Рождённая Небом. Три сестры (СИ)

С трудом выбравшись из огромного сугроба, Аула отряхнулась, сняла с себя и тщательно очистила от снега маленькую бурую шапочку из шерсти, затем серебристого цвета шубку, после чего надела всё это снова и побрела в восточном направлении, где у самого выхода из города увидела фигуру Этта Мора. Теперь он оказался гораздо ближе, так как, увидев неуклюжее падение девушки в сугроб, поспешил к ней на помощь, но она успела выбраться сама раньше, чем он подоспел. Подбежав к нему, она уцепилась озябшими пальцами за рукава его тёплого, расшитого бисерными узорами камзола, который не имел отношения к форменной одежде семинаристов и был, вероятно, приобретён им для таких случаев заранее. Под этим камзолом у него, однако, оказалась также отнюдь не форменная одежда, а обыкновенная, в какой ходили здешние горожане. Это не вызвало у неё удивления, потому что сама она была также не в учебной форме, а в купленном на небольшую часть присланных из родного дома монет скромном городском платьице из плотной древесной шерсти, длиною чуть ниже колен, плотных шерстяных тиргах и высоких сапогах из имитированной кожи тёмно-коричневого бербола с пришитыми блестящими бусинами.
Этт посмотрел на запрыгавшую от радости девушку долгим, пристальным взглядом, в котором было столько неподдельной доброты и любви, сколько вообще способно было исторгнуть его сердце, но вместе с тем в этом взгляде была некоторая доля горечи. Он улыбнулся, но в этот раз его улыбка получилась слабой.
«Бедняжка, — подумал он, подавив невольный вздох. — Н последний ли раз в этой жизни мы касаемся друг друга и можем обменяться словами? Или всё же можно ещё изменить ход нашей судьбы, так, чтобы это могло спасти нас обоих?»
Под словом «спасти» он имел, конечно, не спасение от неминуемого отчисления из учебных заведений, если их разглядят здесь из окон обоих каменных зданий. Ему это было, надо полагать, всё равно в сравнении с тем, что он последнее время осознавал: Ауле не жить дальше без него, так же как и ему — без неё. Без него она запутается в непредсказуемых сетях того, что в этом порочном мире называется жизнью, и погребёт под своими останками великий дар Богини, который могла бы, с его поддержкой, направить а то, чтобы внести свой вклад в избавление этого мира от насилия и висевшей над ним угрозы завоевания тремя оставшимися Императорами Зла и той, что называла сама себя Императрицей. Эти мысли то и дело приходили в его голову всякий раз, когда он думал о своей прекрасной возлюбленной и, в особенности, когда на неё смотрел. С другой стороны, сам он, оставшись вне привычного крова (а другого у него не было, ибо он был с детства бездомным сиротой, отданным неким племенем подобравших его ранее горцев посетившему их однажды жрецу Ассирусу, и, если он окажется наказанным судьями сиентата и изгнанным навсегда из мира жрецов, лишится права жить в стенах храмов), станет бесприютным, никому не нужным бродягой, который будет скитаться по миру, сам себе судья и хозяин, и закончит свои дни под раскидистой кроной дерева, в пещере или где-нибудь ещё. Или же, как иногда предполагал, станет тёмным магом, обретёт могущество и долгую-предолгую жизнь, используя свою магическую силу и служа самому себе, и поселится в отдалённых пещерах Голубых гор, гористых пустынях Юго-Востока, спящих до поры «кузницах» Эморры или же в суровой лесной Дейвазии, однако при этом отнюдь не примкнёт к Императорам, которые стали бы его использовать в своих целях. Если же директорат семинарии и сиентат ни о чём не узнают, то получивший свидетельство образования и высший монашеский чин Этт Мор, подавшись в Совет сиентата или выбрав для себя другую подходящую стезю, останется навсегда разлучённым с Аулой Ора, этим прекрасным человеческим воплощением Богини Ветров Эас, свидетелем того, как она погибает, будучи навсегда разлучённой с ним.
— Пойдём! — сказал он, беря её руки в свои и согревая их.
— Куда же мы пойдём? — спросила Аула, не противясь, однако испытующе посмотрев в его глаза.
