Письма в пустоту (СИ)
Пауза исчезла, и на дрожащем экране в синем свете ночной съемке проступил вполне узнаваемый силуэт монаха.
Рауль вздрогнул.
Молодой монах сидит на полу, опираясь руками на жесткий сдирающий кожу ворс ковра. Сутана расстегнута, обнажая невинную белизну груди. Монах бормочет что-то губами, должно быть слова спасительной молитвы. Его худые плечи дрожат, а распущенные волосы геометрически выверенной линией закрывают лицо. Но Раулю достаточно одного взгляда, чтобы понять, кто перед ним. Начинает тянуть под ложечкой, неприятный поток желчи впрыскивается в кровь, заставляя мучиться от жжения, так напоминающего скорбь.
Альентес…
Рауль потер лоб. Бедный мальчишка попал в руки хитроумному змею Акведука. Как печально. Остальные наставники взирали на запись с чуть уловимым разочарованием. Они-то ждали нечто особенное, бомбу, а никак не унижение очередного брата, пусть одного из лучших. Это не ново, скорее банально, наставникам тысячу раз доводилось наблюдать схожее зрелище.
Но Раулю оказалось больно. Чувство вины и досада на свою безалаберность нагнетали душевную тяжесть.
Зрелище продолжалось, теперь в руках у Альентеса виднелся вытянутый предмет известной формы. Раулю сделалось дурно, он уже ожидал, как разорвется его сердце при следующем кадре, но тут изображение резко остановилось. Альентес замер, уже занеся руку под край сутаны. Продолжение не вызывало сомнений, но вражеский режиссер решил иначе, он своевольно пресек ленту унижения.
По библиотеке пронесся вздох удивления.
Неожиданно!
Но самой большой неожиданностью стало кресло, проступившее на передний план. Обычное красное кресло с высокой спинкой. Под задорное пение великого Фрэнка Синатра, в кадре с бокалом коньяка прогарцевал Джордж Гленорван, одетый в ослепительно белый костюм, соперничающий лишь с его очаровательной улыбкой торжествующего победителя.
Сизиф искренне напрягся, почесав при этом висок. Дедал, уловил жест «босса» и удрученно кивнул. Игнасио облизнулся.
— Всем привет, особенно тебе Сизиф, — Гленорван уселся в кресло, вальяжно закинул ногу на ногу и, раскачивая в руке бокал, устроил в нем круговорот коньячного цвета.
— Я думал учинить расправу, да, да, с этим мальчиком, — Джордж обернулся на фон, будто мог видеть застывшего монаха, — Хм, вот скажи Сизиф, тебе его не жаль?
Сизиф вздрогнул, но попытался скрыть свое замешательство за покашливанием.
— Посмотри на него, — продолжал Джордж, — Посмотри внимательно. Ты видишь в нем угрозу? Нет, правда…? Вглядись, в это лицо полное боли и страха, в эту фигуру, истощенную страданиями. Его безмолвный крик не стучит в твоих висках? Сизиф, как ты спишь по ночам?
— О чем он, — растерянно проговорил Фабрицио.
— Погоди! — взмахнул рукой Рауль, полностью поглощенный зрелищем.
— Сизиф, — Джордж и не думал останавливаться, он закурил сигару, что означало его воодушевленный настрой на очень долгую, крайне долгую беседу, — Ты всегда восхищал меня! Нет, правда, — смех, — Твоя целеустремленность, заточенность на результат, вера в победу. Они поражали. Я и не сомневался в том, что ты станешь новым главой Лиги. Папа тоже так полагал. Так очевидно…
Джордж пожал плечами.
— Ты мастерски устранял всех, кто бы мог хотя бы косвенно встать у тебя на пути, на пути к креслу председателя старейшин. Интриги, сплетни, козни, сталкивание лбами, — какой разнообразный набор. Мы следили за тобой, пристально и жадно. Чуть ли не на тотализаторе играли.
Джордж отпил из стакана и медленно облизнул губы.
— Сизиф, Сизиф, — напевая, протянул американец, — Вот скажи, почему, когда тебя принимали в Лигу старейшин, ты получил имя Сизиф? Все наставники меняют имена, вы говорите, что это повышение духовной сущности, ее переход на новый уровень. Ну, что ж… Розы щедры на бредятину такого рода, но… Я могу понять имя Сократ, типа мудрый, я могу понять имя Дедал — создатель, ну и прочие из списка. Но Сизиф, наказанный грешник… Согласись, странно!?
Сам председатель Лиги нервно пожал плечами и что-то невнятное пробормотал губами.
— Какой же ты камень тащишь в гору? — задумчиво и хитро изрек Джордж, напуская на себя философский вид, — А может, ты хотел обмануть судьбу? — американец изобразил театральную паузу, показывая, что сам-то он склоняется как раз ко второму варианту.
