Красное Село. Страницы истории

Буквально за несколько дней до этого в Красном Селе произошло крушение другого самолета конструкции И. И. Сикорского. Его подробно описал Е. Е. Морозов: «Первый раз авиаконструктор И. И. Сикорский побывал в Красном Селе 23 июля 1913 года. В этот день впереди Авангардного лагеря на Военном поле Красного Села разбился воздушный аппарат его конструкции. При этом погибли военный летчик Г. И. Поликарпов и механик А. И. Дернов» [65].
Петербургские газеты того времени о данном происшествии писали следующее: «23 июля, в начале пятого утра, из Петербурга с военного Корпусного аэродрома в Красное Село для участия в предстоящих маневрах вылетел отряд воздушных разведчиков. Вслед за ними поднялся в воздух поручик Поликарпов с пассажиром на борту на самолете Сикорского „С-6Б“.
Правда, аппарат этот не был сдан еще Военному ведомству. На самолете был установлен двигатель „Аргус“ в 100 лошадиных сил с приспособлением для запуска его с места летчика. Самолет был выпущен в июле 1912 г. и на военном конкурсе аэропланов занял первое место, показав скорость 113,3 км/ч с нагрузкой 327 кг. После этого Военное ведомство и предложило Русско-Балтийскому вагонному заводу продать два аппарата „С-6Б“ как наиболее удовлетворяющие военных. При этом было поставлено условие о том, что летать на этих самолетах будут обучены два военных летчика. Одним из таких летчиков стал поручик Поликарпов. 23 июля 1913 г. поручик на всякий случай взял с собой механика Русско-Балтийского завода. Точно предчувствие было у механика А. И. Дернова. Он долго размышлял, перед тем как согласился лететь. Андрею Ивановичу Дернову было 28 лет. Он служил во флоте. Затем поступил на Русско-Балтийский завод, где считался хорошим механиком, поскольку отлично изучил авиационные моторы. При взлете авиатор сделал страшно крутой вираж, но затем выровнял аппарат и полетел. Над Авангардным лагерем самолет показался в 5 часов 20 минут утра. Его быстрым полетом на высоте 500 м залюбовались военные летчики и механики, находившиеся в ангаре. „Смотрите, от крыла летит что-то белое“, – крикнул офицерам один из находившихся там летчиков. Артиллерист, наблюдавший за полетом в бинокль, подтвердил: „Действительно, кажется, будто летят части крыла“. Аппарат стал как-то неровно идти. То он кренился набок, то снова выравнивался. Авиатор стал быстро опускаться на землю с работающим мотором. На высоте 200 метров аэроплан сильно накренился и камнем стал падать на землю. К упавшему аппарату бросились летчики и военные. На военном поле лежал вдребезги разбитый аэроплан. Погибших на носилках отнесли в Авангардный лагерь, а оттуда – в Красносельский госпиталь.
В этот же день на место катастрофы прибыли конструктор самолета И. И. Сикорский и авиатор Янковский. Причиной катастрофы они посчитали поломку крыла еще до полета. Поскольку ангар на Корпусном аэродроме, где стоял аэроплан, был слишком мал, то часть крыльев приходилось спускать вниз, и они касались земли. Весьма вероятно, что когда утром 23 июля аппарат выводили из ангара, один конец крыла задел за землю и произошла небольшая поломка. Этого не заметили ни авиатор, ни механик. Во время полета из-за сильного хода от поврежденной части крыла стали отделяться кусочки материи. Аппарат перестал слушаться управления. Затем последовала поломка деревянных частей. Авиатор поспешил опуститься на землю, не остановив мотора. На высоте 200 метров от сильного хода окончательно сломалось крыло, и аппарат вертикально упал на землю. Наряду с упомянутой выше причиной катастрофы самолета в газетах 1913 г. приводились еще три, такие как: 1. Плохой лак, которым были покрыты крылья; 2. Недоброкачественная материя, употребленная для покрытия крыльев; 3. Слишком сильный напор порывистого встречного ветра над Красным Селом, которого и не выдержал аппарат» [66].
