бы только ради ребенка или отца…
— Так что не удивляйся, если через год я перестану играть роль заботливой жены и брошусь в водоворот общественной и деловой жизни. Может быть, меня ожидает головокружительная карьера. Я еще тебе утру нос, — посмеивалась я над Люсьен.
— В это верится с трудом. — Она решительно прервала мою пустую болтовню. — Ты действительно легкомысленна, жить не можешь без перемен. Но если простоишь несколько лет у плиты, то поздно будет делать карьеру. Сейчас главное — найти тебе хорошую работу и ни в коем случае не заводить детей.
На этот счет у меня было свое мнение, которое я не собиралась Люське высказывать. Я надеялась уговорить Игоря и завести ребенка сразу же после диплома. По-моему, самое время. Ни о работе, ни о карьере мне совсем не думалось. Я хотела малыша. Ну что в этом плохого? И папа очень мечтал о внуке.
При Игоре Люся никогда не вела подобных разговоров. С ним сестра обсуждала только мировые проблемы, перспективы какого-то далекого лучезарного будущего. Однажды она, правда, не удержалась и заметила, что я совсем погрязла в домашних заботах. Игоряша с ней тут же согласился, и они дружно принялись перемывать мне косточки.
— Обед — это роскошь, недопустимая для нас. Можно просто пельмешков сварить. Но супруга каждый день мне напоминает, что у вас всегда стояли кастрюли с борщом, голубцами, котлетками. — Он хитро покосился на меня.
— Наш папа любит готовить. К тому же у него масса свободного времени. Но ты ведь не собираешься варить щи? — вдруг спросила у него сестрица.
— Боже упаси! — испугался Иноземцев.
Конечно, можно было покупать у метро пельмени или разогревать на скорую руку полуфабрикаты. Мне почему-то вспомнилась пыльная квартира Иноземцевых, пустой холодильник и стало по-бабьи жаль Игоря. Нет, не позволю я ему питаться кое-как, всухомятку.
Несколько лет я прожила в непоколебимой уверенности, что мне выпало счастье стать женой выдающегося человека. Если не Ломоносова, то хотя бы Веселовского или Шкловского[5]. Или на худой конец академика.
Может быть, в этом мое призвание — помогать ему в работе, ограждать от тягот быта, растить его детей. В то время такая участь нисколько меня не пугала, тем более что я не только обожала мужа, но преклонялась перед ним, признавала его бесспорные таланты и непохожесть на других мужчин.
На одном из наших семейных чаепитий Игорь обещал сестрице, что диплом мы с ним напишем…
— Ну вот еще! Не позволю, чтобы такой выдающийся ум спустился до моей жалкой дипломной работы, — возразила я.
Собрала все свои курсовые, выбрала из них наиболее интересные и значительные страницы, кое-что дописала — и через месяц диплом был готов. Не шедевр, конечно, но на четверку с минусом потянет. Впрочем, если бы его оценили на тройку, я не шибко бы расстроилась.
Люсьен ошибалась, когда говорила, как важно мне защитить диплом на «отлично». У них в институте, может быть, от этого зависело распределение и виды на аспирантуру. У нас же самые талантливые выпускники уезжали, как пасынки, в далекую глубинку со своими красными дипломами. У нас, как нигде, наверное, судьба зависела от места жительства и связей, родственных и дружеских. Поэтому я не очень корпела над дипломом. В школу или библиотеку меня и так возьмут, в аспирантуру я сама бы не пошла, даже если бы силой заставляли. Чистая наука внушала мне отвращение.
Весной Иноземцев строго потребовал предъявить диплом.
— Неужели ты будешь читать некие дамские измышления по поводу поэтики Федора Михайловича? — невинно округлив глаза, спросила я. — И не жалко времени?
Внимательно прочитав мое рукоделие, муж вздохнул:
— И перо у тебя легкое, и в мыслях легкость необыкновенная.
— Я же тебе говорила.