Все безмолвствовали, наслаждаясь театром одного, причем надо сказать совсем неплохого, актера.
— Сизиф, я решил порыться в прошлом, не люблю грязного белья, но… — Гленорван поиграл коньяком в бокале, — Иногда можно, правда, ведь? Ха. Так вот, мои раскопки прямо или косвенно касались мальчишки, которого вы все, дорогие розы, лицезрите у меня за спиной. Корни в нем. Я прав? Кажется, да. Он олицетворение вашей лжи, вашего лицемерия и жестокости, как раз того, в чем вы обвиняете нас!
— Да, как он смеет! — Игнасио поднялся с места и испепелял экран своим черным взглядом.
Никто не ответил.
Тот, кто мог остановить запись, отдав приказ, сейчас сидел побелевший и спавший с лица. Казалось, Сизиф действительно похудел. Зато Рауль понял, Гленорван бил прямо в цель и вот-вот перед наставниками откроется во всеуслышание одна из тайн ордена.
— Вы спросите, зачем я все это устроил? «К чему шоу, подлый Гленорван!» — воскликните вы! — Джордж взмахнул рукой, — Хех, все просто, я решил поиграть, мне жуть как захотелось сорвать маски, и с ордена розенкрейцеров, и с вашей насквозь лживой морали, и конкретно с Сизифа. А, да, ну и конечно не забыть его псину Игнасио. Ничего личного, но мальчик должен быть отомщен, — американец неприятно засмеялся, потирая подбородок, — Сизиф, ты когда-нибудь препарировал мышь? Уверен, что нет. Хотя… Вот смотри, она еще жива, мышь-то, но вроде как и нет. Она уже смирилась с судьбой, потому что для нее человек — это олицетворение силы, бога, да чего угодно из высших инстанций. И вот мышь, она перед тобой. Ее красные глаза смотрят на тебя и не просят о помиловании, потому что она понимает, как бесполезно просить. Начни она вырываться, это лишь раззадорит человека. И ты берешь скальпель и медленно, сантиметр за сантиметром, разрезаешь ее грудную клетку, потом брюхо, доходя до половых органов. Тебе все равно, возможно, ради интереса ты прорежешь и дальше. Просто так, без цели и смысла. Потом, ловкой рукой ты подденешь мокрую от раствора шерстку и снимешь ее. Кровотечения нет, все наружу. Ты действуешь осторожно, никуда не торопясь, и в твоей голове нет мыслей, что, отнимая жизнь не надо растягивать. Мышь умирает медленно, ты удовлетворен. У мыши вспорот живот, ее органы обнажены, они кровоточат, но слабо… Тебе не жаль, ведь ты даже не вспомнишь, что еще день назад эта мышь ластилась к твоим рукам, принимая мучителя за покровителя. А так оно и было, ты кормил ее, наливал воду в поилку, гладил иногда. А потом распял на столике из пробки, покрытой белоснежной полиэтиленовой пленкой фильтровалки.
Джордж замолчал, наблюдая, как кружится золотистый коньяк в прозрачном бокале.
Наставники робко переглядывались, сбитые столку речью врага.
Только Рауль тяжело дышал, его глаза были устремлены в одну точку на столе и не могли сняться с этого незримого якоря. Похоже, он все понял и теперь старался не разрыдаться, как девчонка.
— Ладно, мышь не имеет никакого отношения к тебе, Сизиф. Ты просто защищал свою власть, так ведь? Ха! Именно. Цыганка Роза давно покинула Монтекристо. Да, да, я все выяснил. Тоже мне секрет с таким-то щедрым обилием шпионов. Сизиф, а точнее брат Мартино, тебе ведь знакомо это имя? Роза, шестнадцатилетняя дочь цыганского барона. Ах, как ты засматривался на ее смуглые ножки! Но тебе опередили, Сократ знал вкус в женщинах, он любил их…
По залу пронесся ропот.
— Я аж почувствовал, как негодуют розы, — иронично заметил Джордж. Хотя его речь и была записью, он прекрасно знал какой эффект вызовут произносимые слова.
— Ну, и черт с вами. Я продолжаю, — Гленорван затянулся сигарой, — Роза… Она забеременела от Сократа, и этот страшный секрет знал лишь его первый помощник, слуга воплоти, ты брат Мартино. Ты ненавидел старика, мечтал о скорой его смерти, но больше ты ненавидел его за Розу. Однако по иронии судьбы именно тебе было получено решить сию проблему. Скажешь, какой бред?! Логично, я бы на твоем месте тоже так сказал. У тебя нет выбора, ну не сознаться же, в самом деле. Но я нашел ее, Розу-то. За одну ночь.