Герой (СИ)

— Потому что у меня нет никакого места?
— Да. С тобой не получится поменяться. Ты потребуешь место в доме. Но у кого? Я не знаю твоих сил, и никто не знает, значит, с тобой будут драться. Допустим, ты выиграешь. Но куда деваться тому, кого ты выгнал? Ему придётся заявлять права на чужое место, а тому — на следующее. Многие будут не согласны, будут кидать вызов тебе и друг другу. Сегодня ночью вовсе спать не будем, скорее всего, — Двенадцать восхищённо покрутил головой. — Это повеселее чем турнир будет.
— Да мне как-то всё равно, где спать. Для меня место не имеет значения.
— Если ты ляжешь с малышами, в глубине дома, то и относиться к тебе будут так же. Будут шпынять, отбирать еду и Ки. Лучше уж один раз хорошенько подраться, а потом жить как все. Верно ведь я говорю?
Остальные тут же закивали. Я не был согласен со словами Двенадцать, но возражать не стал.
— А скоро будет турнир?
Парнишка переглянулся с друзьями и ответил:
— Теперь, наверное, уже скоро.
— Почему именно теперь?
— Как бы тебе объяснить? — замялся он. — Мы понимаем это как-то само собой, так как знаем всех и знаем, что как происходит, но как это рассказать словами, чтобы стало понятно чужаку, я не очень представляю.
— Давай я, — вмешался Правый Четырнадцать. — Я знаю, как. Сейчас главный патриарх — Шестой. Его кандидат победил в двух последних турнирах, и его уже объявили следующим патриархом шестой ветви. Шестому плевать на этот турнир, он уверен, что снова победит, но Шестому так же плевать на то, кто главный, потому что он уже совсем старый.
— Да, к нему ещё приводят женщин, но все знают, что он их не трогает, а отдаёт преемнику.
— Обычно турнир объявляет главный патриарх, но из-за всего этого он не торопится.
— А остальные патриархи? — удивился я. — Неужели им не хочется стать главными?
— Ну, раньше у Второго не было хорошего кандидата, а старших из ветви, которые не его дети, он не хотел выставлять. Если те хорошо выступят, то их могут посчитать неплохими преемниками Второму, а если их посчитают преемниками, то Второму придётся внимательно следить за своей спиной. Поэтому он тоже не торопился.
— Понятно. А остальные?
— В третьей и восьмой ветви лучших кандидатов убили на предыдущих турнирах, как раз мужик от шестой и убил их, а следующие ещё не совсем готовы. В нашей и в пятой ветви кандидаты хороши, но с шестой тоже не могут сравниться.
Двенадцать пояснил:
— Мы должны были стоять на прежнем месте ещё два-три года, за это время патриархи хотели получше подготовить своих ребят. Но из-за того, что секта резко сорвалась с места, и турнир должен быть в этом году, всё перепуталось.
— В общем, никому ранний турнир не нужен был, поэтому его всё откладывали и откладывали. То надо дома подправить, то ловушки поставить, то ещё что-то. Так год и протянули.
— Тогда почему сейчас он будет скоро?
— Второй не захочет больше откладывать турнир. Чем быстрее он состоится, тем больше шансов у Второго на победу. Через неделю о тебе будут знать почти всё, попробуют и твою защиту на зуб, посчитают, сколько ударов нужно, чтобы его пробить, проверят реакцию, характер, манеру боя… Ещё и дня не прошло, а в тебя уже швырнули копье. И это только начало.
Двенадцать так искренне радовался, когда говорил это, что я не выдержал и спросил:
— А чего ты так улыбаешься? Это смешно?
— Вообще да, смешно. Точнее, интересно. Да и сидеть с унылым лицом нельзя.
— Что?
— Твой выход, — он ударил в плечо молчавшего до этого Правого Пятнадцать, — не зря ты зубрил эти правила наизусть.
— Грусть, уныние и печаль — это болезнь, — равнодушно пробубнил Пятнадцать. — Здоровый человек всегда весел, бодр и полон энергии. Больные люди заражают остальных, а потому их нужно убирать.
— И что, все тут всегда улыбаются?
— Нет, конечно. Ты можешь ещё злиться. Злость помогает в бою.
— А маленькие дети? Они тоже улыбаются?
— В дом их приводят подросшими, лет с четырёх-пяти, так что они уже должны соблюдать все правила. За пустые слезы, знаешь, могут и без еды оставить. Вон, Пятнадцать, думаешь, чего такой худой? Много ревел в детстве. Зато сейчас может слопать четыре порции за раз и не наесться.
 