Несмотря на мои протесты, он заставил меня переписать некоторые куски, сам составил полную библиографию, и вечерами теперь мы говорили только о Достоевском. Моя легкость пера и его основательность дали блестящие результаты. У меня получился настоящий научный труд, с которым не стыдно и на защиту выходить.
 
— Послушай, Игоревич! — как-то сказала я мужу, словно впервые его увидела. — Ты, оказывается, талантливейший педагог. Так толково объясняешь, умеешь заставить работать самого нерадивого студента, терпелив, внимателен, красноречив, легко зажигаешь аудиторию…
— Скоро мне придется вести семинары и читать лекции. Буду на тебе тренироваться, Лорик, — пригрозил он.
Я охотно согласилась выступить в роли подопытного кролика. Но и мысли не допускала, что мой муж, гениальный филолог, станет преподавателем. Это скромное поприще не для него. Мой муж виделся мне известным переводчиком, критиком, автором толстых исследований о литературе.
Меня просто распирало от гордости, когда Игорь почтил своим присутствием мою защиту. В небольшой аудитории собрались только члены нашего семинара, преподаватели, всего человек пятнадцать. Но стол торжественно накрыли зеленым сукном, притащили кафедру, на которую всходили дрожащие от ужаса дипломники.
На этот день было назначено три защиты, и все прошли гладко и благополучно. Оппонировали аспиранты, как на подбор благожелательные, не зловредные. Через два часа я вырвалась на свободу из душной аудитории со своей потом заработанной пятеркой. Еще бы, это «татаромонгольское иго» три раза заставило меня переделать и перепечатать диплом.
— Это Люськин костюм принес мне удачу, — предположила я, когда мы с Игорем шли, обнявшись, по коридору.
К защите сестра подарила мне со своего барского плеча белый костюм из репса: короткая юбка, приталенный пиджак. У меня еще никогда не было такого роскошного туалета. Два года назад Люсьен тоже защищалась в этом костюме, конечно с блеском.
— Приказывай, куда тебя вести, Лукреция? В «Прагу», «Арагви», «Славянский базар»? Сегодня гуляем! — весело сообщил Игорь.
С деньгами у него никогда не было проблем: будучи единственным сыном, внуком и племянником, он даже не обременял себя просьбами, его и так оделяли крупными суммами. Но все же мне показалось, что с «Прагой» он погорячился. Я выбрала скромное кафе «Паланга», где мы лакомились цыплятами табака, запивая их белым вином.
Оказывается, мой свекор, ненаглядный Лев Платонович, украдкой вручил Игорю астрономическую сумму, просил поздравить меня и купить какой-нибудь приятный пустячок.
— Я уже знаю, что именно, — радостно сообщил Игорь, предвкушая обряд выбора и вручения подарка.
Мы прямо из «Паланги» отправились в универмаг «Москва». Он провел меня на третий этаж в ювелирный отдел. Выбор был скудный. Хорошо, что у меня тонкие, как у ребенка, пальцы. Размер пятнадцать с половиной. Молоденькая продавщица, с восторгом поглядывая на Игоря, достала из-под стекла черную бархатную подушку с несколькими колечками.
— Вы Овен? — спросила она у меня. — Значит, вам подойдет с аметистом, аквамарином, рубином, гелиотропом.
Кровавый рубин мне не понравился. Мы остановились на загадочном аквамарине, тем более что больше ничего и не было.
Мне бы хотелось черный агат, он оберегает от дурного глаза, но с агатом нашлось только одно огромное мужское кольцо. Не кольцо, а целый перстень. Но я сразу же полюбила мой крохотный аквамаринчик, первое в моей жизни золотое колечко, не считая обручального.
— Даже не предполагал, что выбирать подарок для любимой женщины так приятно, — говорил Игорь, целуя мою руку с кольцом.
Мы шли куда глаза глядят, какими-то чужими дворами, благоухающими первой весенней зеленью. Весна облагораживает все вокруг, даже эти асфальтовые джунгли.
— А ты что мне подаришь, Лукреция? — спрашивал он, многозначительно заглядывая мне в глаза.
— К сожалению, мне нечего подарить, кроме себя. Я подарю тебе свою любовь!