Территория пунктира (СИ)

Желание куда-то бежать и что-то захватывать вроде бы тоже отпустило. Приступы головной боли случались всё реже, глупые мысли, казавшиеся чужими, перестали посещать. Спал я спокойно, без сновидений, а просыпаясь, чувствовал на груди тёплую ладошку Николет.
И всё же беспокойство кололо душу ледяными иглами. Слишком уж всё хорошо, слишком просто. Доверять людям, по приказу которых был убит мой отец, я не собирался. Шамаш-эрибу-укин вёл свою игру, и пока было не понятно, какую роль он отводил нам.
Свои подозрения я выложил Ксенофонту и Хирософу, оба тоже думали об этом. Наша армия как единое целое больше не существовала. По договору с халдеем, её разделили на несколько отрядов и развели по разным лагерям. Вроде бы правильно. Каждый отряд контролировал одну из ведущих в город дорог, что вполне сопоставимо с азами стратегии. Шамаш-эрибу-укин как бы показывал: смотрите, греки, мы верим вам — при необходимости вы можете перекрыть все дороги, поставки прекратятся, начнётся голод. Всё в ваших руках! Но, во-первых, это было бессмысленно. Город, который стоит на реке, всегда сможет получить товары водным путём. Во-вторых, мы утратили цель. Раньше каждый гоплит знал: идём на Вавилон, там нас ждут женщины, вино и финики — и собственная империя. Но после гибели Клеарха имперские амбиции как-то поутихли и незаметно сошли на нет. Менону было на всё плевать, так что мы оставались теми же наёмниками, каковыми были раньше, только теперь служили не Киру, а Шамаш-эрибу-укину, правда, за более достойную плату.
И вот она истина: не мы завоевали Вавилон, Вавилон завоевал нас.
Что ж, оставшись в меньшинстве, я готов был мириться с этим. Какое-то время. Раньше за моей спиной стоял отец и с ним вся наша армия, теперь осталась тысяча триста гоплитов и полторы сотни гимнетов, которых я переподчинил Никарху, чтобы хоть как-то оправдать его звание стратега. Надо налаживать связь с остальными отрядами и решать вопрос объединения их всех под моим началом.
Ксенофонт и Хирософ признали меня главным над собой без разговоров, хотя Хирософ был намного старше и опытнее. Он начинал сражаться ещё под знамёнами спартанского царя Архидама, потом перешёл к Брасиду [33], а когда войны в Греции завершились, перебрался в Малую Азию к Клеарху. Теперь его командиром стал я.
Решив вопрос с единоначалием, я запретил гоплитам покидать лагерь, организовал боевое охранение и ввёл обязательные ежедневные занятия по строевой и физической подготовке. Сначала это вызвало неудовольствие. Люди успели привыкнуть к чрезмерной свободе и разного рода вольностям, и о дисциплине забыли. Пришлось напомнить о наказаниях. Я пообещал удерживать половину платы с тех, кто будет бегать в самоволки и отлынивать от занятий, а при вторичном нарушении сеч виновных плетьми. Подействовало. Следующим шагом стало введение вечерних поединков в панкратионе. Это подняло настроение и привлекло зрителей со стороны. Никарх организовал подобие тотализатора, и теперь по вечерам лагерь превращался в стадион.
Крики не умолкали до темноты, а ставки делали даже женщины. Несколько раз я порывался принять участие в поединках, очень уж хотелось показать свою силу, но Хирософ посоветовал не торопиться. Не смотря на то, что в агеле я считался лучшим, риск проиграть и потерять авторитет, был слишком велик. На площадку выходили не юноши, едва успевшие изучить пару бросков и ударов, а взрослые мужчины, знавшие такие уловки, о которых я и не слышал. Хирософ обещал как-нибудь на досуге показать парочку новых приёмов.
Распорядок дня устоялся. С утра и до полудня под присмотром старых спартанских воинов мы занимались упражнениями с мечом и копьём, потом обед, сиеста и строевая подготовка. Я чувствовал, что с каждым днём координация с телом Андроника улучшается, действие уже не отставало от мысли. Потом шли на стадион. Для Николет соорудили низкий диванчик, я садился рядом на землю, Ксенофонт становился позади, Хирософ отправлялся в круг исполнять обязанности судьи. Правил в панкратионе не было, поэтому его задачей было следить за тем, чтобы противники не нанесли друг другу серьёзных увечий.
