Преследуя Аделайн (ЛП)

Я не останавливаюсь, чтобы подумать о том, что делаю. Подхожу к лестнице, обхватываю перила и тихо поднимаюсь по ступенькам. Недолго думая, я обдумываю название фильма ужасов, который бы сняли по моей жизни.
Идя по коридору, я заглядываю в открытые комнаты, держа нож перед собой. Коридор длинный и широкий, здесь расположены пять спален.
Когда я выхожу из одной из пустых спален, слышу небольшой стук. Похоже, он доносился из моей комнаты.
Затаив дыхание, я крадусь по коридору, держа весь свой вес на ногах.
Ни хрена не понимаю, как балерины это делают.
Дверь моей спальни закрыта. Адреналин неуклонно поступает в мою кровь, как будто в вену вводят героин.
Раньше она не была закрыта.
Я стою за дверью и смотрю на нее, как будто у нее должно вырасти лицо и предупредить меня о том, что внутри. Сейчас это было бы очень кстати.
Потому что не знать, что я найду по ту сторону, — это самое страшное. Именно это заставляет мое сердце злобно колотиться в груди и сдавливает легкие.
Открою ли я дверь и увижу тень из моих кошмаров? Копающуюся в моих вещах?
Мои глаза расширяются, осознание того, что этот больной ублюдок может рыться в ящике с моим нижним бельем. Эта мысль посылает на меня цунами гнева, и прежде чем я успеваю подумать о последствиях, я врываюсь в дверь.
Внутри никого нет.
Я пробегаю по комнате, проверяя каждый угол, прежде чем выйти на балкон. Никого.
Задыхаясь, я оглядываю комнату, пытаясь понять, где мог спрятаться незваный гость. Мой взгляд останавливается на шкафе.
Я нацеливаюсь на него и с такой силой распахиваю дверцу, что она едва не слетает с петель. Моя рука рыщет среди одежды, ища кого-то, кого здесь нет.
Но я знаю, что что-то слышала.
У меня перехватывает дыхание, когда я поворачиваюсь, и мой взгляд пробегает по моей кровати, заставляя меня отступить назад. Прямо под моей кроватью дневник Джиджи, лежащий на полу и раскрытый.
Наверное, это и был удар, но как, черт возьми, он упал? Моя кровь застывает, когда я смотрю на тумбочку и вижу, что дневник, который я читала, все еще там.
Два других дневника Джиджи я положила в тумбочку на хранение, пока не доберусь до них. Как же один из них оказался на полу?
Еще раз подозрительно оглядев комнату, я подхожу к книге и беру ее, оставляя открытой. Пробежав глазами по странице, приостанавливаюсь, вчитываясь в слова.
Судя по датам, это последняя книга, которую она написала перед смертью. Три книги охватывают два года, Джиджи умерла 20 мая 1946 года.
Книга открыта на записи, сделанной за два дня до убийства Джиджи, 18 мая. Она выражает страх, но не говорит, перед кем. Ясно, что она чего-то боится. Мое сердце колотится сильнее, когда я вчитываюсь в ее торопливые слова.
Она говорит о том, что кто-то преследует ее. Пугает ее. Но кто? Забыв обо всем вокруг, я сажусь на край кровати и перелистываю начало.
С каждой новой записью ее слова становятся все более отрывистыми и пугающими. Не успев опомниться, я уже почти продираюсь сквозь страницы, пытаясь найти хоть малейший намек на то, кто ее убийца.
Но на самой последней странице ее последние слова: «Он пришел за мной». На странице нет поцелуя губной помады. Только эти четыре страшных слова. Я переворачиваю страницу, пытаясь понять, есть ли продолжение. Отчаянно хочу этого.
Больше записей нет, но я замечаю нечто странное.
Зазубренный кусочек бумаги торчит из корешка. Я провожу по нему пальцами. Из дневника вырвана страница.
Неужели она записала что-то важное и решила, что не стоит рисковать, чтобы об этом кто-то узнал? Все эти три книги рискованные, полны измен и секса. А главное, полны любви к мужчине, который преследовал ее.
Я поднимаю голову, смотрю вперед, но ничего не вижу.
Когда мама уезжала, она надеялась, что я прислушаюсь к ее совету и перееду из Парсонс-Мэнора. Но когда она вышла за дверь, в моих ноздрях остался тошнотворный запах ее духов Chanel, и я решила, что не хочу переезжать.
