Письма в пустоту (СИ)
— Брат Альентес, — поправил меня мой собрат.
— Нет, ты для меня Аль и навсегда им останешься! — рассержено отозвался я.
— Возможно тот, кого ты зовешь Алем и останется для тебя таковым навсегда, но он не имеет ко мне никого отношения.
— Псих ненормальный! — я в сердцах ударил кулаком по столу.
Альентес не ответил. Он приподнял голову, от чего его профиль сталь необыкновенно горделивым, как у настоящего представителя аристократии.
Мое сердце сжалось, и гнев растворился в волнах нежности, вызванных одним единственным взглядом на Альентеса.
— Прости, — виновато прошептал я.
— Джордж делает все, чтобы я им очаровался, — отозвался Аль своим неизменно хриплым голосом, — Он хочет манипулировать мной, превратив в безропотную и податливую марионетку. Одежда, Цирк, Торговый Центр, больница, опера, все это направлено на меня, и только один бог знает, что еще наш враг изобретет.
— Ты справишься, — твердо заверил я.
— Нет, он переиграет меня. Если в скором времени мне не дадут прямого задания, то интриги меня опутают, парализуя сознания.
— Аль, о чем ты? — я в растерянности почесал затылок.
— Все очевидно. Джордж обхитрит меня, и я сам не замечу, как фатально ошибусь.
— Нет! Хочешь, я помогу тебе? Давай вместе выслеживать Гленорвана?!
Альентес покачал головой.
— Аль, мне решительно не нравится, что этот америкос вьется вокруг тебя! — воскликнул я.
— Диего, ведь это моя роль следить за ним, а не его…
— Неважно! Мне это не по душе! Я боюсь за тебя.
— Такова воля Игнасио и я следую ей, куда бы она меня не привела. Нравится тебе это или нет.
— Да как ты можешь!? — заорал я на товарища, еле сдерживаясь, чтобы не кинуться и начать его трясти, — Ты же живой человек! Не робот! У тебя есть своя душа и мысли, самолюбие… Ты не вещь Игнасио! Я не понимаю, как ты можешь так слепо прислуживать наставнику! Что он с тобой сделал, Аль, родной мой?!
— Твой? Родной? Что сделал? — Альентес уничижительно на меня покосился, — А кто ты такой, брат Диего?! Я ведь совсем тебя не знаю… Кто ты? Тот Диего, который был моим другом, остался далеко в прошлом, в детстве. А ты… брат из ордена, и больше никто! Вот и не смей лезть в мою жизнь.
Я не ожидал от него такого холода.
Меня пробил озноб, и щеки запылали гневом.
— Ты хотел сказать не жизнь, а существование!? — закричал я, — Ты ведешь себя как раб!!!
— И ты, — бесстрастно произнес Аль, снова переводя взгляд на ночную темень.
В воздухе витиеватыми узорами повис сигаретный дым.
— Что я? — на меня напало замешательство.
— Ты как раб в вечной кабале на братство. Между нами лишь одна разница, ты бездумно следуешь приказам ордена, я же служу лишь одному человеку.
— Это огромная разница! Я верен идеалам братства, несущим добро всем людям!
— Чье добро? — прищурившись, спросил Альентес. В его хриплом голосе отчетливо слышались нотки вызова.
— В смысле? — не понял я, — Всеобщее добро, ценности справедливость, божью волю…
— Слишком расплывчато. Справедливость какого бога?
— Аль, о чем ты? Единого бога! Его веления и законы…
— Чью же выгоду мы преследуем?
— Выгоду? Причем тут это? Мы воины добра, и про выгоду здесь говорить неуместно.
Альентес хмыкнул и впервые улыбнулся, только как-то вымученно и злобно. Меня вновь обдало холодом.
— О выгоде всегда уместно вспоминать, — проговорил он, — Ты так и не ответил, чьи интересы мы преследуем. Про бога оставь, я не видел в святом писании ни строчки, позволяющей адептам веры чинить расправы над себе подобными. Так что не надо!
— Но… но… — сбиваясь, возражал я, — Мы жертвуем своими душами ради других.