Завершая рассказ о содержании лагерей и маневров, хочется привести описание военного поля, оставленное П. Н. Красновым. Он разделил свои воспоминания на две части: «военное поле днем» и «военное поле ночью». Окунемся же и мы вместе с безусым юнкером в атмосферу лагеря, увиденную глазами дневального:
 
«Я любил дневалить на передней линейке. Заступишь в двенадцать часов, после смены, в рубашке, подтянутой ремнем, с лопатой, в бескозырке, повесишь шинель под гриб, станешь на фланге линейки и смотришь на военное поле.
Сейчас оно пусто. Лагерь обедает. Слышно, как от соседей стрелков, с задней линейки доносится грубое, в унисон солдатское пение: „Очи всех на Тя, Господи, уповают…“ Им вторит нотное пение юнкерского батальона: „И Ты даеши нам пищу во благовремении…“ Снова перебивает мужской, немного угрюмый хор стрелков: „Отверзаеши Ты щедрую руку Свою и исполняеши всякое животное благоволение“. Загудели сзади, снизу солдатские голоса, а на военном поле – тихо. Звонкий июльский ветер завевает пыльные смерчи по вытоптанной земле. От Лабораторной рощи отделился какой-то предмет, точно там по полю ползет большая букашка. Постепенно становится видно, что это зарядный ящик, определились два уноса, ездовые на них, впереди фейерверкер гарцует на гнедом коне. Легкая пыль вьется от него. Ее относит в сторону. Ящик свернул к Красному Селу и исчез в балке. По серому Гатчинскому шоссе, спускаясь с Кавелахтских высот, у самой батареи, несется тройка. В коляске сидят офицеры в белых фуражках – кирасиры спешат на ученье. Тройка проносится совсем недалеко от нашей линейки. Легкая серая пыль курится за нею. Уже и тройки не видно, она скрылась в садах Красного Села, а пыль все стоит длинной полосой над шоссе. Левее меня, под грибом, сладко зевает дневальный второй роты, дальше стоят дневальные Константиновского училища, еще дальше за оврагом виден орудийный парк Михайловского училища, и вдоль него тихо шагает часовой-юнкер с обнаженной шашкой. Перед лагерем Николаевского кавалерийского училища, как скелет какого-то допотопного животного, высится продолговатое, яйцевидное хитрое сплетение тонких деревянных балочек, металлических скреплений; это строится и никак не может достроиться – денег нет – воздушный корабль инженера Костевича – прообраз грядущих немецких „Цеппелинов“. Второй час дня. Из-за Гаргина вьется легкая прозрачная пыль; показались всадники и длинными колоннами по три, синея сосновыми крашеными пиками, блистая их копьями, на военное поле эскадрон за эскадроном выходит Л.-Гв. Атаманский полк – мой полк. Еще год!..
„Мой полк“ вытянулся длинной кишкой, построил взводную колонну, прошел вдоль шоссе и у 2-й версты заехал и стал тылом к лагерю четырьмя линейками развернутых эскадронов. На правом фланге стали на серых конях трубачи, и заблистали на солнце золотые трубы. Голубые фуражки, темно-синие мундиры, с белыми ремнями амуниции слились в однообразно красивую линию. Ветром донесло веселые звуки бодрого марша, и видно, как скачет к полку командир на соловом жеребце. Вихрем разлетелись по местам трубачи, зазвучали, запели трубы сигналы, им завторили команды командиров – началось полковое ученье.
Далеко к лаборатории ушел полк, зашел плечом, и было видно, как стлались по земле на карьере лошади заходящего эскадрона, когда ось заезда стояла неподвижно. Полк скрылся в складке поля и совсем неожиданно показался у Красного Села. Там он повернул кругом и вдруг рассыпался жидкою „лавой“. Поскакали по всему полю казаки, снимая на скаку винтовки. „Тах… тах“, – постукивали выстрелы, протяжный гик несся по полю. Белые дымки выстрелов таяли в воздухе. Лава захватила наш овраг. Голубые фуражки скатывались к дубкам в овраг, проносились мимо наших редутов и люнетов и взлетали, минуя кегельбан, на нашу площадку перед бараками. В двух шагах от меня проскакал красавец, черноусый казак, на буром сытом коне. Голубой вальтрап (толстое суконное покрывало под седлом. – В. П.) развевался, на скаку колыхалась заброшенная за плечо пика, казак скинул винтовку с плеча, приложился назад в воображаемого противника и выстрелил на скаку. Какая это была красота, какая удаль и молодечество! „Неужели – еще год – и я буду в этом полку, и это будут мои люди – мои казаки?“