Была ли у бабушки странная привязанность к поместью? Возможно. Но если этот дом так много значил для нее, мне не хочется его отдавать. Даже если это означает, что у меня тоже есть нездоровая привязанность.
 
И сейчас это решение только укрепляется. Эта книга никак не могла оказаться на полу. Но она оказалась. И я не знаю, было ли это делом рук бабушки или Джиджи, но кто-то хотел, чтобы я прочитала эти записи.
Они хотят, чтобы я нашла того, кто убил Джиджи? Боже, я не могу представить, как трудно было бы раскрыть убийство в 40-х годах с такими неважными технологиями. Ее убийца вообще еще жив?
Может быть, неважно, жив он или нет. Может быть, Джиджи хочет справедливости за свое убийство и за то, чтобы человек, который слишком рано оборвал ее жизнь, был разоблачен — живым или мертвым.
Я выдыхаю дрожащий вздох, мои пальцы обводят четыре пугающих слова.
Он пришел за мной.
— Объясни мне, пожалуйста, почему ты заставляешь меня взламывать базу данных полиции, чтобы посмотреть на криминальные фотографии твоей убитой бабушки? — спрашивает Дайя, сидя рядом со мной, ее пальцы зависли над мышкой.
У меня возникает искушение протянуть руку и надавить на ее палец, чтобы она наконец нажала на эту чертову кнопку. Как только она это сделает, откроются записи Джиджи.
Я вздыхаю.
— Я уже говорила тебе. Она была убита. И я думаю, что знаю, кто это сделал, просто… ну, я не знаю о нем ничего, кроме его имени и того факта, что он преследовал ее.
Дайя смотрит на меня, но в конце концов сдается. Она щелкает мышкой, наконец-то, и открывает фотографии с места преступления Джиджи.
Они довольно тревожные. Джиджи нашли в ее постели, с перерезанным горлом и ожогом от сигареты на запястье. Убийцу так и не нашли из-за недостаточного количества улик.
Большая часть вины возлагалась на офицеров, приехавших на вызов, ссылаясь на то, что они протоптали все тропинки на месте преступления. Улики были потеряны или загрязнены полицейскими, на них указывали пальцами, но в конечном итоге никто не понес за это ответственности.
Дайя перебирает фотографии, каждая из которых более тревожная, чем предыдущая. Фотографии раны на шее крупным планом. Ожог на запястье. Лицо Джиджи, застывшее в страхе, ее мертвые глаза смотрят в камеру. И ее фирменная помада, размазанная по щеке.
Я сглатываю, это зрелище резко контрастирует с фотографией, скрывающей ее безопасность. Ее широкое, улыбающееся лицо, полное жизни и огня. А затем ее мертвое, холодное тело, застывшее в страхе.
Кто бы ни убил ее, он сильно напугал ее. В затылке зашевелилось тревожное чувство. Судя по записям Джиджи, ее преследователь не напугал ее. На самом деле, похоже, что он сделал прямо противоположное.
Я выкинула эту мысль из головы. Он был одержим ею, и после ее смерти было несколько записей, которые указывали на то, что они не ладили из-за его ревности к ее браку.
Его одержимость, должно быть, была смертельно опасной.
Затем Дайя перешла к полицейским отчетам. Не только те, что были обнародованы, но и документы расследования, которые были конфиденциальными.
Формально, расследование все еще открыто. Оно просто остыло.
Мы не торопились читать документы, но в итоге единственное, что мы узнали, — это время смерти и тот факт, что Джиджи упорно боролась.
Мой прадед, Джон, был сразу же исключен из списка, так как несколько очевидцев видели его в продуктовом магазине во время убийства.
Я прикусываю губу, эта мысль вызывает чувство вины, но я не могу не думать об этом.
Что, если он все же был сообщником?
Я вытряхиваю эту мысль из головы. Нет. Не может быть. Мой прадед любил Джиджи, несмотря на то, что их брак разваливался по швам.
Это должен был быть ее преследователь.
Это очевидное объяснение. Преследователь завоевал доверие Джиджи — каким-то образом заставил ее чувствовать себя комфортно настолько, что она расслабилась рядом с ним. А потом он убил ее.