Дорога в тысячу ли
— Подожди здесь еще немного! Я скоро вернусь или отправлю твою мать на помощь.
— Умма сказала, что угостит меня вкусным, если я не ущипну Мо и буду с ним осторожен. Они не пускают детей внутрь, — сказал Ноа серьезно. — Но я ужасно голодный. Я все сижу и сижу тут.
— Дядя тоже позаботится о тебе, Ноа. Дядя вернется, — сказал Ёсоп.
— Но, дядя, Мо…
— Да, Ноа, понимаю, но ты очень сильный. Я тобой горжусь.
Ноа распрямил плечи и затих. Он не хотел разочаровывать дядю, которого очень любил.
Ёсоп собирался открыть дверь участка, но обернулся на вопрос Ноа:
— Дядя, а что мне делать, если Мосасу заплачет?
— Спой ему песенку. Помнишь — ту, которую мы тебе пели?
— Нет, я не помню, — сказал мальчик, в глазах у него стояли слезы.
— Дядя вернется очень быстро.
Полиция не позволила им увидеть Исэка. Женщины ждали внутри участка, но Сонджа выходила время от времени на улицу, чтобы проверить Ноа и Мосасу. Кёнхи оставалась возле стойки регистрации, так как она могла говорить по-японски.
Когда Ёсоп вошел в зону ожидания, Кёнхи почувствовала, как подкашиваются ноги — появление мужа освобождало ее от ответственности. Сидевшая рядом с ней Сонджа заплакала.
— Исэк у них? — спросил Ёсоп.
Кёнхи кивнула.
— Ты должен говорить здесь потише, — сказала она, продолжая поглаживать Сонджу по плечу. — Вдруг кто-то прислушивается.
Ёсоп прошептал:
— Женщины в церкви рассказали мне, что случилось. Почему этот мальчик так беспокоился о поклонении? Мы можем заплатить штраф и забрать его?
— Не думаю, — сказала Кёнхи. — Офицер велел нам вернуться домой, но мы ждали на случай, если они его выпустят…
— Исэк не может находиться в тюрьме, — сказал Ёсоп. — Он не может.
У стойки регистрации Ёсоп опустил плечи и глубоко поклонился.
— У моего брата плохое здоровье, господин; он был таким с детства, ему нельзя оставаться в тюрьме. Он едва оправился от туберкулеза. Есть ли способ вернуть его домой, он придет в участок завтра для допроса? — спросил Ёсоп, используя самые вежливые обороты японского языка.
Офицер покачал головой. Камеры были полны корейцев и китайцев, и, по словам членов их семей, почти все имели серьезные проблемы со здоровьем. Пастор останется в тюрьме — эти религиозные активисты всегда были досадной помехой. Во время войны необходимо сурово подавлять любые проявления недовольства. Но бессмысленно говорить об этом сейчас, корейцы вечно создают неприятности, а затем оправдываются.
— Вам и женщинам надо пойти домой. Пастор находится под следствием, и вы не сможете его увидеть. Вы зря теряете время.
— Понимаете, господин, мой брат не против императора или правительства. Он никогда не участвовал ни в каких акциях, — сказал Ёсоп. — Мой брат не интересуется политикой, и я уверен, что он…
— Если его оправдают, будьте уверены, его освободят и отправят домой. Никто не станет держать здесь невинного человека. — Офицер верил в справедливость японского правительства.
— Я могу что-нибудь сделать? — сказал Ёсоп тихо, похлопывая по карману.
— Вы ничего не можете сделать, — сказал офицер, начиная раздражаться. — И я надеюсь, вы не предлагаете взятку? Это бы только усугубило подозрения против вашего брата. Он и его коллеги отказались принести присягу на верность императору. Это серьезное преступление.
— Я не имел в виду ничего запретного. Прошу прощения за мои глупые слова. Я бы никогда не посмел оскорбить вашу честь, господин. — Ёсоп прополз бы на животе через весь участок, если бы это могло освободить Исэка. Их старший брат, Самоэль, был храбрым, но Ёсоп знал, что сам он не герой. Он бы взял деньги в долг, продал их лачугу, если бы полиция приняла взятку в обмен на Исэка. Ёсопа не интересовали идеалы и великие цели. Он должен был заботиться о семье.
Офицер поправил очки и посмотрел мимо Ёсопа, хотя никто не стоял там.
— Возможно, вы уведете своих женщин домой? Им здесь не место. Еще и дети снаружи. Вы всегда позволяете своим детям играть на улицах даже вечером? Они должны быть дома. Позаботьтесь о своих детях, иначе они однажды окажутся в тюрьме, — сказал офицер, очень усталый. — Ваш брат останется здесь до завтра. Это вы понимаете?
— Да, господин. Спасибо, господин. Извините за беспокойство. Позвольте мне принести его вещи сегодня вечером?
Офицер ответил терпеливо:
— Утром. Вы можете принести ему одежду и еду. Однако религиозные книги не допускаются. Кроме того, весь материал для чтения должен быть на японском языке.
Ёсопу хотелось верить, что этот человек в форме был не совсем плохим — просто чужим человеком, который делал работу, и он устал, потому что конец недели. Возможно, он тоже хотел поужинать и помыться. Ёсоп полагал себя разумным человеком и не считал всех японских полицейских злыми.
