Эгоист (СИ)

Вот и он хотел знать о том, во что на самом деле впутали его.
Но… Больше всего он хотел знать… У него внезапно перехватило дыхание. Лидия… так живо напоминала свою подругу. Лицо Шарлотты снова возникло перед глазами. Точеное, невинное, прелестное и свежее… Господи, неужели она была настоящей? Она подобрала его на улице и увезла куда-то…
«Вам нужен доктор…»
Боже, только не это! Как он мог допустить подобное? И как она оказалась рядом с ним?
— Уильям, ты меня слышишь? Ты почему так пристально смотришь на меня?
Взволнованный голос сестры вернул его к реальности, но всё же… Уильям не мог перестать думать о том, что произошло той ночью.
Устало отойдя от сестры, он подошел к кровати и устроился с краю.
Черт побери, его рана была хорошо обработана и зашита. Уильям обнаружил это вчера вечером, когда его камердинер, который под страхом смерти поклялся никому не говорить об этом, сделал ему перевязку. Идеальные швы мог оставить только квалифицированный специалист. Но он ведь проснулся в собственной постели на утро после ранения. Если ему на пути действительно попадалась Шарлотта, тогда как он оказался в своем доме? И куда она увезла его от дома леди Кистон?
Господи, может, на старости лет он сходил с ума?
В комнату ворвались Эстер с Терезой, которые несли ему большой поднос, нагруженный едой.
— Сейчас мы тебя накормим, и ты снова будешь как новенький, — заявила Эстер, улыбаясь.
Уильям наблюдал за тем, как сестры передвигают к нему небольшой круглый стол, на который поставили поднос. Тереза аккуратно расправила на его коленях салфетку, а Эстер подвинула к нему дымящийся чай и угощения: холодную ветчину, сыры, наложенные на тонко нарезанный хлеб и даже куриная грудка.
Глядя на всё это, он вдруг испытал совершенно неожиданное и неуместное чувство того, что… просто не заслуживает всё это. Столько лет он вел такой жуткий, недопустимый образ жизни, что ему стало глубоко стыдно перед этими замечательными и добрыми девушками, которые приходились ему сестрами, любили его бескорыстно и крепко. И могли позаботиться о нем тогда, когда он уже мало на что был способен… Черт побери, отец давно умер, к чему было растрачивать свою жизнь на пустоту? Но… но что он мог поделать, если его душа была черна, как сам тьма? Он давно уже был не тем братом и не тем сыном, которым его родные могли гордиться. Он сделал почти всё, чтобы его даже ненавидели. Бывали минуты, когда он сам себя ненавидел, проклиная обстоятельства, которые привели его на этот путь.
Забота сестер тронула его так глубоко, что он ничего не смог сказать. Только пил чай, ел и слушал их веселый щебет о том, как быстро они поставят его на ноги.
Когда настала пора уходить, Лидия подошла к нему и порывисто обняла.
— Береги себя.
Уильям застыл от потрясения, потому что был уверен, что слышал эти слова… раньше.
— Я… — Он задрожал, а потом напрягся так, что испарина выступила на лбу. — Я на днях приду к вам, чтобы поговорить с Робертом.
Лидия выпрямилась.
— Да, обязательно приходи. Мы будем ждать тебя.
Сестры ушли, а он сидел на краю кровати, смотрел на пустую чашку и… никак не мог отделаться от мысли о том, что где-то совершенно точно слышал до боли знакомые слова.
Он был уверен, что их произнесли тем же женским голосом и так же глухо, как это только что сделала Лидия, только с еще большей нежностью, которую он и вообразить себе не мог.
Его прошиб холодный пот.
Неужели, Шарлотта ему не приснилась?
Он уже начинал не на шутку бояться этих мыслей. Но как? Как она оказалась тогда на улице? Черт, почему ее лицо всплывало в памяти каждый раз, когда он думал о той ночи? Ему было плохо, ужасно больно, так больно, что это затуманило ему сознание. Уильям мог просто бредить, но он бы никогда в жизни не бредил невинной девушкой, которая приходилась подругой его сестры. О ней он бы думал в последнюю очередь.
Понимая, что сходит с ума, Уильям встал. Подкрепившись, он ощущал в себе силы, которые действительно возвращались к нему. Он спустился в свой кабинет, нашел бумаги и засел за работой, чтобы хоть немного отвлечься и окончательно не сойти с ума. И просидел там до самого вечера, пока в дверь не постучался его камердинер.
 
