Клёст - птица горная (СИ)

Между тем в городе начали то тут, то там подниматься столбы дыма от пожарищ: кроме требушетов, обстрел вели и баллисты, подведённые очень близко к стенам, поскольку им ничто не угрожало. Их прикрыли высокими щитами из досок, и лучники из крепости никак не могли достать баллистариев.
К воротам в первых рядах бежали наёмники, соблазнённые обещанными бонусами в доле грабежа. Многие из них размахивали обоюдоострыми боевыми топорами: все трезво понимали, что в предстоящей схватке они пригодятся для прорубания сквозь полуразрушенные ворота и палисады, выстроенные сразу за ними в качестве второй линии обороны. Такое оружие становилось для будущей победы более значимым, чем меч, а копьё отходило и вовсе на третий план.
Внезапно из глубины города в небо взмыли неприятно знакомые нам ракеты. Но они летели по очень крутой траектории, и наступающие без труда угадывали и место, и время падения, поэтому своевременно бросались наземь — потери были ничтожны. Нет, в данном случае такие штуки бесполезны… от лучников и то больше толку!
Я видел, как толпа орущих наёмников прилила к воротам и застряла в них, словно волна, слишком большая для малого отверстия. Сверху в них кидали камни, пускали стрелы: они подняли щиты и продолжали упорно ломиться вперёд. Отчаявшиеся защитники стали метать и горшки с «негасимым огнём» — огненные липкиекомочки щедро брызгались по сплошному куполу из деревянных щитов, угрожая превратить их просто в горящие доски. В свою очередь лучники-наёмники из дальних рядов начали прикрывать атакующих товарищей — я увидел, как со стен упали крошечные фигурки тех, кому не повезло.
Вся эта масса грохотала щитами, топорами, мечами, звенела сталью с теми, кто пыталсяей помешать. Крики раненых, придавленных и обожжённых слились в общий гул, от которого на меня накатывало привычное возбуждение, а мирных «лопухов» он обычно прошибает парализующим страхом.
Такая картина продолжалась, наверное, с полчаса, а потом наёмникам всё-таки удалось продавить оборону и хлынуть в город широким потоком. За ними двинулись легионеры, выстроенные правильными рядами, а затем приказали выдвигаться и химикам, т. е. и нашей охранной сотне.
Впервые в жизни я видел, как в атаку пошли плотно укрытые повозки, запряжённые парой коней. От нашего легиона в бой отправилось две; от других войск тоже пошли похожие. Наш десяток встал в колонну и прикрыл часть правой стороны первой из них. Запряжённые в фургон лошадки оказались взяты вовсе не из гвардейской конюшни: они испуганно прядали ушами, нервно подёргивали кожей, словно спугивая с неё назойливых мух, а иной раз даже сбивались с шага и останавливались, пытаясь попятиться. Я всегда иду в бой, имея в каждом кармане штанов по куску хлеба — жизнь научила, что сражение может повернуться чёрт знает куда, а ты можешь оказаться один в незнакомой местности, — тем более, если тебя угораздило связаться с «ночными совами». Я возглавлял колонну своего десятка и шёл рядом с лошадью; чувствуя её нервное настроение, я дал ей кусок хлеба из левой штанины, успокоительно похлопал по шее и погладил по гриве. Потом ухватил под уздцы и потащил за собой, облегчая работу вознице.
За плечами у меня пристроился холщовый рюкзачок, разделённый на пять одинаковых секций, в каждой из которых покоилось по одной бомбе. Осеннее солнышко почти не грело, но время промозглых холодов пока не настало, так что погода оказалась идеальной для войны. За нами топала основная масса атакующих — те, кому нам предстояло организовать почти приятную прогулку. Ну, по крайней мере, приказ примерно такого требовал. А, быть может, командование просто решило избавить себя от самых проблемных химиков: я обратил внимание, что в бой пошли едва ли половина из них, а, судя по нашему отряду, боевой состав подбирался по принципу «чем хуже — тем лучше». И ручные бомбы получили не все десятники, а только те, чьи бойцы должны были пойти на прикрытие химиков, а, если говорить ещё точнее, то смертников. Ну, ведь обещали мне в шатре командующего, что найдут мне достойное занятие — вот и нашли…
 
