Магия большого города. Провинциалка (СИ)

— Пятидесятый, — насмешливо бросил хам. Полюбовался на мое ошарашенное лицо и воспользовавшись напавшим ступором, втащил за локоть внутрь.
Если бы не зашедшие следом люди, я бы забилась в истерике и выпрыгнула. Но вести себя подобным образом в первый же день работы… да еще и позорить славное имя мистера Даура, которого я и разрекламировать-то толком не успела… а ведь начнут говорить, что его костюмы носит та самая истеричка, что боится лифтов. Дурочка провинциальная.
Сказать по правде, я думала, хам все же пошутил. Это же какая верхотура! Но длинный тройной ряд кнопок убедил меня в обратном. Пятидесятый оказался далеко не последним, верхняя цифра была семьдесят два. Чтобы отвлечься от мелькающих за стеклянной стеной балок, отсчитывавших пролеты, я уставилась на стопку писем.
И чуть не рассмеялась вслух от неожиданности.
— Так вас зовут Хэмнетт? — пробормотала я и внезапно поняла, что стою, вцепившись свободной рукой в рукав пиджака начальства. И начальство великодушно делает вид, что этого не замечает.
— Ричард Хэмнетт. Погоди, ты что, не знала? — изумился он вполголоса.
Я покачала головой, посмеиваясь про себя над тем, как почти угадала его фамилию — хам он и есть хам — а еще, что не признала лучшего репортера столицы. Уже пять лет подряд фотографию мистера Хэмнетта помещали в раздел «журналист года» в конце газеты, на последнем листе. Снимок был маленький и неразборчивый, но упрямый подбородок и задорную непослушную челку я могла бы и узнать.
Лифт очередной раз звякнул и остановился, нахал дернул рукой и потянул меня на выход. Оказавшись снаружи, я вздохнула с облегчением. Конфуза удалось избежать, но в конце рабочего дня я, пожалуй, спущусь по лестнице.
Просторный холл, застеленный бежевым ковролином, и вправду был тих и пуст. Откуда-то справа доносился унылый неритмичный перестук клавиш машинки, да гулким эхом дублировались наши шаги.
— Здесь сидят редакторы, корректоры и парочка репортеров. Там главный редактор, — мистер Хэмнетт, нужно привыкать называть его правильно, а то оговорюсь еще ненароком, дернул подбородком в сторону стола прямо напротив лифта. За ним, откинувшись на спинку стула, сидела ярко накрашенная блондинка, одетая по последней моде. Шляпка топорщилась перьями и лентами, пышное жабо блузки скрывало грудь, розовые ноготочки, который она старательно подпиливала, не замечая нашего появления, сияли свежим маникюром. — Это Глория, его секретарша.
Девица даже ухом не повела.
Я оценила контингент и решила сегодня не высовываться. Не с моими туфельками. На обратном пути обязательно заскочу в обувную лавку, а пока что — осмотреться, освоиться и понять что от меня вообще требуется.
— Я так не умею, — шепотом сообщила я мистеру Хэмнетту, когда мы отошли подальше от Глории и углубились в коридор. На стенах висели картины в сдержанных тонах, лампы накаливания самой современной разработки беззвучно вибрировали на потолке. Конечно, вряд ли в таком новеньком здании будут проводить газ. Все чаще вместо этого в подвале устанавливали энблок, подававший питание на все этажи. Удобно и куда безопаснее газопровода. Ни утечек, ни возгораний.
— Как не умеешь? — уточнил мужчина, невольно обернувшись и еще раз оглядев издалека секретаршу главного редактора.
— Ногти. Я так красиво их точить не умею. И лака у меня нет, — потупившись, сообщила я. Вдруг это главный критерий хорошей секретарши? Украшать приемную. Вроде что-то такое упоминалось в бульварных романах.
Мистер Хэмнетт, вопреки моим опасениям, запрокинул голову и от души расхохотался.
  
Глава 12
 
Мое рабочее место оказалось чуть меньше, чем у Глории, но куда уютнее. Лично для меня, по крайней мере. В углу, в самом конце коридора, где, как я надеялась, не будут так уж часто шастать люди. Дверь в кабинет именитого репортера ничем не отличалась от остальных: то же самое дерево, квадратная стеклянная вставка и металлическими буквами набранное «Штатный журналист Р. Хэмнетт».
Владелец кабинета заглянул в него и тут же вернулся с внушительной кипой исписанных от руки листов.
 
