Цикл «Идеальный мир»: Реквием по мечте (СИ)

В один из дней, мало чем отличающийся от предыдущих, Огонек тренировал подсмотренную недавно связку приемов, за неимением настоящего противника нанося удары по воображаемому. У того были хмурый взгляд и длинные рыжевато-бурые патлы, и ударами плотно сжатых кулаков юноша отчаянно стремился убедить его оставить себя с Борцами за свободу и включить в одну из боевых групп. Мальчишка представлял, как валит командира на пол, как тот сплевывает кровь, а потом с уважением смотрит на победителя и предлагает присоединиться к повстанцам. Огонек уже видел себя в эпицентре битвы рвущим врагов голыми руками, как боковым зрением заметил, что дозорные потащили кого-то в один из темных коридоров. «Пытать будут!» — понял мальчишка, рассматривая окровавленного серого крыса, приволакивающего ногу, с глубокими рваными ранами на плечах, но злобно скалящего зубы, и сердце Огонька забилось в предвкушении. — «Этого долго колоть придется, и то не факт, что заговорит!» — сделал он про себя ставку и, оглядевшись, прошмыгнул в глубину базы, где змеились ходы, заканчивающиеся небольшими пещерами. Там Борцы за свободу устроили что-то вроде места для пленных, вварив решетки прямо в камень. Там же было оборудование для допросов, к которому отчаянно тянуло мальчишку, слишком рано узнавшего вкус крови.
Оказалось, разговаривать с крысом не собирались — ничего ценного он сказать не мог. Зато именно на него указала сестра одного из солдат, обвинив в изнасиловании. Пленного привязали к решетке и оставили наедине с братом пострадавшей.
Огонек во все глаза смотрел и учился, как вершить возмездие. Следил за кровавыми дорожками, бегущими по серому меху. Впитывая крики, запоминал, как повернуть нож, чтобы причинить максимальную боль, но не дать жертве потерять сознание. Он вспоминал крыса, что покусился на мать и убил отца, попытавшегося ее защитить. Он вспоминал, как, глотая слюни и пытаясь унять тошноту, не раз смотрел на пиры этих предателей, когда его семья уже несколько дней голодала. Он воскрешал в памяти хриплые крики девушки из их общины, которую поймали вот такие же серые твари и пустили по кругу, а он, мальчишка, мог только кусать пальцы и отбивать сигнал «SOS» через передатчик, молясь, чтобы вызванный им патруль скорее прибыл…
И Огоньку отчаянно хотелось, чтобы это его пальцы проворачивали раскаленный нож в глубокой ране и сдирали шкуру с мышц, чтобы это он смотрел в глаза пленного и упивался отражающейся в них болью, чувствуя чужую кровь на руках…
Внезапно на плечо опустилась широкая, крепкая ладонь. Огонек, едва сдержав вопль, резко развернулся и попытался нанести удар ножом, который перебирал в пальцах все это время, повторяя движения солдата. Но кисть перехватили, резко вывернули, а потом Стокер очень аккуратно впечатал его лицом в холодную каменную стену. Звук их возни заглушили хриплые крики полуживого крыса.
— Ну и зачем тебе на это смотреть? — прошептал командир ему в самое ухо. Огонек тяжело дышал, взвинченный взрывной смесью кровавого зрелища с адреналином. Выдернув у него из ладони нож, мужчина спрятал тот за пояс, а второй рукой, взяв Огонька за ремень штанов сзади, толкнул в сторону выхода. Идти так было не только неудобно, но и ужасно унизительно, поэтому подросток кипел, брыкался и отчаянно пытался сбросить захват.
— Ну-ну, парень! Не вырвешься, — Стокер совершенно беззлобно надавил на его руку, чуть сместив палец. Подросток чуть не закричал, ощутив, что такое, когда на тебе применяют болевой. — Давай так: я тебя отпущу, а ты пойдешь сам, куда скажу, хорошо?
Огонек, все-таки строптиво дернувшись, раздраженно хлестнул хвостом, хмуро кивнул и почувствовал, как разжимаются сильные пальцы. Когда они дошли до неприметного ответвления в лабиринте, командир дал знак двигаться не к базе, а свернуть в него. Через пару минут они оказались около пустой камеры. Мальчишка нахмурился и напрягся: Стокер что, хочет посадить его на гауптвахту?!
Но мужчина, пинком распахнув решетчатую дверь, вошел и вальяжно развалился на грубо сколоченных нарах, прикрученных к стене, а потом кивнул на противоположные. Огонек, внимательно следя за каждым его движением, осторожно опустился напротив.
 
— Не смотри, что камера. Зато тут можно спокойно говорить с глазу на глаз! Я иногда тут сплю, когда совсем замучают. А некоторые используют это место, чтоб побыть наедине с девушкой, — внезапно бурый мышь озорно подмигнул, но тут же стал серьезным. — Так зачем ты смотришь на это? Не в первый же раз…
— Я… я ведь ничего плохого не делаю, — неуверенно протянул Огонек. Он знал, что за подсматривание процесса пыток его не похвалят, хотя совершенно не мог понять, почему взрослым это не нравится.
— Не делаешь, — Стокер пожал плечами. — Но стараешься посмотреть на каждый допрос. Зачем?
— Я учусь… — тихо произнес подросток, опустив глаза. Он не мог видеть, как вздрогнул старший и резко поднял на него взгляд:
— Зачем тебе этому учиться?
— Нуууу, просто…
— Просто, парень, в твоем возрасте — это за тем, как кто-то трахается, подсматривать! А не за тем, как живых существ на куски рвут.
— Я не только за этим смотрю, но и за тем, как бойцы сражаются! — Огонек вскинул возмущенный взгляд на командира. — За тем, как вы планы боев и прорывов строите! За тем, как механики ремонтируют мотоциклы и оружие! Я хочу быть полезным, хочу научиться воевать!
Огонек был слишком возбужден своей речью, чтобы заметить, что Стокер побледнел, глянув в загоревшиеся ненавистью глаза юноши.
— Ты ребенок. Тебе не этому нужно учиться, а в школе математике.
— Стокер, ты же сам знаешь, нет больше школ! Я пять лет был в общине гражданских, нам повезло: с нами жил старый профессор, он многому научил нас, детей. Говорил, что рассказывает сильно больше, чем знали бы наши сверстники. В лагере все равно делать было нечего: или добывай еду, чтоб не сдохнуть, или слушай профессора, а это было интересно и часто пригождалось. Он как-то рассказал, как сделать из подручных средств взрывчатку, так я потом так приладился ящериц глушить, что у нас с мамой и Праймер какое-то время вообще не было проблем с едой! А потом эти суки чешуйчатые научились по запаху определять ловушки, и перестали попадаться!.. Вот это — нужная наука!.. Школ больше нет, зато кругом враги, которые в любой момент с радостью вышибут мозги, стоит только зазеваться! Так какие еще мне нужны уроки, кроме твоих?!
— Дитя войны, — грустно глядя на Огонька, вздохнул Стокер, обращаясь будто сам к себе, а не к сидящему напротив. — Слишком многое видел, через слишком страшное прошел. Скольких убил? — резко спросил он и уставился мальчишке в лицо, требуя взглядом правду и ничего кроме нее. Огонек, будто защищаясь, подтянул к себе колени и обнял их руками и хвостом. Его глаза зло уставились на любопытного взрослого.
— Троих. И может быть еще одну крысу, которая отца убила, — сердито выплюнул подросток, и весь напрягся, ожидая реакции. Шерсть на его загривке вздыбилась. Огонек впервые произнес эту цифру вслух и почувствовал, как подкатывается к горлу тошнота. Внушать себе, что так было единственно правильно, было гораздо проще, чем обсуждать это хоть с кем-то.
— Модо знает?
Подросток покачал головой и опустил глаза.
— В лагере бывали сбои в поставке продуктов. Приходилось добывать, чтобы выжили близкие.
Стокер шумно выдохнул и зажмурился на пару секунд. Было страшно осознавать, что вот таких вот детей, искалеченных войной, на Марсе все больше и больше.
— Ты меня осуждаешь? — внезапно парень с вызовом посмотрел ему прямо в глаза. — За то, что хочу мстить, за то, что убивал врагов, за то, что хочу стать воином?
Старший несколько секунд помолчал, а потом ответил:
— Нет… не осуждаю. Просто сожалею, что тебе приходится жить вот так, а не в футбол с мальчишками гонять, — Стокер замолчал, как будто собираясь с мыслями, и сел на лавку, закинув на нее одну ногу. — У меня… была семья: жена и сын чуть старше тебя. Три года назад, когда Борцы за Свободу только появились, мне пришлось оставить их в одном из лагерей, я считал, что это безопаснее, чем здесь, со мной. Но на них напали крысы. Жену замучили у сына на глазах. Его не успели покалечить, только избили — мы подоспели и отбили лагерь. Он также, как и ты, хотел мести, упросил включить его в одну из групп и тренировать. Я видел, что им движет ненависть, но остановить не хватило духу. Он говорил, что после произошедшего имеет право мстить. Он кидался на врагов как безумный, он был безжалостен. Год назад его подстрелили из гранатомета. Так я потерял и сына тоже… не решился вмешаться, остановить этот танец со смертью — и теперь его нет! А ты есть. Живой! Пока живой. Но я вижу в тебе ту же жажду крови. Я бы не хотел, парень, чтобы Модо хоронил тебя так же, как я хоронил сына, — голос Стокера сорвался, и он глотнул из фляжки, что висела на поясе, а потом передал ее Огоньку, который сидел, низко опустив голову.