Не Знающая Любви (СИ)

Он улыбался милой, интеллигентной, ничего не значащей улыбкой. Он держал ее за руку. У него в руках был бокал с кроваво-красным вином, у нее — шампанское, исходящее золотыми искрами и какой-то бесшабашной, отчаянной радостью.
Жить! Впервые в жизни чувствовать себя невесомой и легкой, словно рваные тучи, несущиеся по небу.
Дышать! Задыхаться от свежего ветра, пить аромат гвоздики и мускуса, сосновых поленьев в камине, свежего ветра, врывающегося в комнату.
И понимать. Понимать, что прежняя жизнь, нет, жизни, закончились безвозвратно, как когда-то закончилась жизнь в Ржеве, а до того — детство, а потом краткая и нелепая любовь, которая и любовью-то стать не успела… Сейчас все будет иначе. Потому что это — новая Вероника, совсем чужая, неизвестная, немного пугающая, похожая на древнюю жрицу или даже на Богиню…
Богиня. Та, у которой нет имени и тысяча имен. Вечно юная и самая мудрая. Дающая жизнь и жизнь забирающая. Все верно: забрали у дурочки ее прежнюю жизнь, дав взамен новую…
Звон соприкоснувшихся бокалов. Сплетенные неловко накрест руки. Осторожное прикосновение губ — и оглушительный раскат грома, напугавший обоих.
Звон разбившихся на полу бокалов. Золотые искры шампанского, взрывающие темно-бордовую кровь вина.
Руки-когти, руки-щупальца, руки-ветви, лианы, корни…
Тело — огонь. Губы — языки пламени. Гвоздика и мускус, резкий запах озона, тугие плети дождя, в отчаянии бичующие грешную плоть тех, кто не слышит более ничего.
Страсть, как буря. Часть 2
Ника задыхалась, словно после быстрого бега. Сгорала в огне, хотя на балконе было холодно. Судорожно впивалась пальцами в широкие плечи, прижималась всем телом, стремясь раствориться в мужчине, стать с ним единым целым… Хриплый вздох вырвался из груди Матвея, он стиснул ее так крепко, что она невольно охнула, а потом с диким первобытным восторгом почувствовала, что он рвет на ней платье.
Когда их губы слились в жарком поцелуе, она начисто забыла о том, что ничего не умеет. Сегодня, сейчас, здесь, с этим мужчиной она была королевой — нет! Богиней любви! Иначе и быть не могло — ведь в объятиях ее сжимал Бог.
Изумрудные клочья шелка упали на каменный пол, и на белой коже рассыпали зеленые искры изумруды. Разума не было, не было ничего, ни прошлого, ни будущего, потому что незачем.
Ника сгорала и была счастлива. Отдавалась с восторгом и упоением, не замечая боли, не слыша свистящего прерывистого дыхания мужчины, возившегося сверху, не слыша странных, безумных слов, которые срывались с его губ. Она плыла себе одна на волнах потрясающе долгого, яростного оргазма, сотрясшего ее тело задолго до того, как он ею овладел.
И уже готовясь ринуться в пучину собственного любовного безумия, Матвей подумал напоследок: а капельки-то хоть куда!
Гроза утихла ближе к рассвету, и тогда же к обезумевшим от страсти любовникам постепенно вернулся разум. Или то, что могло его хотя бы частично заменить.
Матвей Гребецкий лежал на спине и тяжело, с присвистом дышал. Капли — это хорошо, но так и сердечный приступ заработать недолго. К тому же у него почти не было шансов проявить собственную фантазию — все силы ушли на удовлетворение неуемной страсти рыжеволосой.
Ника чувствовала себя так… как чувствуют себя, наверное, ангелы в полете над грешной землей. Никакого земного притяжения. Собственный вес — вес пера.
Она была пустой и легкой, словно ночной ураган продул ее всю насквозь, оставив лишь невесомую оболочку тела. Она осторожно повернула голову — и уперлась взглядом в тяжело вздымающуюся грудную клетку мужчины. Легкий укол сомнения неприятно напомнил о реальности происходящего. Ей казалось, что всю ночь в объятиях ее сжимал совсем другой мужчина, могучий и мускулистый, с идеальным телом и нежными сильными руками. Более того, она могла поручиться, что на груди того, ночного любовника росли густые жесткие волосы — несомненный признак мужественности. Тело того, кто лежал рядом с нею сейчас, было белым и немного рыхлым, а на груди вместо густых зарослей едва вились редкие рыжеватые волоски. Раскинутые руки не могли потрясти воображение мощными бицепсами, на бедрах явственно виднелись жировые складки, а то, что она пока еще не осмеливалась назвать словами, выглядело и вовсе непрезентабельно.
 