— Наметки статей. Причеши, перепечатай. И письма рассортируй, — распорядился он деловито.
— Как именно?— пискнула я, в некоторой растерянности оглядывая фронт работ. Мистер Хэмнетт пожал плечами, что-то невнятно буркнул и снова исчез в своём логове, в этот раз демонстративно захлопнув за собой дверь.
Я осторожно обошла стол и заглянула в немногочисленные ящики. Бумага, ручки, скрепки, карандаши, лезвие для коррекции опечаток и нож для писем. Канцелярский минимум. Негусто. На середине столешницы гордо возвышалась дорогущая машинка «Реддит» — с особыми пружинами, мягким ходом и хромированными боками, куда там авто. Клавиши были нещадно оцарапаны, словно беднягу кошки драли. Вот она, польза маникюра в действии.
Покачав головой, я присела на стул и чуть не упала— на нем обнаружились колесики! Если бы не стена позади, точно бы рухнула вверх ногами, а так всего лишь неловко пошатнулась и ударила по ней металлической спинкой, аж штукатурка дрогнула.
Из кабинета донёсся приглушённый смешок. Я покраснела и досадливо прикусила губу. Да что же это такое! Будто проклятье какое повесили…
Кстати, надо бы провериться. Комнату я вычистила, а себя как-то позабыла. Обязательно сегодня займусь!
Кивнув сама себе, я решительно подвинула к себе стопку писем и выудила из ящика нож. Раз мне дали задание рассортировать, значит можно и читать, логично же?
Десяток восторженно-хвалебных посланий от фанаток я сложила аккуратной, приятно пахнущей кучкой в мусорное ведро. Что-то мне подсказывало: журналиста это не заинтересует, тем более, что хвалили девы в основном себя.
Счета за одежду, выпивку и еду уложила в нашедшуюся в нижнем ящике папку.
Три анонимных послания от осведомителей пристроила на край стола. Отдам в первую очередь.
Последнее письмо я вскрывала с особой осторожностью. Мне оно отчего-то сразу не понравилось. Сероватый конверт без обратного адреса, самый дешевый из тех, что можно найти на почте. Внутри оказалось всего два листка — фотография и записка, отпечатанная на машинке. Снимок был свежим, качественно отснятым, но при виде него у меня заледенели руки.
Девушка сидела в кресле-качалке вполоборота, мечтательно глядя вдаль. Длинные ресницы отбрасывали тени на щеки, за окном сияло солнце, освещавшее лежавший на худых коленях плед и опрятные, но хорошо ношеные кружева ночной рубашки. Только вот мурашки по моей спине бегали не от бедности и недокормленности модели.
Бедняжка была мертва.
Я это чувствовала так же отчетливо, как набивку кресла под…гм, юбкой. Мой дар впервые проявил себя так оригинально, и я, признаться, понятия не имела, что с этим знанием теперь делать. Бежать сообщать в полицию? А как я объясню подобную осведомленность? Я даже не знаю, кто это, где это снято и кто фотограф.
Может, на листике найдется какая полезная информация? Осторожно, будто снимок мог меня покусать, я засунула его обратно в конверт и выудила записку. Одна строчка лаконично сообщала:
«Она спасена».
Мысли зароились в голове еще активнее и беспорядочнее.
Спасена? Но девушка точно мертва. Тот, кто делал снимок, не знал об этом? Или же считает смерть спасением?
Не моего ума дело. Не моего. Повторяя это нехитрое утверждение, решительно сунула записку на место, к снимку, и положила конверт к остальным срочным посланиям. К тому моменту, как мистер Хэмнетт вышел из кабинета, я уже успела взять себя в руки и отпечатать большую часть статей. Почерк у него оказался ужасный, почти как у единственного доктора Сен-Саммерса, мистера Треви. Но мне не раз доводилось оформлять для того отчетность, так что глаз был намётан. Стоило только уяснить, что загогулина с петлей на хвосте это «д», а шесть одинаковых линий подряд это двойное «т», как дело пошло как по маслу.
При виде серого конверта на углу стола мистер Хэмнетт заметно спал с лица.