На поверхности (ЛП)

Официантка принесла чизкейк, и, хотя мой аппетит немного угас, я пообещала себе, что, как только Игры закончатся, я попробую этот десерт — вот почему в первую очередь я выбрала именно это кафе.
Итак, пуская слюни, я отломила вилкой кусочек нежного бисквита, наколола его и отправила в рот, предварительно обмакнув в малиновый соус, чашечку с которым поставили рядом со мной.
Пирог был странным на вкус. Он был вкусным, но со слишком ярко выраженным вкусом яиц. А вот с сахарной пудрой и ягодным соусом было здорово.
Все это место, целое кафе было посвящено кошкам.
Мне это очень понравилось.
Кошки были повсюду, и меня особенно позабавило то, как одна полосатая кошка настойчиво желала посидеть у меня на коленях в половине попыток фотографа запечатлеть меня. Мне нравилось, что первые мои фотографии после Олимпиады будут такими неформальными. Я не была занудой, поэтому эти фотографии показали бы настоящую меня.
Если я нравлюсь кошкам, значит, я должна быть хорошим человеком, не так ли?
Кошка больше не запрыгивала ко мне на колени, но определенно продолжала наблюдать за мной, взгромоздившись на полку книжного шкафа, стоящего рядом со столиком. Ее живот был достаточно большим, чтобы предположить, что она беременна, поэтому то, что она не падала с этой полки, было чудом, свойственным только кошкам.
Было приятно, когда она сидела у меня на коленях, и мне понравилось, как она сейчас наблюдала за мной, настолько, что это заставило меня задуматься, смогу ли я завести такую же, когда вернусь домой. У меня не было такой жизни, когда бы я часто бывала в своей квартире, но кошки независимы, верно? Они много времени проводят на улице.
Было бы не слишком жестоко иметь кошку при моем плотном графике, не так ли?
— Тея? — Рене, протянув руку, слегка похлопала меня по руке. — Вы в порядке? Я знаю, что мы говорим о тяжелых вещах.
— Я думала о том, чтобы завести кошку, — ответила я, пожав плечами.
— Кошку? — переспросила она, нахмурившись, и мне показалось, что интервью идет совсем не так, как она ожидала.
Возможно, она думала, что я буду типичной спортсменкой, рассказывающей об американской мечте и своей цели выиграть еще двадцать медалей до того, как уйти на пенсию. Но это была не я.
Это была не Теодозия Кинкейд.
— Ага. Кошку. Я довольно одинока. Кошка пойдет мне на пользу.
— Вы одинока, потому что…
— Потому что моя жизнь — это сплошные тренировки, — фыркнула я. — Все просто. Вам не рассказывают об этом, когда показывают, как мы все хорошо выглядим. Не рассказывают вам о жертве, крови, поте и слезах. — На моих губах возникла улыбка, когда я провела большим пальцем по аверсу медали, над получением которой трудилась годами. — Я имею в виду, для меня это того стоило. У меня есть они, но большинство людей не приходят домой с медалью, не так ли? Они тоже победители. Мы все добрались до этого события, мы все достигли достаточного успеха, чтобы попасть сюда. Мы заслуживаем аплодисментов.
Рене улыбнулась мне, хотя я чувствовала, что удивила ее.
— Есть ли у вас сожаления?
— Да, — ответила я, отправив в рот еще один кусочек чизкейка.
— И что же это?
Диктофон рядом с ней издавал тихий жужжащий звук, и я на секунду посмотрела на него, думая, насколько откровенной могу быть, ведь последствия такого откровения могут затронуть не только меня, поэтому решила начать с малого.
— Я бы хотела, чтобы пара, которая помогла мне пережить трудные времена, была в зале и смотрела мои соревнования.
— Кто эти люди? — спросила она, удивленно раскрыв глаза.
— Водитель и экономка Рамсденов. Они погибли в автокатастрофе за несколько месяцев до того, как я окончила школу. — Мои губы сжались от горя — я все еще скучала по Питеру и Дженис. — В туннеле О’Нила образовалась пробка. Это была ужасная авария. Больше никто не пострадал.(Прим. перев.: туннель О’Нила — автомобильный внутригородской туннель в Бостоне, штат Массачусетс).