— Эй, Клёст! — из фургона высунулся Философ. — Ты что, пошёл в бой трезвым?
— Обычно я так и хожу, — ответил я, покосившись назад.
— Ну, и дурак, — отозвался тот совсем не философским термином и потряс горшком. — Хочешь? Всё равно ведь пропадёт, а на тот свет не возьмёшь.
— Рано, — отказался я. — В жарком бою обязательно жажда появится — вот тогда и хлебну.
— Командир, — отозвался Столяр, — дай мне, а? Для храбрости. Мандраж что-то бьёт.
Я прикинул: упиться парой горшков мой десяток никак не мог: у нас только Бим и Бом могли запросто усосать полведерный кувшин в одно рыло — и ни в одном глазу.
— Кто сушняка не боишься — пей, — разрешил я.
Случилось чудо: впервые на моей памяти идущие в бой повеселели и оживились, даже перекинулись парой шуток. Горшок быстро пошёл по рукам, потом ещё один…
— Кашевар, ты с нами столько дряни выхлебал, что скоро совсем вкус потеряешь, — пошутил я. — Как же ты потом будешь угождать капризным богатеям в своей ресторации?
— Разбираться в винах — это не моё дело, — он утёр рукавом губы, словно простой мужик в трактире, передавая горшок Бому. — Для этого есть дегустатор вин. Он отвечает за их качество и покупки у поставщиков. Хороший дегустатор по вкусу различает не менее 30 разных видов вин. Говорят, некоторые различают и 50.
Я присвистнул:
— Пятьдесят?! Вино бывает только четырёх видов: красное, белое, хорошее и сивуха. Хорошее и сивуха могут быть и красным, и белым. И красное, и белое могут оказаться и хорошим, и сивухой. Вот и вся ваша карта вин.
— То же ледогорское имеет десяток разных видов, и при этом эти виды ещё различаются по годам. Разные года — разные вина.
— Етишкин ты свет! — изумился я. — Пока все ваши вина научишься различать — сопьёшьсяк чертям.
— Я то же самое могу сказать: пока научишься воевать, как ты, — тебя убьют сто раз, — возразил Кашевар. — Любая работа любит, когда ею занимается имеющий к ней ТАЛАНТ. Взять хотя бы нашего Делягу: он сумеет договориться хоть с Нечистым, и сделать деньги из ничего. Не будь его — не пили бы мы даже такой дряни.
— Лучше бы он договорился с ледогорцами об окончании войны, — буркнул я.
— А и договорился бы! — обиделся Деляга. — Если бы меня попросили. Но нет, никто не подойдёт и не спросит: «Слушай, дорогой, как бы нам разойтись так, чтобы все поимели бы с этого свою файду?» А я бы им ответил: «О, вы просто не умеете дела делать! Каждый из вас кричит другому то, чего он хочет иметь и побольше. А нужно не так: пусть каждый из вас скажет, чего ему от итога этой войны НЕ ХОЧЕТСЯ».
— А чего кому не хочется? — спросил Столяр.
— Так в том-то и дело, что никто мне этого не говорит! — расстроился Деляга.
— Меня вот ростовщик за глотку взял: я деньги ему вернуть не мог. Мне их возвращать не хотелось, а ему — оставаться с носом. Как бы ты нас рассудил?
— Лично тебе в армию ради денег идти не хотелось, — возразил Деляга. — А ему — терять свой коммерческий авторитет. Нанялся бы отработать ему столярным делом — и все дела.
— Да на кой ему нужны мои столярные работы?! У него дома и так всё отлично!
— А ты его спрашивал, чудак-человек? И так вижу: нет! А почему? Тебе запрещал кто-то, что ли? Вот если бы он сам лично сказал тебе: «Не нужен мне столяр — деньги давай!», то тогда бы пошёл другой разговор.
Столяр молчал, ошеломлённый.
— Ты что, хочешь сказать, что можно любого уговорить сделать всё, что угодно? — хмыкнул Шмель.
— Любого, и всё, что хочешь! — задорно ответил Деляга.
 
— А если я захочу взять в жёны дочку короля? — спросил Бим.
Вот ведь: дурак-дураком, а суть проблемы уловил сходу. Вообще-то, раньше за такие вопросы людей хватали и казнили без лишних базаров, а сейчас, вишь ты, просвещённый век, и, опять-таки, военные условия…
— О, это давно всем известный классический вариант, когда быдло желает повысить свой социальный статус… — запел было Деляга, но, глянув на Бима, осёкся и сменил тон. — Короче, объясняю на пальцах: