Дорога в тысячу ли

— Сонджа, девочка моя, что тебя огорчает? Ничего не изменилось. — Хансо растерялся. — Я буду заботиться о вас с ребенком. У меня есть деньги и время для другой семьи. Я буду выполнять свои обязательства. Я сильно полюбил тебя, сильнее, чем сам ожидал. Мне непросто сказать это, но если бы я только мог, я бы женился на тебе. Ты та, кого я выбрал бы себе в жены по своей воле. Мы с тобой так похожи. Наш ребенок будет очень любимым, но я не могу бросить жену и трех девочек…
— Ты никогда не рассказывал мне о них. Ты заставил меня подумать…
Хансо покачал головой. Девушка никогда не перечила ему, он ни разу не слышал от нее возражений.
— Я больше не увижу тебя, — сказала она.
Он попытался удержать ее, но Сонджа закричала:
— Убирайся от меня, сукин сын! Я не хочу иметь к тебе никакого отношения.
Хансо остановился и посмотрел на нее, не узнавая той, что стояла перед ним. Огонь в ее теле никогда не выражался в словах, и теперь он узнал, что она может быть совсем другой.
— Тебе наплевать на меня. Тебе нет до меня дела. — Сонджа внезапно поняла все про себя. Она ожидала, что Хансо будет относиться к ней так же, как ее родители. Отец и мать предпочли бы, чтобы она имела честную работу, а не стала любовницей богача. — И что ты будешь делать, если ребенок окажется девочкой? Или если она родится, как мой отец? С изуродованной ногой и заячьей губой?
— Так вот почему ты не выходила замуж? — Хансо нахмурился.
Мать Сонджи никогда не подталкивала ее к браку, хотя многие девочки в ее деревне удачно вышли замуж. Никто не приходил к ее матери с предложением отдать ее в жены, и постояльцы, которые флиртовали с ней, никогда не были серьезны. Возможно, именно поэтому, подумала Сонджа. Теперь, когда она беременна, ей стало ясно, что она может родить ребенка, который унаследует уродства ее отца. Каждый год она ухаживала за могилами своих братьев и сестер; мать говорила ей, что некоторые из них родились с дефектами. Хансо ожидал здорового сына, а что, если она не сможет родить такого? Станет ли он заботиться об уродливом ребенке?
— Ты пыталась заставить меня жениться на тебе? Потому что не можешь найти нормального парня? — Едва Хансо произнес эти слова, он сразу осознал их жестокость и несправедливость.
Сонджа схватила узел с бельем и побежала домой.
 7 
 
Фармацевт Чху полюбил пастора из Пхеньяна и с радостью наблюдал за его выздоровлением. Он посещал Исэка только раз в неделю, и молодой человек казался вполне окрепшим.
— Вы слишком здоровы, чтобы не вставать с постели, — сказал Чху; он сидел рядом с Исэком, лежавшим на кровати, установленной в кладовке.
Пыль, скопившаяся на подоконнике, слегка испачкала белые чулки Чху. Он положил толстое одеяло на плечи Исэка.
— Вам тепло?
— Да. Я обязан вам и аджумони.
— Вы по-прежнему выглядите слишком исхудавшим. — Чху нахмурился. — Я хочу видеть вас поправившимся. Вам не нравится местная еда?
Хозяйка пансиона была явно расстроена таким замечанием.
— Еда замечательная, — запротестовал Исэк. — Я ем гораздо больше, чем заплатил. Еда здесь лучше, чем дома. — Исэк улыбнулся Чанджин и Сондже, которые стояли в коридоре.
Чху склонился к груди Исэка, приложил к ней стетоскоп. Дыхание звучало сильно и ровно, как и неделей ранее. Пастор выглядел неплохо.
— Покашляйте. — Чху задумчиво прислушался. — Есть явное улучшение, но вы проболели большую часть своей жизни. И у вас был туберкулез раньше. Нам нужно быть бдительными.
— Да, но теперь я чувствую себя сильным. Я хотел бы написать в свою церковь в Осаке, чтобы сообщить им о моем приезде. Конечно, если вы думаете, что я смогу путешествовать. Мой брат требовал, чтобы я обязательно предупредил его. — Исэк прикрыл глаза, словно хотел помолиться.
— Перед вашим отъездом из Пхеньяна врач считал, что вы выдержите путь в Осаку?
— Мне сказали, что я могу путешествовать, но доктор и моя мать уговаривали меня не покидать дом. Но я чувствовал себя лучше, чем когда-либо. Да и в Осаке меня ждали.
 