— Куда глаза глядят. Этот мир не принадлежит нам до тех пор, пока нас в нём нет, и становится нашим, когда мы топчем его своими ногами.
 
Эта шутка показалась обоим наполненной глубокого скрытого смысла. Аула взяла своего кавалера под руку, так же, как это делали девушки в пансионах, выбирая себе партнёров для танцев и более близкого знакомства, и они направились по извилистой дороге в восточном направлении.
Оказавшись за пределами города, будучи больше ничем не стеснёнными, они ощутили такую свободу и свежесть, что совершенно расхотели возвращаться обратно, по крайней сере, в ближайшее время. Заметно потеплевший и повлажневший от юго-западного ветра воздух, вкупе с яркими предвесенними лучами Небесного Ока, продолжали растапливать снег в долинах рек, поросших сбросившими листья ветвистыми ракантами, высокими стройными килотами и тонкими извилистыми кустарниками, и на склонах круглых сопок, покрытых древесной растительностью всех возможных оттенков голубовато-зелёного, фиолетово-зелёного, и тёмно-зелёного с коричневыми шерстистыми "подложками". Аула хорошо знала из местных деревьев игольчатую лауду с прочной тёмно-красной древесиной, дававшую вкусные съедобные орехи, и знаменитое шерстяное дерево, которое росло не только в этих краях, но и в западной части огромного материка. Это дерево было замечательно тем, что его ствол, довольно тонкий и не очень прочный, был покрыт слоями волокнистых выростов, похожих на тёмно- или светло-коричневую шерсть, хотя иногда встречались и белошёрстные деревья. Эта тёплая "подушка" защищала и согревала растение в холодную пору, а весной слои "шерсти" отставали и отваливались клочками, так что летом деревья стояли голыми, зато узкие тёмно-зелёные с фиолетовым оттенком листья, похожие на длинные иглы, опадали и вместо них вырастали другие — широкие и светло-зелёные с лёгким оттенком голубого. Впрочем, были известны деревья, росшие в краях с очень холодным летом, где они никогда не сбрасывали шерсть и не меняли иглы на широкие светлые листья, и экземпляры из южных стран, никогда не покрывавшиеся шерстью и всё время стоявшие с пышной листвой.
В нескольких лингах от города протекала широкая река с местным названием Риехан, за которой начиналась Дейвазия — страна высоких гор, древних седых ледников, покрывающих вершины, и диких северных лесов, населённых бесчисленным зверьём и немногочисленными охотничьими племенами. Ни один местный горожанин или заезжий человек, знающий о том, что может его поджидать в этих горах, не ступит туда в одиночку, без оружия, летательного приспособления, местоуказательного прибора и необходимых знаний. К тому же через глубокую и широкую реку, которая текла на северо-запад и впадала в Северное море, располагавшееся между Эллиорой и покрытой вечными льдами и огнедышащими горами Хеттарией, не пролегало ни единого моста. Поэтому Этт и Аула предпочли прогулку по межсопочным долинам и левому берегу покрытой толстым слоем льда реки, поросшему тимановыми зарослями и, вперемешку с ними — шерсто-лаудово-ерговой шербой с примесью килота ещё нескольких, не столь ценных пород деревьев.
— Как здесь тихо и просторно, — сказала Аула, разведя руки в стороны, словно обнимая ими лес, горы, широкую долину и небо над головой.
Этт оглядел окрестности и остановил взгляд на чём-то высоко над головой.
— Смотри!
Аула посмотрела туда же и увидела почти на самой верхушке высоченной игольчатой ерги двух больших иссиня-чёрных птиц, сидящих на одной и той же ветви и слегка её пригибая. Это была местная порода воронов, которые славились своими размерами, искрящимся оперением и поразительным умом. В Дейвазии, как поговаривали местные жители, охотники приручали этих птиц, приучая их находить добычу и оповещать о ней за довольно щедрое вознаграждение. Просвещённые амантийцы не одобряли охоту, считая её противным Богам и природе убийством представителей царства животных, хотя иногда прибегая к отстрелам не в меру расплодившегося зверья (из шкур и меха этих животных шили тёплую одежду, головные уборы и обувь), но не могли запретить заниматься ею малочисленным лесным жителям, которые питались и обогревались только за счёт данного ремесла.