Между Явью и Навью
В надвигающихся мертвяков сыпануло сулицами – тяжелые дротики сшибали с ног, опрокидывая пораженных на идущих следом. Мертвяки были бесхитростны – те, кому копье попало в голову, оставались лежать, извиваясь под топчущими их ногами в последней агонии, но уцелевшие не замечали потерь. Первые твари уже добрались до щитов воинов, царапая и грызя эту деревянную преграду на пути к такому вожделенному теплому мясу. И падали под короткими молниями ратной стали.
– С Богом, – отмолвил десятник, когда мертвяки волной накатили на щиты.
Мертвяки дружно взвыли – и последние шаги преодолели бегом, намереваясь сокрушить строй всею массой.
Тяжко. Тяжело даже гридням держать кромешную тяжесть разогнавшихся тараном мертвяков. Спасает, что в плотном строю ряда спинами упираются в земляную насыпь. Крепежный ремень большого щита скользит в потной руке под ударами, но упустить его – верная гибель, кольчуга не сможет спасать вечно – нежить все равно вгрызется в лицо, а там – поминай как звали! Твоя гибель – это брешь, шанс на прорыв строя и гибель побратимов, и потому даже смертельно раненные будут биться. Держишь щит с мрачной решимостью, закостеневшей от тупой боли шуйцей, чувствуя, как в спину давят щиты таких же, как ты, не давая ни упасть, ни увернуться. Рычащий, пускающий слюну от вожделения мертвяк так же напирает на своих передних, они стиснуты, как и ты, в монолитного, многорукого зверя, которому противостоит сейчас другой рычащий от натуги зверь под названием «строй». Здесь нет места одиночке – выскочившего из строя дурака порвут в куски в несколько дюжин рук, запихают в жадные клокочущие рыком глотки, будь ты хоть трижды берсерк или ульфхеднар. Строй – это спасение, только плечо побратима, затянутое в кольчужную сетку, как и твое, – надежда на благоприятный исход. Каков он может быть в такой грызне? Только уцелеть. Только жизнь может быть удачей, и она, клятая стерва, сейчас балансирует на кромке меча – твоего и побратима. Сейчас в строю всё – общее, и всё тут – самое важное. Есть только живые и есть мертвые, которые хотят вас сожрать. Все остальное – пустое. Копья заднего ряда мелькают без перерыва, а болотники, стиснутые со всех сторон, не могут увернуться от разящих ударов. Это дело лишь времени, лишь крепости духа и твердости руки. Остается лишь уповать на везение, на щиты, на то, что успеешь подставить шлем под удар, который не пробить даже самой когтистой лапе. Правая рука, высоко поднятая над щитом, также не знает устали, разит одутловатые морды утопленников прежде, чем они доберутся до тебя. Прямо перед тобой остекленевшие, мертвые глаза сраженного болотного упыря – он убит в самом начале столкновения, с такой дырой в черепе не живут даже мертвяки, но он не может упасть, стиснутый щитами и беснующейся толпой мертвых со всех сторон. В тяжелом колыхании рядов иные убитые оседают на землю, под ноги, которые их беспощадно топчут, превращая в смердящее месиво. Нет времени для жалости! Отбить атаку, выдержать строй, не прогнуться и не поломать слаженного многорукого братства, разящего врага. Кровь стучит в висках от напряжения, кровь хлещет фонтаном откуда-то сбоку – то упырь, пробитый тремя копьями, с надрубленной головой, вытянувшись, таки достал новгородского отрока когтистой лапой, вырвав горло напрочь. В следующее мгновение его череп взрывается фонтаном слизи и крошками костей – Ратмир с руганью отдергивает булаву. Неуклюже выдергиваешь меч из стонущего то ли от боли, то ли от тоски мертвяка, молясь всем богам, каких знаешь, чтобы так же, как и недавно отрока, узловатая лапа не поймала уже твоего горла. Видят боги, в этом везет, хотя вон тот одноглазый без нижней челюсти честно пытался, но удар его лапы сбил в сторону древком копья твой побратим из второго ряда – дай Бог ему здоровой и обильной жизни! Ты цел, мелкие ушибы не в счет, а вот твой враг тяжело ранен: черная кровь хлещет ключом из того места, где когда-то был глаз. Враг беспомощно урчит, копье порвало какую-то важную часть мозга, но не убило, а лишь обездвижило. Безучастный ко всему, он лишь протяжно стонет, когда его собратья рвут его гнилую плоть, в попытке убрать препятствие, мешающее добраться до свежей крови. Надо бы добить, но за тебя это делает гридень второго ряда, обрушив на голову разрываемой живьем нежити норвегскую секиру. Вновь кто-то орет, рычит, вновь мелькают копья и руки, и думаешь, что этому не будет конца.
Воя учат подолгу вести бой, позволяя себе лишь небольшие перерывы. Сражаться весь день кряду – но можно ли выдержать ад так долго? Поднятую руку с зажатым мечом уже не раз цепляли чьи-то когти, но доброе железо кольчуги спасало. Клинок окончательно застрял в чьем-то черепе, на щит навалился гнилец – клацая зубами, он тянет зловонную пасть к лицу, хрипло ревя от вожделения. Ты стиснут настолько, что правая рука, уже бросившая меч, лишь с трудом елозит по наборному поясу в попытке достать нож. Хрипящая пасть, полная гнилых зубов, раскрылась перед глазами плотоядным оскалом – десятник боднул головой, защищенной шлемом, прямо в нее. Тварь дернулась, удивленно булькнув, в стороны, на щит и шлем, брызнули смердящие потоки черной клейкой крови, и это отвратительнее смерти. Мертвец, хрюкнув, отдернул голову, а рука наконец смогла нащупать рукоять кинжала.
– Давай, мразь!
Следующий рывок твари он поймал кинжалом в гнилой глаз. Медальон гудел и подрагивал, сияние усиливалось – в голове складывались слова, а слова – в грозный повелительный крик:
– Я – посланник Света! Да будет мой глас громом для прячущихся во Тьме. Да будет мой меч разящим для тех, кто живет во Тьме. Да будет каждый удар мой решающим в споре Света и Тьмы, и нет числа нежити, которую я погубил и еще погублю! Не мы боимся Тьмы – она боится нас! Так было и будет всегда!
Свет медальона усилился, голос гремел, словно разом сотня выкрикнувших витязей, – даже безмозглые твари неуверенно остановились, щурясь на дивное свечение. Его отряд – упирающийся, держащий вал напирающих на него тварей – сделал шаг вперед, затем другой. Упыри замерли, зачарованные, послушно валясь под ударами мечей и топоров.
– Шаг! Шаг! – ревел во всю мощь глотки Лис. На каждый выкрик гридь с выдохом делала шаг, тесня врага все дальше, сминая мертвяков, обращая их вспять. – Не страшно! Шаг! Еще!
Почти у берега десятник увидел то, что не видел никто – оставшиеся болотные упыри вдруг развернулись и бросились врассыпную, наутек.
– Такое бывает? – покачал головой Бразд.
Весь черный от гнилой крови, он сейчас походил на болотную нежить едва ли не больше чем убегающие.
– Чтоб я знал! – буркнул в ответ Ратмир, вытирающий потеки с меча об обрывки одежд ближайшего трупа.
– Лиса нашла шептунью, – догадался Лис, провожая бегущих тварей взглядом. – Над ними нет власти. Кому охота лишаться даже такой, пусть и чудовищной, но жизни?
– Подлые твари! Говорят, в своих болотах они приносят головы убитых к дому на курьих ножках, где живет лютейшая из ведьм, – и ими украшают частокол.
– Нечистые твари. – Лис осуждающе покачал головой. Заметив, что одна из болотных дев, ранее казавшаяся мертвой, слабо трепыхалась в попытке уползти, он, вынув топор, тюкнул ее обухом в темя – не сплеча, чтобы размозжить в кашу, а в самый аккурат, со знанием дела. – Ничего святого. Нежить, одним словом. Но мы – не какие-то дикари, и нам не чуждо милосердие.
Клятая погоня– Мы не желаем битвы!
Болотник был редкостным уродом: длинный как жердь, в вонючей накидке непонятной кожи поверх изорванной кольчуги. Длинные, свалявшиеся и слипшиеся патлы его были перехвачены неровными металлическими кольцами и какими-то костями – явно какой-то вождь. Уродливая морда растягивалась в жабьей улыбке почти до ушей. Под стать ему были и его люди – с вытянутыми конечностями, пучеглазые, полностью лишенные бород и усов: предавшие христианскую веру и отринувшие веру пращуров, они приняли черные верования, жили в скверне, блудили с нежитью, что не могло не сказаться самым чудовищным образом на их облике.