— Мне очень жаль, — сочувственно сказала Рене. — Я вижу, что вы все еще переживаете их уход.
 
Так и было.
— Они были первыми добрыми людьми, которые помогли пережить трудное время, — с трудом сказала я, потому что мое горло сжалось. — Они верили в меня, и мне бы хотелось, чтобы они увидели, как я стала победительницей, понимаете?
Более того, мне бы хотелось, чтобы они ушли на пенсию, и чтобы я помогла им добиться того, чего они всегда хотели, — открыть свой отель на побережье штата Мэн. Я могла позволить это сейчас, но было уже слишком поздно.
Смерть, как обычно, опередила меня, и сейчас слишком поздно, чтобы помочь людям, которых я любила.
— В этом есть смысл, — мягко согласилась Рене, и меня почти позабавило, насколько мягко она себя вела со мной, но я была безмерно благодарна ей за это.
— Я стала жертвой травли, — осторожно сказала я, желая сменить тему разговора и не теребить еще открытую рану.
— Я помню. Это хорошо задокументировано на вашем пути к успеху.
Это означало, что многие журналисты из кожи вон лезли, занимаясь сбором грязи на меня после того, как я выиграла свою третью золотую медаль. По мере того, как увеличивалось количество моих побед, они находили все больше и больше компрометирующей информации, а поскольку мое прошлое было таким сочным, найти было можно много чего.
Одна из причин, по которой я давала это интервью, заключалась в том, чтобы высказать свое мнение. Вчера вечером, уточняя время встречи с Рене, Роберт сказал, что это является умным способом контролировать то, что выйдет в свет. Интервью один на один, в котором я рассказываю о том, чего хочу в этом мире.
В этом было много ответственности. Я могла облажаться, изменить впечатление общественности обо мне и моем народе, и я много думала о том, как лучше всего подойти ко многим аспектам моей истории.
— Ну, травля оказалась скорее шуткой, которая зашла слишком далеко. Это испортило жизни многим людям. Я сожалею об этом.
— Но вы не сделали ничего плохого. Вы были жертвой!
Шок Рене заставил меня пожал плечами.
— Моя жизнь показала, что жертвы бывают самых разных форм и размеров. — Я отломила еще один кусочек десерта. — Итак, когда мама покончила с собой, я подумала, что она это сделала потому, что так сильно любила моего отца, что больше ни дня не могла прожить без него, помните? Так вот, бабушка сказала мне это для того, чтобы я почувствовала себя лучше.
— Не знаю, каким образом от этого вам должно было стать лучше, — нахмурилась Рене.
Я улыбнулась.
— Бабушка была реалисткой. Я всегда думала, что мы переехали из-за этого. Самоубийство в моей культуре — это грех, который оскверняет дом. Это осквернило бы меня. На мне нельзя было бы жениться. Но когда я стала достаточно взрослой, чтобы разузнать о себе, я вернулась туда, где это произошло, и поспрашивала.
— Зачем?
— Потому что мои воспоминания отличались от того, что мне рассказывала бабушка.
И я была достаточно несчастна, чтобы задаться вопросом, была ли я такой же безвольной, как она. Такой же слабой. Было время после свадьбы Адама, когда…
Что ж, мне не хотелось сейчас думать об этом.
— Вы что-то узнали? — мягко спросила она.
— Я узнала, что мой отец, который избивал мою мать, был убит. Вот почему для меня жертвы бывают самых разных форм и размеров. Он бил ее. Я так отчетливо это помню. Он избивал ее до тех пор, пока она не могла больше этого терпеть.
Наши взгляды встретились, и Рене вздрогнула.
— Она… убила его?
Я кивнула.
— Вау.
Это в какой-то мере подытожило мою реакцию на узнанную мной правду. Правду, которую Роберт скрывал от масс тщательно продуманными пресс-релизами и редкими стандартными интервью, в котором не раскрывалось мое прошлое.
— Так кто же жертва? — спросила я. — Моя мама? Вышедшая замуж в шестнадцать, беременная мной в семнадцать, а в девятнадцать — убийца? Три года жестокого обращения, агрессии и злобы. Или мой папа — злобный, жестокий, агрессивный. Втянувший свою молодую жену в то, чего она никогда бы не сделала, не будучи спровоцированной на это.