— Я и говорю, нас используют во имя чужих интересов. Ты ведь понимаешь, что братство существует на внешние инвестиции. Только чьи? Кто стоит за орденом? Очевидно, розенкрейцеры ведут политику конкретных людей, преследующих не менее определенные цели. Только не ясно справедливы ли они… Вас напичкали высокопарной ерундой о благословенной миссии и высоких идеалах, но на поверку выходит, что вы лишь исполняете приказы расчетливых манипуляторов. Весь орден — один только обман.
— Альентес! — я был в шоке.
— Да, я Альентес. И я служу не обману с распятием и розой на цепи, я подчиняюсь одному только человеку, принимая его идеалы и желания за истинный свет и благодать. Как бы он ни был неправ, как бы ни заблуждался или какими бы ни были его истинные цели, я все равно останусь его слугой. Такова моя воля и я счастлив ею. Любовью и благодарностью к Игнасио я живу, а не верой в привитые мне идеалы «групп давления».
Сказав это, Аль скользнул по мне бесстрастным взглядом и покинул кухню, оставив меня в полнейшем замешательстве и ступоре.
Я оказался слаб перед его напором, вся моя система ценностей не выдерживала критики перед целой системой аргументов Альентеса. Мои возражения выглядели неубедительно, а доводы казались лепетом полугодовалого ребенка, заладившего одно и тоже на свой манер. Логика Альентеса почти не терпела протестов, он мастерски показал всю мою ничтожность и незрелость. Рядом с ним я оказался презренной мошкой, отстаивающей песочные замки… Возможно, он прав.
Я и сам не знал, ради чего мы ведем столь ожесточенную войну.
Мы приняли на веру слова наставников как неписаные аксиомы, а если все это ложь?
Если, выйдя за границы своей морали и мировоззрения, я ощущу холод от осознания ошибочного пути, по которому я шел всю свою жизнь?
Стало страшно.
Но я заставил себя успокоиться. Ведь помимо сомнений веры, во мне жила любовь и благодарность ордену за мое благополучное детство. Альентес, Рауль, Старейшины, другие ребята, они все составляли меня. И я не мог отречься от своей жизни, от того, что грело меня все эти годы и стало семьей…
Альентес уже спал, когда я вошел в спальню. Он лежал поверх одеяла в своей черной сутане, заложив руки под голову. Даже перед сном он не освободил свои волосы от тугого захвата резинки. Аль был как всегда строг и аккуратен. Только лицо разгладилось от привычной серьезности, приобретя ангельское спокойствие и ощущение безопасности.
Я невольно дотронулся до его щеки и, едва касаясь, провел по ней рукой. Не знаю, как я решился на столь отчаянный шаг, ведь Аль мог проснуться и я бы вновь его расстроил… Но я хотел быть ему ближе… Если бы он позволил мне защищать себя!!! Если бы только позволил!!!
Я, как верный пес, упал на пол подле Альентеса и сразу же провалился в сон.
Утром меня разбудил свет, режущий глаза своей белизной. Я поднялся. Альентес уже встал, его кровать была пуста, а по тому, что с кухни раздавался побрякивающий звук чайной ложки, стукающейся о стенки чашки, я понял, что мой собрат дома.
Я глянул на постель, измятую сном Альентеса. На одеяле лежала записка. Должно быть, выпала из кармана товарища ночью, или он специально ее оставил для меня. Хотя на последнее надежды мало.
Я судорожно развернул записку, игнорируя все каноны приличия, и прочел чужое послание. Оно гласило:
«My dear rose! Надеюсь, тебе подошел мой подарок, и ты сейчас выглядишь великолепно, как и подобает благочестивому самаритянину. Сегодня я еду в отель, поить местных «капустниц» чаем, поэтому ты свободен. Have a rest! Завтра с 8 am я в спортзале, потом кафе, затем нас ждет опера. Думаю, тебе можно подойти к 3 pm, я распоряжусь — возле отеля тебе отдадут билеты, а я подожду тебя в Coffee на Пушкинской. Кстати, ты слышал Puccini «Madam Butterfly»? Божественно! Тебе понравится. Bye!
P.S.: Take it easy, be happy! Yours G.»
Записка была составлена на идеально русском языке, не считая английских вкраплений для выпендрежа. Создавалось впечатление, что Гленорван освоил образовательную методику ордена, позволяющую тратить на углубленное изучение иностранного языка всего один год. Альентес, к примеру, безупречно владел 10 языками, мне покорилось пять, и кажется, Гленорван от нас не сильно отстал.