Впрочем, все это она отметила быстро и машинально, а потом сразу же забыла, потому что вместе с разумом на нее нахлынули и чувства, и немалую часть их составляла благодарность за действительно прекрасную ночь любви.
Будь Вероника чуть искушеннее в сексе, она бы, разумеется, вспомнила, что благодарность должен испытывать, скорее, ее партнер, ибо инициатива сегодняшней ночью принадлежала исключительно ей, но она искушенной в сексе не была. Рядом с ней лежал Матвей гребецкий, который отныне стал для нее просто Матвеем, и все его складки и слабые бицепсы ничего не значили — он был ее мужчиной, и точка!
Потом она резко села, подтянув колени к груди, огляделась по сторонам и издала слабый стон отчаяния. Он приоткрыл один глаз и по-хозяйски погладил ее по бедру.
— Что случилось? Тебя что-то беспокоит?
— О да! Меня беспокоит, не обеспокоит ли окружающих то, что мне придется покинуть это здание абсолютно голой. Взгляни, что ты наделал, варвар!
Она подняла зеленые лохмотья, вчера вечером бывшие ее платьем. Критически рассмотрела и отбросила изодранную паутину, в прошлой жизни служившую ей колготками. Поискала взглядом, но так и не нашла трусики. А потом прижала ладони к щекам и расхохоталась.
— Матвей, это было безумие! Такое ощущение, что я ночью попала в торнадо.
— Ну нет! Если говорить о жертвах торнадо, то это, скорее, я. Милая Вероника, ты была ненасытна и неукротима. Странно, что я все еще жив.
Она легла ему на грудь, ее зеленые искрящиеся глаза оказались совсем близко. Матвей осторожно подвинул ее — мочевой пузырь держался из последних сил. Впрочем, Ника ничего не замечала — в том числе и того, что в поведении ее любовника явственно наметилось легкое нетерпение.
Он терпеть не мог всех этих совместных утренних пробуждений. После игр с Кирой он всегда уходил к себе в спальню, принимал душ и ложился спать, а о проститутках и говорить нечего — они выставлялись за дверь сразу же по окончании сеанса.
И вообще, сейчас ему было не до любовных игр. Ему нужно было решить сразу несколько возникших проблем.
Во-первых, членам отеля не возбраняется делать что угодно, лишь бы соблюдались внешние приличия. Конфиденциальность здесь — главный принцип, но важно, чтобы дама, с которой он провел в отдельном кабинете несколько часов, покинула отель в том же виде, в котором пришла. Во всяком случае, не голой.
Во-вторых, надо понять, что ему делать с Вероникой дальше.
Решение нашлось, и быстро. Простой расчет подсказывал, что Ника в качестве любовницы куда удобнее, чем проститутки в гостиничных номерах. Пресловутая профессиональная этика и достаточно высокий интеллектуальный уровень удержат ее от разглашения тайны, к тому же ей не надо платить за секс. Не то, чтобы миллионер был сквалыгой, но богатый человек — это не тот, кто много тратит, а тот, кто хорошо считает.
Самое же главное — он пока так и не выяснил, какова Ника в сексе на самом деле. Сегодняшняя ночь не в счет — патентованный стимулятор полового влечения оказался на высоте, да и с дозой он явно переборщил. Теперь хорошо бы посмотреть на нее, так сказать, в натуральном виде.
Больше он не будет таскать ее по ресторанам. Конфиденциальность конфиденциальностью, а афишировать наличие любовницы, да еще подчиненной, ни к чему. Она вполне можно перевести на должность референта, и тогда ни у кого не вызовет подозрения то, что она будет изредка заезжать к нему домой с деловыми бумагами. Изредка — потому что одного раза в неделю достаточно, но можно и раз в две недели…
 
— Матвей!
— Я все слышу, детка. Погоди, не дави мне на живот. Сейчас все решим.
Он позвонил по телефону портье и сделал заказ, который, по счастью, принесли раньше, чем завтрак. Зеленое шелковое платье было совсем другого покроя и оттенка, но формальности были соблюдены. Дама пришла в зеленом — в зеленом и уйдет. Колготки и белье он заказать не осмелился, поэтому в лифте, несущем их с небес на грешную землю, вдоволь насладился запретными ласками, настойчиво шаря под подолом и испытывая от этого истинное наслаждение.