Смерть меня не найдёт (СИ)

Потом я сгораю от стыда за эти злые мысли.
А ведь помимо всего этого, я ещё думаю… о разном. О том, о чём не полагается думать. Например, о собственном теле, которое так странно меняется в последнее время. Платье стало тесным в груди, а ещё вчера мне захотелось мяса, чего вообще не должно быть. Но главное — это мечты о черноволосом любителе травяного чая, иногда вовсе недопустимые для порядочной лирты. Непристойные. О прикосновениях, о поцелуях. Совершенно внезапно я разглядела, как он хорош, и теперь не могу не ждать, ежедневно, томительно ждать, а когда он приходит, отчего-то нервничаю и прячусь.
Или вот так подглядываю, как сегодня…
— Вылезай, — повторяет лирт, и я, встрёпанная и умирающая со стыда, выбираюсь из своего укрытия. "Я ведь уже не ребёнок, а выгляжу хуже некуда", — это тоже совершенно новая, непривычная мысль. Дурацкие волосы в беспорядке, платье старое, нитки бахромой на подоле, на корсаже пятно. Поднимаю подбородок повыше — что ещё остаётся?! — и стою. В конце концов, ничего я такого не сделала, ну, залезла под стол, ну и что? Может, монета закатилась, а я искала. Правда, тётке без разницы, если покупатель нажалуется, мало не покажется. Но к крикам и колотушкам я привычная, не помру.
— Проводишь меня до проспекта? — неожиданно говорит молодой лирт и, не дожидаясь ответа, кладёт на столик ровную стопочку монет. Зеленоватых металлических квадратиков явно больше, чем нужно. Выжидаю несколько мгновений, а потом хватаю заранее заготовленный пакетик с травами для чая и догоняю его.
— От кого пряталась-то? — голос у него… добрый. Набравшись смелости, я поднимаю глаза — и вижу, как он улыбается. Удивительно, хорошо улыбается, по-доброму. Голова кружится, что-то ёкает в животе, хочется завертеться на месте волчком, но я только сдержанно пожимаю плечами.
— Обижают тебя дома? — снова спрашивает лирт. — Ты всегда такая грустная. Что тебя тревожит?
Я теряюсь от этих простых и одновременно — таких сложных вопросов. Что тревожит? О, многое. Начиная от пятна на корсаже и ниток по подолу и заканчивая здоровьем матери и будущем в целом. В детстве я обожала свою лавку, но сейчас… сейчас я вдруг задумалась о том, что хотелось бы увидеть в своей жизни нечто ещё.
Например, море. И кварков. До моря рукой подать, а я только издалека его видела. Просто мечтаю не думать о деньгах, болезнях и прочих бедах, а прокатиться на священном кварке, получить благословление Единой. Но не дай Тирата, тётка об этом узнает, хорошо ещё, если просто шлёпнет полотенцем по лицу, а ну как за метлу возьмётся?
А ещё меня тревожит он. Лирт Лигран, о котором я ничего не знаю, но без которого уже не мыслю себе жизнь. Такой красивый, и. наверное, умный, и сильный, и добрый. А вдруг я тоже ему нравлюсь, хоть немножечко? Позвал же он меня с собой и расспрашивает вот, беспокоится…
Но ответить искренне я не могу, смущение, стыд и страх словно склеивают челюсти! И я пожимаю плечами и молчу, мечтая провалиться под землю, или чтобы Луава испепелила меня на месте. Лирт касается пальцами щеки, подбородка, приподнимает лицо и заглядывает в глаза. И я чувствую, как на кончиках его пальцев проступают когти.
Донум. Конечно же, вдобавок ко всему у него есть донум! Ну, зачем я ему сдалась, безродная, бедная и бездарная?
…А вдруг всё-таки нужна? Уже несколько лет подряд он приходит именно в нашу лавку, хотя есть и другие, где выбор больше, и вот сейчас он так на меня смотрит, и… Если у него есть донум, вдруг он сможет помочь маме, хотя бы подсказать, к кому и куда обратиться? Конечно, Лигран и сам не богат, это видно, но…
Я почти-почти открываю рот, чтобы сказать это всё. Не знаю, какими словами и что конкретно, но — сказать!
Однако лирт Лигран начинает первым.
— Я переезжаю, Агнесса. Теперь буду работать в королевском дворце, я получил новую работу, очень… важную и ответственную, к тому же мне предоставляют жильё. Это довольно далеко отсюда, и возможно, первое время я буду ездить по всей стране, и работать нужно много, чтобы закрепиться и оправдать доверие, так что… я, наверное, ещё не скоро здесь появлюсь. Да и… есть ещё причины, не важно. Лучше, чтобы меня здесь не видели.
