Клёст - птица горная (СИ)
Кроме того, Бим и Бом почему-то решили, что в этой жизни нужно попробовать всё, в т. ч. и отраву, которую колдовали охраняемые химики для личных нужд. Деньги мы имели право получать каждую неделю, — с этим проблем не было: хочешь — бери, хочешь — в кассе оставляй. Проблемы были только с женщинами, выпивкой и моровкой. Мои охламоны своими убогими умишками, сложенными на двоих, сумели-таки сообразить, что отсутствие моровки и обычного курева можно компенсировать научными познаниями учёных людей, и с первого же раза укурились так, что рухнули с ног и проблевались — слава Нечистому, не позвавшему их в свои чертоги. Надо полагать, этот зловредный бог решил, что на земле они принесут ему больше пользы, чем на небесах…
Пришлось мне лично побеседовать с учёными и торжественно им пообещать, что, если они не прекратят свою торговую деятельность на моих подчинённых, то я прикажу уголовникам затолкать им их чудные смеси сами знают куда. Чтобы химики прониклись сутью вопроса, я велел уложить в их фургон бесчувственных братцев, которые могли только мычать и блевать.
Да, последний фургон химического обоза был жилым, — самый настоящий дом-палатка на колёсах: большой, основательный, дно которого выстлано толстым войлоком, заглушающим звуки колёс, с аккуратными подстилками для сна. Но меня не отпускало навязчивое подозрение, что публика для него подобралась… м-м-м… примерно такого же пошиба, как моя бывшая сотня по сравнению с дисциплинированной армией. А новый сотник поставил нас на его охрану чисто по здравому рассуждению, что фекалии нужно группировать с фекалиями, ибо им легче будет найти общий язык.
Однако, тут он не угадал: я, как ни удивительно, не представлял, каким образом можно войти в доверие к этим боевым химикам, хотя имею жену-химичку, причём тоже «огненную», и несколько лет варился в учёной среде. Ну, скажу я, что, скорее всего, спас им их никчёмные жизни: «чёрные» наверняка ставили целью не простых солдат. Но я задержал обоз, начал озираться, и они, поняв, что достойной цели не будет, торопливо закидали камнями тех, кто попал им под руку, — пока ущелье совсем не опустело. Слова типа «скорее всего» учёная братия всерьёз не воспринимает, проверено. Может, «черные» хотели убить Старика? — вот он да, мишень более заманчивая. Или разбить метательные механизмы — это сделало бы химиков практически беспомощными. А укурки просто сказали бы мне: «Кончай нам по ушам ездить, дядя.» — и разговор бы закончился. Старик — тот, да, догадался, что из-за меня «чёрные» поменяли планы, а этим-то хоть в лоб скажи — не оценят.
Пора всё-таки рассказать читателю о боевых химиках чуть больше. Главная их работа на войне — вставлять стеклянные колбочки в глиняные горшки, начинённые адским порошком со смесью страшных железок с заострёнными краями или просто вязкой смесью, имеющую взрывную силу в разы больше, чем порошок. Если ты своими корявыми пальцами нечаянно сломаешь запаянную колбочку тогда, когда один её конец уже погружен в такой горшок, то… да будет Пресветлый милостив к твоей душе! Положим, что, когда дурак отлетает к небесным чертогам в прямом смысле слова, то стране от этого невелика потеря. Но жалко тех, кто стоит рядом, — ту же обслугу метательной машины, которая погибнет вовсе зазря. И ещё тех, кто оказался на расстоянии менее 40 локтей. А таких колбочек нужно вставить в горшок несколько штук, чтобы после его падения хотя бы одна сломалась наверняка. Для такой работы нужен человек с железными нервами или вовсе без оных, переставший бояться смерть по какой-то причине. Его нельзя утруждать на марше: вдруг война, а он — уставший?
Кроме того, нужны люди, умеющие быстро делать «негасимый огонь» из составных ингредиентов и так, чтобы не спалить к чертям собачьим всё вокруг. Легион имел свой походный запас, но совсем малый: очень опасно тащить с собой огромные объёмы подобного оружия, каждый горшок паковался особым образом, а в дальнем пути даже иголка — лишний груз. Такие специалисты должны понимать, что по неписанным солдатским законам тех, кто балуется подобными шутками, в плен брать нельзя: их надо сразу кончать на месте.