— Ваш доктор не советовал ехать, но вы все равно поехали. — Чху рассмеялся. — Полагаю, молодых людей не удержать против их воли. Итак, теперь вы хотите снова отправиться в путь, и на этот раз вы ждете моего разрешения, — Чху покачал головой и вздохнул. — Что я могу сказать? Я не могу вас остановить, но думаю, что вам стоит подождать.
— Сколько?
— Не менее двух недель. Возможно, три.
Исэк смущенно взглянул на Чанджин и Сонджу.
— Мне ужасно жаль, что я обременяю вас и подвергаю риску. Слава Богу, никто не заболел.
Чанджин покачала головой. Пастор был образцовым гостем; наблюдая за таким воспитанным человеком, и другие постояльцы стали вести себя лучше. Он своевременно оплачивал счета. Чанджин искренне радовалась, что он так быстро пошел на поправку.
Чху убрал стетоскоп.
— Не советую вам возвращаться домой. Климат здесь лучше для ваших легких, чем на севере, а в Осаке он такой же, как здесь. Зимы в Японии не очень суровые, — сказал Чху.
Исэк кивнул. Климат был серьезной причиной для его родителей дать согласие на его отъезд в Осаку.
— А могу я написать в церковь в Осаке? Моему брату?
— Вы доберетесь кораблем до Симоносеки, а дальше поедете поездом? — спросил Чху, покачивая головой. — Путешествие займет целый день, возможно, даже два.
Исэк кивнул, почувствовав облегчение: фармацевт дал ему надежду, что он вскоре продолжит путь.
— Вы выходили из дома?
— Не дальше двора.
— Ну, теперь можете погулять. Вы должны совершать хорошую прогулку раз или два в день — постепенно удлиняйте их. Вам нужно укрепить ноги. Вы молоды, но провели в постели и в доме почти три месяца. — Фармацевт повернулся к Чанджин: — Посмотрите, сможет ли он дойти до рынка. Но он не должен ходить один. Он может упасть.
Чху откланялся и пообещал вернуться на следующей неделе.
Наутро Исэк закончил чтение Библии и молитвы, позавтракал в передней комнате в одиночестве: прочие жильцы уже ушли на дневную работу. Он чувствовал себя достаточно сильным, чтобы отправиться в Осаку, и хотел как следует подготовиться к отъезду. Прежде чем ехать в Японию, он собирался посетить пастора церкви в Пусане, но пока это было непосильной задачей. Исэк до сих пор не связался с ним, опасаясь, что заразит и его. Ноги молодого человека уже слегка окрепли. В своей комнате он занимался гимнастикой, которой научил его старший брат, Самоэль, когда Исэк был еще ребенком.
Чанджин пришла, чтобы убрать посуду. Она принесла ячменный отвар, и Исэк от души поблагодарил ее.
— Я думаю, мне надо погулять. Я могу пойти один, — сказал он с улыбкой. — Я ненадолго. Сегодня утром я чувствую себя очень хорошо.
Чанджин не могла сдержать тревоги. Что произойдет, если он упадет? Район возле пансиона пустынный. А если он отправится в сторону пляжа, и с ним случится несчастный случай? Никто не увидит этого и не сможет помочь.
— Я не думаю, что вы должны идти в одиночестве.
Жильцы были на работе или в городе. Некого попросить сопровождать Исэка на прогулке. Он досадливо прикусил губу. Если он не станет тренировать ноги, путешествие может откладываться до бесконечности.
— Я не хочу создавать вам проблем. — Он помолчал. — У вас много работы, но, возможно, вы сможете ненадолго оторваться от нее…
Его огорчало, что приходится просить женщину сопровождать его, но чувствовал, что сойдет с ума, если сегодня не выйдет из дома.
— Если вы не можете пойти, я пойму. Я совершу очень короткую прогулку в сторону воды. Всего несколько минут.
В детстве он вел жизнь привилегированного инвалида. Учителя и слуги были его первыми спутниками. В хорошую погоду, когда ему не хватало сил, чтобы ходить, слуги или старшие братья носили его на спине. Если врач хотел, чтобы он подышал свежим воздухом, садовник усаживал Исэка в коляску и прогуливался с ним по саду, позволяя ребенку срывать яблоки с нижних ветвей. Исэк отчетливо помнил пьянящий аромат яблок, вес красных плодов в руках, сладкий хруст первого укуса, бледный сок, бежавший по его запястью. Теперь ему казалось, что он снова больной ребенок, который застрял в своей комнате и мечтает увидеть солнечный лучик.