— Тогда мы принесем его вещи завтра утром, — сказал он, глядя в глаза офицера. — Спасибо, господин.
— Конечно.
Ноа было разрешено съесть все конфеты и поиграть на улице, в то время как Сонджа механически резала овощи на ужин, а Ёсоп расспрашивал Кёнхи. Она держала на руках Мосасу, закутанного в одеяло.
— Ты можешь обратиться к кому-то за помощью? — спросила она тихо.
— К кому?
— К канадским миссионерам, — предложила она. — Мы встречались с ними несколько лет назад, помнишь? Они были хорошими людьми, и Исэк сказал, что они регулярно присылают деньги для церкви. Может быть, они смогут объяснить полиции, что пасторы не делали ничего плохого. — Кёнхи ходила по комнате кругами, и Мосасу был доволен и не плакал.
— Как я могу связаться с ними?
— Письмом?
— Но могу ли я написать им на корейском языке? Сколько времени потребуется, чтобы они получили письмо и ответили на него? Как долго Исэк протянет?
Сонджа вошла в комнату и забрала Мосасу у Кёнхи, отнесла его на кухню, чтобы покормить грудью. Запах пропаренного ячменя наполнил небольшой дом.
— Я не думаю, что миссионеры говорят по-корейски. Может, написать им на японском языке? — спросила Кёнхи.
Ёсоп ничего не сказал. Даже если он каким-то образом напишет им письмо, непонятно, почему полиция должна интересоваться словами канадских миссионеров теперь, когда началась война. Да и письмо будет идти не менее месяца.
Сонджа вернулась с Мосасу.
— Я собрала для него кое-что. Могу я отнести ему завтра утром? — спросила она.
— Я отнесу сам, — сказал Ёсоп. — Перед работой.
— Может, ты попросишь своего босса помочь? Может, они послушают японца? — предложила Кёнхи.
— Симамура-сан никогда не станет помогать человеку в тюрьме. Он считает, что христиане являются мятежниками. Люди, которые отвечали за демонстрацию 1 марта, были христианами. Все японцы это знают. Я даже не говорю ему, что хожу в церковь. Он просто уволит меня, если подумает, что я замешан в какой-либо акции протеста. Тогда где мы все окажемся?
После этого повисла тишина. Потом Сонджа позвала Ноа с улицы. Ему пора было поужинать.
2
Каждое утро Сонджа ходила в полицейский участок и передавала три онигири, шарика из ячменя и проса с начинкой. Если в бюджете были деньги на куриные яйца, она варила их вкрутую, опускала очищенное яйцо в уксусный соус, чтобы разнообразить скромный обед Исэка. Никто не мог быть уверен, что еда доходила до него, но невозможно было доказать, что это не так. У всех в районе кто-то из родных или знакомых попадал в тюрьму, и рассказы о пребывании там в лучшем случае тревожили, а то и просто ужасали. Ёсоп не хотел говорить об Исэке, но арест брата сильно изменил его. Волосы его заметно поседели, участились болезненные спазмы желудка. Он прекратил писать родителям, так как не мог рассказать об Исэке, поэтому Кёнхи писала вместо него, постоянно оправдываясь. За едой Ёсоп откладывал большую часть своей порции для Ноа, который тихо сидел рядом с ним.
Несмотря на многочисленные просьбы, никого из родственников не допустили к Исэку, но семья верила, что он жив, потому что иначе полиция сообщила бы о его смерти. Старший пастор и китаец-служка тоже оставались в тюрьме, и это давало надежду, что все трое будут поддерживать друг друга, хотя никто не знал условий их заключения. На следующий день после ареста полиция пришла в дом и конфисковала несколько книг и документов Исэка. Следователь посещал семью раз в несколько недель и задавал вопросы. Полиция закрыла церковь, но прихожане тайно встречались небольшими группами во главе с церковными старостами. Кёнхи, Сонджа и Ёсоп никогда не посещали эти собрания, опасаясь подвергнуть опасности других христиан. Большая часть иностранных миссионеров покинула Японию. Теперь редко можно было увидеть в Осаке белого человека. Ёсоп написал канадским миссионерам об Исэке, но ответа не получил. Под давлением политиков руководство пресвитерианской церкви приняло решение, что обязательная синтоистская церемония является гражданским, а не религиозным долгом, хотя император, глава государственного культа, для синтоистов был живым божеством. Прагматичный пастор Йоо считал, что синтоистская церемония, в ходе которой все горожане должны участвовать в обрядах, несомненно, являлась языческим ритуалом, призванным пробудить национальное чувство. Поклонение идолам было оскорбительно для Господа. Тем не менее пастор Йоо убеждал Исэка, Ху и прихожан присутствовать на церемонии и не выступать с протестами. Он не хотел, чтобы его прихожане, многие из которых недавно пришли к вере, стали жертвой предсказуемой реакции властей на непослушание. Пастор Йоо нашел оправдание своей позиции в посланиях апостола Павла. Поэтому на церемониях у синтоистской святыни старший пастор, Исэк и Ху присутствовали вместе с остальными христианами. Однако терявший зрение Йоо не знал, что каждый раз его воспитанник Ху во время синтоистского обряда твердит молитву «Отче наш», хотя разбрызгивает воду и хлопает в ладони, как все остальные. Исэк заметил, но ничего не сказал. В глубине души Исэк восхищался верой Ху и его твердостью.