— Милорд, вам принести что-нибудь поесть?
У него предательски заурчало в животе.
— Да.
— Сюда или вы поднимитесь к себе?
— Сюда, — бросил Уильям, устало откинувшись на спинку кресла. И спешно добавил: — И бутылку бренди.
Неодобрительно покачав головой, Томпсон удалился.
Уильям повернулся к горящему за спиной камину, сцепил руки на груди, и его снова охватили мысли, от которых он бежал весь день.
Томпсон незаметно принес поднос с едой — сочный прожаренный стейк, отварные овощи и кусок мясного пирога, а так же графин с бренди и бокал — и удалился.
Рассеянно взяв бокал, Уильям налил себе небольшую порцию и сделал первый глоток. Теплая волна проникла в него, заставив приятно вздрогнуть.
Почти так же, как в тот момент, как его губы коснулись женских губ.
Когда эта картина встала перед глазами, Уильям от потрясения едва не выронил бокал. Господи, кого он поцеловал в ту ночь? Тем более, когда был ранен!
Шарлоту?
Немыслимо!
Этого не могло быть! Это неправда.
Проведя дрожащей рукой по волосам, Уильям осушил бокал и снова наполнил его. Полумрак комнаты окутал его, вырывая из памяти такие видения, что ему стало жарко.
Он отчетливо помнил, как прижимал к себе теплое, женское тело. Господи, он не смог бы спутать это ни с чем! В ту ночь рядом с ним была женщина. Но Шарлотта? Матерь Божья! Как так?
Он снова осушил бокал и приступил к третьему. Тело наполнилось знакомой слабостью, руки дрожали. На пустой желудок не стоило пить. Тогда он съел пару кусков жареной свинины и снова запил, потрясенный тем, что приходит ему на ум.
Шарлотта? Невозможно! Он ведь едва знал ее, редко сталкивался с ней, видел ее в Холбрук-хаусе, когда она приезжала навестить Лидию. Видел ее на балах, когда она кружилась по паркету с очередным кавалером. Она была… Очень изящной, тоненькой и гибкой девушкой с темно-золотистыми волосами, которые переливались всеми оттенками золота, будоража сознание, с аккуратными, даже волнительно-красивыми чертами лица, и бледной, белоснежной кожей, которая порой сияла под мерцающим светом свечей. Он отчетливо помнил это, когда всякий раз, присутствуя на балах и видя ее, был вынужден подойти, чтобы поздороваться с ней, даже когда Лидия вышла замуж и уехала.
А Шарлота не вышла ни за кого.
Высокая и стройная, она казалась какой-то трогательно особенной. Округлое личико с широким лбом, темно-золотистыми бровями, живо поднимающимися вверх при всякой эмоции, тоненьким носом, румяными щеками и совершенными розовыми, четко очерченными губами, на которые он запрещал себя смотреть…
Губы, которые он целовал в ту ночь, были точь-в-точь такими же, как у нее.
Уильям опрокинул еще один бокал бренди.
Господи!
Не могла это быть Шарлотта! Как она оказалась с ним в темноте опасной ночи, когда ему самому грозила опасность?
Снова ее живое, полное эмоций лицо встало перед глазами, тревожа душу и заставляя дрожать так, что он едва не выронил бокал.
У нее был потрясающе нежный, чуть гортанный голос, который он не мог слушать спокойно.
Слышал в ту ночь, когда его ранили.
Уильям оцепенел, сознавая, что просто сходит с ума!
Он напился так, что Томпсону пришлось поднять его наверх и уложить в кровать.
Уильям уснул, но всю ночь ему снились ее губы. И ее глаза. Темно-серые, умопомрачительные, большие, такие волшебные и глубокие, что, глядя в них, он боялся утонуть.
 
Совершенно определенно этой ночью ему снились ее глаза. И губы. Самые нежные, самые податливые и теплые губы, какие ему когда-либо доводилось целовать! Он изнывал по этим губам, тянулся к ним, с умилением обнаружив, что она сама тянется к нему.
«Что ты делаешь?»