Есть и третий вид оружия: «весёлый дым». Когда горшок, содержащий его, разбивается, то появляется густое едкое белое облако, которое быстро расползается по помещениям. У людей начинают слезиться глаза, и появляется непонятное возбуждение, от которого их пробирает неудержимый смех. Для сражения, сами понимаете, они становятся совершенно непригодными. Если горшок со взрывчаткой действует лишь мгновенье, то после такого гостинца помещение нужно проветривать несколько часов, если не сутки, т. е. поражённая комната становится непригодной для обороны.
Горшки для «весёлого дыма» везут на войну пустыми: если телегу с ними тряхнёт на кочке, или у неё отвалятся сразу два колеса после перелома оси, то разбитый горшок сработает сразу же: ему не нужен запал в виде особой колбочки, «дыму» нужен только открытый воздух. Таким сосудам делают узкие горлышки, заливаемые воском или парафином, а разбить узкое горлышко — дураку тоже не проблема…
Значит, нужны умельцы, чтобы делать это оружие в походных условиях, «на коленке», за сутки перед боем. В идеале, они должны выполнять все три вида работ, перечисленные выше, хотя «весёлый дым» относится к категории химии воздуха, а не огня. Выполнять в условиях, которые никак не назовёшь лабораторными, когда вокруг все орут, стонут от ран, грязно ругаются и требуют от тебя шевелиться быстрее, ещё быстрее. И ты должен работать быстрее, но при этом не разбить ни одного горшка. Для такой работы учёные не годятся совершенно, — только лаборанты, и при этом чертовски талантливые и везучие.
Я знал, что наши химики участвовали в настоящих боях и, да, не представлял, как такую службу можно выполнять без употребления дури, отключающей здравый смысл. И вот так получилось, что первой моей темой для общения с отмороженными химиками стали Бим с Бомом…
— Я знаю, что все люди, вращающиеся вокруг науки, прибабахнутые. Кто больше, кто меньше, — сказал я. — Я не буду вас уговаривать, как малых детей, вести себя хорошо и слушать начальников, как маму родную. Я — человек простой: если вижу, что что-то делается во вред мне или моим людям, то сразу бью в морду. Даже родственнику командира легиона. Могу и убить сгоряча: мне можно, — я в голову раненый. Ребята, заноси!
Кашевар, Бондарь и двое новичков начали загрузку Бима и Бома в фургон.
— Куда, куда?! — закричал один из химиков и, размахивая руками, загородил дорогу. — Посторонним вход запрещён!
— Какие же мы вам посторонние? — искренне удивился я. — Мы топаем рядом с вами целыми днями, караулим ночью. А вы нам за это вон что сделали — отравили наших мальчиков!
— Мальчиков?! — возмутился тот. — Да у них уже бороды лопатой!
— Какие бороды? Эти жалкие волоски вы называете бородами?! — да полноте вам. Они ещё дети, полные дети и круглые сироты к тому же. Им по утрам кашку кушать нужно, а вы им дрянь продали! Мне теперь что, к командиру легиона идти жаловаться?
Ушлый химик понимал, что на изготовление дури из военного имущества и её продажу ни один командир не может закрыть глаза: это всё равно, что продавать запасные стрелы всем, кому ни попадя.
— К нам нельзя! Запрещено!
— Бросить я их не могу, а тащить на руках — сил не хватит. Сами их отравили — сами и везите.
— У вас свои телеги есть!
— Мне что, уложить их поверх запасного оружия или нашей палатки, чтобы они её заблевали? И чтобы мой сотник увидел, что у меня бойцы не в строю, и надрал мне задницу? Значит, так, умник: берёте их к себе, прячете и нянчите, пока не подрастут. Когда они начнут просить выпивку или баб — стало быть, уже выросли, и тогда зовите меня, а я уж придумаю, куда им приложить своё желание размножаться…
Со мной пытался спорить, как можно было догадаться, старший по фургону, в который укладывали два трупа Бима и Бома. Тому дяденьке на вскидку лет казалось 25–27; видя, что придётся, всё-таки приютить двух обормотов, он начал нервно теребить подол свободной рубахи, которую носил навыпуск, словно сельский парень, только подпоясывал её не пеньковой верёвочкой, а кожаным ремешком с медной пряжкой. Штаны у него были плотно облегающие, покрытые такими же радужными пятнами, что и рубаха.