 
Когти едва ли не впиваются в кожу, но я задерживаю дыхание и боли не чувствую. Точнее, чувствую, но совсем не в подбородке.
— Мне так жаль, я очень… привык к вашим травам. И к тебе тоже, юная лирта. Ты ещё совсем ребёнок, а уже такая хорошенькая девочка. Вырастешь — будешь настоящей красавицей через несколько лет. Надеюсь, всё у тебя будет хорошо. Может быть, я… могу что-нибудь сейчас для тебя сделать? Устроить в школу или поговорить с твоей тётей, чтобы не обижала?
Стою, онемев от неожиданности и… "еще совсем ребёнок"? "Буду красавицей через несколько лет"?
— Нет, — это говорит мой язык, не я. — У меня всё хорошо. Ничего не нужно. Всего… наилучшего.
— Подожди! — он ухватывает меня за рукав и всовывает в руку что-то мягкое, тонкое, мнущееся.
Лист растительной бумаги.
— Здесь мой новый адрес и пропуск, — говорит Лигран. — Не потеряй, я прошу тебя, не потеряй его. Пожалуйста, Агнесса, если тебе будет нужна моя помощь — приходи, я сделаю всё, что смогу. А если всё нормально в твоей жизни сложится, лучше тебе меня забыть. У меня служба опасная.
У меня руки трясутся, и я прячу их за спиной. Только на обратном пути домой вспоминаю, что так и не отдала ему пакетик с травами, и гневно вытряхиваю их в ближайшую канаву. А потом кусаю себя за запястье.
«Совсем ещё ребенок»! Чего ты ждала, Агнесса?
Чего бы не ждала, а уж точно не тётки, которая вернулась с рынка так не вовремя, злющая, как хмыра. Отвесила мне оплеуху — за оставленную без присмотра лавку и мать. За всё хорошее — то, что бессовестная иссайка и драя, неизвестно от кого нагуленная, и чем старше, тем хуже, хотя и в колыбели уже ясно всё было. А потом вырвала из рук заветный листок и порвала на клочки, бросила в очаг — мол, ещё одного младенца уже от племянницы ей не нужно, сестры хватило, тут не дом утех, чтобы невесть от кого письма хранить.
Вместе с бумажными обрывками будто горела моя первая любовь, чуть дымя, скукоживаясь черными струпьями на углях.
***
— Лирт, лирт, мне бы вас только на пару слов, прошу вас! — высокий хмурый мужчина средних лет смотрит на меня сверху вниз. Я стою на пороге, глядя на него снизу вверх.
Не уйду.
— Мои услуги дорого стоят.
— У меня мать умирает, лирт. Сегодня вся подушка была в крови. Первый раз такое.
— А от меня вы чего хотите?!
Чего я могу хотеть от человека, которого Тирата по недоразумению наделила донумом целителя? Ох, нет, нельзя так говорить. Не Тирата виновата, что у кого-то из её детей сердце твёрже, чем броня кварка. В чём-то, конечно, он прав — за бесплатно работать никто не хочет.
Но ведь я отдам! Просто чуть позже.
— Тебе лет-то сколько? — внезапно голос неумолимого собеседника, лучшего целителя во всей столице, чуть смягчается, а я торопливо отвечаю:
— Две декады.
— Уже?! А выглядишь младше.
Ну, что поделать. Какая разница, как я выгляжу, в конце-то концов!
— Юная, красивая и без денег — так не бывает, лирта, — с непонятной насмешкой говорит целитель. — Знаешь, могу посмотреть твою мать. Могу и излечить, если Единая даст своё благословение. Но не за просто так.
— Столько, сколько вы просите, у меня сейчас нет. Но я отдам, я клянусь! Я работаю, лирт. У меня лавка с травами. Всё отдам!
Не совсем у меня, у нас с тёткой, но об этом уже знать ему необязательно.
— Какой дивный цвет — как цветущий полевой киртан, — хмыкает целитель, и медленно проводит пальцами по волосам, запускает в них пальцы, касается голой шеи, я отшатываюсь, но он стискивает пряди в кулаке так жестко, что я только испуганно вжимаюсь в землю. Привычка, выработанная годами общения с тёткой: если больно, надо замереть и не сопротивляться, а то хуже будет.
— Вы женаты, лирт, — жалко выдавливаю я из себя, его жену и двоих детей я видела, когда приходила в прошлый раз.