 
Сегодняшний вечер обещал быть особо интересным. Жители квартала Мардука [34] решили выставить своего бойца против нашего. Он выпрыгнул на площадку крепкий, жилистый, ростом немногим выше меня, но в плечах не такой широкий. Сделал несколько резких движений, прокатился вдоль площадки колесом, а потом кувыркнул сальто назад. Подвижный парень. Кто-то из местных назвал его коротким именем Шула, и зрители тут же зааплодировали.
Против него вышел невысокий поджарый гоплит, более похожий на пень, чем на человека. Сократ шепнул, что это Евсей, тот, кто заступил на моё место лохага. Слышать я о нём слышал, а познакомиться покуда не доводилось. Что ж, посмотрим насколько он достоин командовать лохом.
Бойцы поклонились друг другу, Хирософ осмотрел их руки и, отступив на шаг, дал команду: бой. Шула резко подпрыгнул, завис в воздухе и выбросил вперёд правую ногу. Попади он, куда целил, и с Евсеем мы бы распрощались. Хвала Зевсу, лохаг каким-то чудом успел присесть, перекатился через плечо и поднялся на расстоянии метров трёх от вавилонянина. Тряхнул головой и шутливо погрозил ему пальцем, дескать, не спеши, уважаемый, не всё в этом мире так просто.
Я взял чашу с вином, пригубил. За это время Евсей успел дважды ударить Шулу, и оба раза мимо. Соперники стоили друг друга. Вавилонянин пошёл на сближение, попытался обхватить лохага за талию и кинуть через себя. Евсей ударил его локтями по рукам, сбил захват и головой боднул в лицо. Появилась первая кровь. Будь всё как у нас с Ксенофонтом, поединок можно было заканчивать, но здесь всё ещё только начиналось.
Шула шмыгнул разбитым носом, шагнул влево, вправо и с разворота ударил лохага по внутренней стороне бедра. Удар получился чувствительный. Евсей поморщился, подсел, но тут же выпрямился и вытянул перед собой одну руку, удерживая противника на дистанции.
Бой проходил жёстко. Я настолько им увлёкся, что не почувствовал, как Ксенофонт хлопнул меня по плечу. Шула продолжал наседать, как в боксе выкидывая кулаки слева, снизу, снова слева и прямой в подбородок. Последний удар Евсей принял на предплечье, и мне показалось, что рука у него онемела. Да, удар получился отменный…
— Андроник! — Ксенофонт резко дёрнул меня за хитон и я, наконец, оглянулся.
— Чего?
— Смотри.
Он указывал в сторону дороги. Я в раздражении проследил за его жестом и присвистнул: Менон. Вот уж кого не ждали.
Фессалиец был не один. Собралась почти вся компания стратегов плюс злая женщина в паланкине. С момента нашей последней встречи, мы успели обнести лагерь неким подобием вала, не слишком высоким, но достаточным, чтобы создать препятствие движению, оставили только небольшой проход, возле которого постоянно несли дежурство два десятка гимнетов. Сейчас они выстроились поперёк прохода, не позволяя гостям пройти. Менон с налёту начал орать на них, но гимнеты больше боялись меня, чем его, да и знали, что своих я в обиду не дам, поэтому стояли твёрдо.
Как же не вовремя их принесло. Так хотелось досмотреть поединок. Но делать нечего, хозяин должен встретить гостей.
— Мне с тобой? — спросил Ксенофонт.
— Оставайся, сам разберусь, — отказался я.
Если Менон решил явиться лично, значит, что-то случилось. В первую очередь я подумал об Артаксерксе. Неужели на горизонте затрепыхались знамёна персидской армии?
Честно говоря, мы проявили полнейшую беспечность, и даже не пытались узнать что-либо о царе. Пока мы, теряя инициативу, объедались ослиными ушами, Артаксеркс собирал армию. Приходили разрозненные сообщения о том, что он где-то на севере, под Сиппаром, готовиться к новой битве. Со всех сатрапий к нему стекались войска, продовольствие, оружие. На рынках, у городских ворот люди говорили, что грядёт нечто ужасное. Царь не простит Вавилону предательства, и снова заполыхают костры, выстроятся вдоль дорог кресты и колья с казнёнными. Предместья опустели на четверть, люди срывались с места целыми семьями и, бросая дома, уходили на юг к Уруку и Ларсе. Присутствие десяти тысяч греческих гоплитов, уже не раз доказавших свою силу в боях перед персами, никого не останавливало. Что ж…