— А до пяти лет?
— До этого они живут в женском доме. Ходят на учёбу, конечно, но спят там. Женщины их учат не плакать и выглядеть весело, они же знают, что иначе мальчикам придётся туго.
— Поэтому Второй такой весёлый, — протянул я.
Значит, его не веселило всё то, что происходило в секте, он просто привык вести себя правильно.
— Ну, Второй — это совсем отдельный случай. Его вообще никто не видел грустным. Он с этой улыбкой может влепить тебе двадцать палок ни за что, может врезать. Из-за него многих неплохих ребят выкинули из секты. Да и сейчас во второй ветви меньше всего детей, потому что у него такие требования, что мало кто их может выполнить.
— Выкинули из секты? Это как? В лес — и идите, куда хотите?
Мальчишки рассмеялись.
— Нет, — пояснил Двенадцать, он всё ещё улыбался, но глаза у него стали серьёзными — Выкинуть — значит выкинуть как мусор. В яму.
Меня пробрала дрожь. Те младенцы. Там были не только младенцы, не только девочки. И разное количество детей разных возрастов! Чем старше, тем меньше детей. Они отсеивают мальчиков на протяжении всей жизни.
— И много твоих ровесников… «выкинули»?
— Не знаю. Я хотел запомнить их всех, но не смог. Мы все из четвёртой линии, нам всем было по пятнадцать. Сначала я помнил их по местам в доме, но потом мы сместились, и всё перепуталось. Я даже не могу сказать — сколько нас было лет пять назад.
— А что дальше? Сколько человек остаётся в каждой линии к двадцати годам?
— Обычно один-два. Преемник патриарха и кто-то ему на замену. Ладно, — ударил Двенадцать себя по коленям, — пора на ужин. А потом ты расскажешь нам про свой мир.
Я прихватил копье, мешок так и болтался у меня за спиной, а в нём лежали миска, чашка и палочки.
Со всего поселения к навесу стягивались дети. Взмокшие, усталые, выжатые до последней капли, но старательно изображающие бодрую походку и выжимающие из себя улыбки. Впрочем, стоило им увидеть меня, как в их глазах появлялись искры любопытства и какого-то ожидания. Словно я пообещал им показать что-то интересное, и вот настало время для представления. Какими бы ни были местные правила, смотреть в упор на человека тут считалось нормой, хотя во внешнем мире за подобную бесцеремонность простолюдина могли и высечь.
Правый Двенадцать, не шевеля губами, еле слышно сказал:
— Берегись своей ветви.
И отошёл с друзьями в сторону. Он не хотел быть замешанным. Вот только во что?
Под навесом уже не было женщин. Возле котлов с готовой едой стояли парни лет двадцати, судя по лицам не из второй ветви. Дети подходили со своими мисками, и большим черпаком им наливали похлёбку. Всё выглядело довольно мирно и напоминало обстановку в Черном районе.
— Сегодня всех кормим даром! — объявил один из старших, с длинным чёрным хвостом, завязанным на затылке.
В секте все ходили с короткими волосами, лишь Второй был длинноволосым. Я думал, что это привилегия патриархов.
— Только новеньким нужно заплатить налог.
Новеньким! Почему же во множественном числе?
Все взгляды тут же переместились на меня.
— И велик ли налог? — спросил я, уже жалея, что не поел нормально в доме Второго.
— Хмм, вообще, хорошо бы за все года, проведённые снаружи, внести. Сколько там получится? Тысячи три Ки? Четыре? Десять? Но на первый раз достаточно будет и двадцати Ки.
Я оглянулся. Вот, значит, к чему относилось их ожидание. Двадцать Ки. Это совсем немного, для меня и вовсе крохи, вот только если я заплачу, как низко я скачусь в их глазах?
 
— А если я отдам больше?
Парень с хвостом рассмеялся.
— Можно и больше!
Тогда я подошёл к нему, поднял руку и врезал по нему парализующим заклинанием, подождал, пока парень не свалился на землю, и сказал: