Цикл «Идеальный мир»: Реквием по мечте (СИ)

Альбинос кивнул и опустился на один из спальников, разложенных прямо на полу.
— Ты присядь, парень, Модо, может, придется побегать. Вот этот — твоего дяди, — он указал на аккуратно расправленный спальный мешок рядом со своим. — Склад скорее всего уже закрыт, а ключ у Тэсс, нашего механика. Поди ее еще найди в такое время! — Винни как-то многозначительно, но беззлобно ухмыльнулся. Огонек, не глядя на него и слушая вполуха, плюхнулся на зад и бездумно начал рисовать узоры на пыльном полу. Его пальцы со слипшейся от крови шерстью оставляли красноватые следы. Он дышал короткими глотками, и каждый вдох болезненно стискивал горло.
— Оу, ну и ссадины на руках! Давай-ка я обработаю! — Альбинос засуетился, порылся в изголовье своего спальника, вытянув оттуда фляжку и аптечку. — Давай, давай сюда руки! И футболку снимай, вся спина разодрана!
Подросток послушно протянул взрослому израненные острыми камнями кисти, безучастно глядя на то, как белый сначала аккуратно отмыл грязь, а потом обработал раны и наложил бинты. По команде стянул рваную тряпку, прикрывающую торс, и позволил продезинфицировать спину. Ему было абсолютно все равно, что с ним происходило, он даже не чувствовал, как жжется антисептик.
Когда они закончили, Винни снова порылся около своего спальника и протянул ему футболку — старенькую, но чистую.
— Ммм… Огонек, да? Мне… я сочувствую тебе. Держись, парень, хорошо? — красные глаза альбиноса смотрели внимательно, как будто и вправду ему было дело до чувств одинокого подростка. Огонек, не говоря ни слова, на автомате кивнул, натянул майку и уставился на носки своих потрепанных ботинок. Повисло тягостное молчание, которое прервал пришедший через несколько минут Модо:
— А вот и спальник! — он бросил рядом со своим еще один такой же. — О, Винни обработал раны? Спасибо, бро! А теперь давай-ка спать, завтра будем разговаривать и решать, как жить дальше.
Не говоря ни слова, Огонек забрался в свой мешок и отвернулся. Ему бы заплакать, но слезы не шли. Глаза слипались и болели, но заснуть никак не получалось. Хотелось расслабиться, но мышцы собрались в тугие, ноющие от напряжения комки, хотелось делать глубокие вдохи, но грудь как будто стянули стальными обручами. Где-то внутри плескалась ярость и только она грела его, будто только одна с ним и осталась.
Внезапно на голову, точно между антенн, легла большая, мозолистая ладонь дяди. Огонек закрыл глаза и вспомнил, что у отца были вот такие же руки: надежные, уверенные, теплые. Пальцы взрослого зарылись в буро-рыжую челку, почесывая и успокаивая. Лучше не стало и боль не ушла, но через пару минут обруч на груди как будто ослабили. Он уже проходил это: когда умер папа, он также не мог поверить, не мог принять, а потом его накрыло пониманием, что это случилось, и ничего не вернуть. Так и теперь: сильные пальцы в его волосах — они есть, а мамы и Праймер больше нет. Плечи вздрогнули, он почти беззвучно заскулил, болезненными толчками проталкивая в легкие воздух сквозь сжавшееся горло, но слезы так и не пролились из глаз.
Его семьи больше нет. Но он понял, что все еще дышит.
Командир Борцов за свободу детей в своих рядах не приемлел, но Огоньку можно сказать повезло: именно в тот момент, когда он оказался в лагере, единственный вход в каньон, который вел к базе, заблокировали псы. Вот почему вывезти его к бабушке, как планировали, оказалось невозможно. Огоньку это было на руку: он не собирался возвращаться к мирным жителям и стремился всеми способами остаться с теми, кто воюет за Марс.
Наутро после прибытия ему удалось вызнать у дяди, что, судя по перехваченной передаче с плутаркийского крейсера, какая-то сволочь сдала лагерь за мешок продуктов и исправный транспорт. Мальчишка поклялся себе, что найдет виновного в гибели семьи, и в юном сердце окончательно поселилась лютая ненависть к рыбоголовым захватчикам и всем, кто им помогает. Оказалось, что стратегия подкупа и предательства стала обычной для плутаркийцев: они изводили мышей голодом и лишениями, а потом, когда удавалось захватить кого-то из гражданских, мучили, но предлагали еду и жизнь в обмен на информацию об убежищах. Год назад семья Винни также погибла из-за предателя, продавшего лагерь, где жили родители и трое маленьких братьев альбиноса.
 
Жизнь Борцов за свободу, несмотря на осаду, шла своим чередом, лишь усиленные посты дозорных отправляли, чтобы постоянно следить за позициями псов. Вернувшись с дежурства, группа отдыхала, а после тренировалась, обязательно каждый раз одной и той же боевой связкой. Дядя Модо был в той самой тройке байкеров, с которыми он забирал племянника из развалин лагеря, и в составе которой долгими часами отрабатывал приемы и выполнял упражнения на доверие и чувство друг друга. Формирование сплоченных боевых мини-групп и создание из них высокоэффективных ударных сил было особой стратегией командующего Борцами за свободу — бурого, косматого и вечно хмурого дядьки по имени Стокер. Иногда он появлялся на тренировках, опирался плечом о стену и, прищурившись, внимательно смотрел на то, как работает каждая из связок воинов. Время от времени что-то показывал, очень редко — делал перестановки, но чаще всего парой фраз подсказывал лидеру боевой единицы, как эффективнее работать с бойцами и на что сделать упор.
Огонек старался смотреть, что делают другие, и тоже учиться. Он просил, чтоб и его допустили к тренировкам, обещал стараться и не подвести, но Стокер, как всегда хмуро на него глянув, бросал короткое и бескомпромиссное «Нет!», резко разворачивался и уходил, показывая, что разговор окончен. Но смотреть и повторять он Огоньку запретить не мог! Поэтому мальчишка копировал развороты, тренировал движения рук и ног, часами пробовал перекидывать нож из одной позиции в другую, изрезав себе все пальцы. Иногда дядя, когда не сильно уставал, правил основы его стоек и даже устраивал спарринги. Правда, даже пошатнуть здоровенного серого мыша у Огонька не получалось, не то, что повалить на землю!
Смерть сестры и матери сделала его молчаливым и ожесточила сердце. Модо пытался разговорить племянника, дать как-то сбросить тот груз, что поселился в груди, но мальчишка не хотел избавляться от боли. Наоборот, он копил ее, как и злость на тех, кто погубил его близких. Он ненавидел жадность крыс, из-за которых погиб отец. Он ненавидел плутаркийцев, которые разграбили планету и убили близких. Дядя категорически запрещал, но, если он видел, как в штаб доставляли пленного, очень тихо старался пробраться следом за теми, кто вел допрос, и во все глаза смотрел, как получают информацию солдаты. Часто захваченные, скуля, сами выкладывали все, что знали, стоило только начать нагревать лезвия ножей на горелках. Мышонок даже нашел себе развлечение: когда приводили пленного, старался понять, как долго тот продержится, прежде чем начать говорить, а потом проверял, верна ли оказалась догадка. Но иногда пленники молчали, стиснув зубы и злобно глядя из-под бровей. Тогда в этой части пещеры повисал запах паленой шерсти и мяса, лилась кровь да раздавались резкие звуки ударов. Раздирающие уши вопли врагов ласкали Огоньку слух, будто самая прекрасная музыка. Облизывая губы и тяжело дыша, будто это его рука наносит увечья, мальчишка впитывал всем своим существом картины пыток, убеждая себя, что каждый из тех, кто попал на допрос, этого заслужил. За отца! За мать! За сестру!
Конечно, если его замечали, то гнали взашей, а потом Модо, сверкая красными от гнева глазами, отчитывал племянника и объяснял, что это зрелище не для детей. Огонек хмыкал про себя и думал, много ли детей в восемь лет пытались убить того, кто только что лишил жизни отца, много ли детей резали вражеских солдат ради того, чтоб накормить близких? Да и просто несправедлив был дядька: мальчишка не раз видел, как великан сам допрашивал пленных далеко не гуманными методами! А теперь свистит ему в уши о морали!..
Бесцельно слоняясь по базе, подросток нередко ловил на себе задумчивые взгляды Стокера. В груди Огонька каждый раз вспыхивала надежда, что тот сочтет его достойным, увидит, какой он взрослый, но тот лишь оценивал, казалось, с кем-то сравнивал, но не говорил ни слова. Было видно, что командир всеми силами стремился убрать его из лагеря, но шло время, а возможности прорвать оцепление не предоставлялось.