Люби меня (СИ)

– Саша! Александр!!! Сейчас же вернись! – горланит мать мне вслед.
Я поднимаюсь на второй этаж. Перерываю часть вещей. Кое-что скидываю в сумку. Не могу отыскать всех документов. Поэтому мне просто приходится еще раз идти к матери.
Настраиваюсь на этот крестовый поход минуты три, не меньше. Привожу в норму дыхание. Выравниваю силу сердцебиения и частоту пульса. Насколько могу, черт возьми.
– Мама, – задвигаю с порога демонстративно холодно. Шагаю в кабинет, и вырывается уже растерянно: – Ма-ам…
Глазам своим не верю.
Бешеный толчок крови в голову. Резкий разгон сердечной мышцы.
Земля из-под ног рывком уходит.
Натужный вдох.
И…
– МАМА!!! – крик, полный ужаса.
  
42
 
Вот это совсем другой разговор. 
© Александр Георгиев
Чуть больше месяца спустя,
11 октября.
– Уже уходишь? – прилетает в спину от отца.
Я сжимаю руки в кулаки. Громко сглатываю. Вот только собравшаяся во рту слюна слишком вязкая, чтобы быстро от нее избавиться. Хочется протолкнуть образовавшуюся в глотке горечь. Чем угодно протолкнуть. Но на столике рядом только какая-то алкогольная бурда, а мне еще садиться за руль. Не хочу, чтобы Соня, почувствовав запах, расстраивалась и ругала меня.
Перевожу дыхание. Оборачиваюсь.
– Я предупреждал, что буду только до десяти, – припоминаю сухо.
– К ней поедешь?
Отец не скрывает своей злоебучей брезгливости. Но я делаю вид, что мне на нее, равно как и на него, похрен. Прежде всего, перед самим собой. Иначе… Не приведи Господь, дать выход потоку всех тех эмоций, что я весь этот месяц топил.
Смотрю сквозь него. На расфуфыренную толпу безликих для меня людей.
Кажется, физически ощущаю, как в кровь выпрыскивается адреналин. Молоточками начинает стучать пульс в висках. Он перебивает монотонную джазовую хрень, которая правит этим гребаным балом. Во мне вскипает агрессия, но я удерживаю это пламя внутри себя, как и во все последние дни, с того момента, как обнаружил маму на полу ее кабинета без сознания. Минуты ожидания «скорой» были самыми худшими и самыми, мать вашу, длинными за всю мою треклятую жизнь.
Да и потом… Мой мир претерпел изменения. Вынужденно. Но факт остается фактом: я больше не могу делать все, что мне заблагорассудится.
– Ее зовут Соня, – извещаю не в первый раз. Отличительно холодным тоном. – И да, я еду к ней.
– Сколько можно? До чего мать довел! Тебе мало? Никак не уймешься! – толкает отец, и я понимаю, что он, блядь, как нередко случалось за этот месяц, перебрал с алкоголкой. – Неужели тебе какая-то скользкая пизденка дороже родной матери?!
Я стискиваю зубы с такой силой, что кажется, крошу, на хрен, эмаль.
Может, я реально урод?
С трудом сдерживаюсь, чтобы не ввалить родному отцу. Да так, чтобы треснула не только маска паскудной надменности, но и сама рожа.
Кого он строит из себя? Кто еще кого на пизду променял?! Как он, сука, смеет говорить что-то о моей Соне?! Кто он, блядь, такой, чтобы затягивать нашу любовь в свое болото?!
– Что ты молчишь? А? Александр? Довел мать до микроинсульта! И продолжаешь вытирать о нас ноги?!
– Мы с мамой все решили, – цежу я, только чтобы заткнуть отца. Нет сил слушать эту грязь. Нет желания позволять ему себя выворачивать. И без того тонны эмоций прожигают нутро. Сам не знаю, как держусь. Наверное, меня все-таки вышколили роботом. – У нас договор. Я свою часть выполняю.
И папа, конечно же, тоже в курсе условий.
Я притормаживаю со свадьбой и появляюсь на всех важных мероприятиях с семьей. Они не препятствуют нашим с Соней встречам.
Так какого черта он убухивается и ебет мне мозг?
Напрягаюсь сильнее, когда отец шагает ко мне вплотную и, глядя прямо в глаза, значимо стискивает мое плечо.
Сердце дает шумы и помехи. Но я упорно заряжаю себе, что сохраняю контроль.
– Знаешь, как я испугался? – задвигает папа доверительным, а если точнее, пьяным шепотом. – Как представил, что Люды может не стать… Все остальное – такие мелочи… – с кривой усмешкой качает головой.
 
Познал, блядь, философию. В глазах стекло. Молчу, что поздно. Вообще молчу. Язык распух. Я еще сомкнул все настолько, что кажется, глотку полностью перекрыл. Не хочу выдавать то, что чувствую. Не могу, блядь. Но… По окаменевшей щеке соскальзывает одинокая слеза.
Карусель в моей груди закручивается. Выносит залежи страхов. Дна не ощущаю. Захлебываюсь. И все это – не пошевелившись. Не дернувшись ни одной мышцей.
– Может, мы тебе не говорили, сын… – сжимает мое плечо крепче, не замечая того, что оно сейчас вообще не живое. Тупо сталь. Быть роботом – единственный выход, чтобы справиться. – Но, поверь, так, как мы с мамой, тебя никто любить не сможет. Никто, сын-на. Семья – прежде всего, сынка, – похлопывание по щеке с тем же оцепенением выдерживаю. – А бляди… Они все одинаковые, Сашик, – ухмыляется ценитель. Я опускаю веки, чтобы не видеть. Скриплю зубами и сглатываю очередную порцию яда, в котором варюсь. – Ебаться надо научиться так… – уши режет мерзкий смех. – Так, чтобы никто не знал, сына… Так, чтобы это не разрушало твою жизнь…
– Ладно, – хрипло выталкиваю я. – Это все? Можно идти? Я сыт по горло этой гнилью.
Отец продолжает отрешенно ухмыляться. И в таком виде он сейчас вернется к гостям? Мне за него стыдно. А мать ему еще настреляет. Она, может, физически и ослабла после приступа, но на характере ее это не сказалось. При необходимости продолжает высекать искры из металла.
– Иди. Только попрощайся сначала с мамой, – похлопывая меня по плечу, толкает обратно в зал. – Давай-давай… Ей будет приятно.
– Пап…
– Слышал, что у Чарушиных? У Татьяны онко… – контрольный в голову. – Ты понимаешь… Понимаешь, как эта жизнь коротка и непредсказуема?
Я понимаю. И это понимание сию секунду не дает мне дышать.
Этот сукин сын, давя на все мои кровоточащие раны, решил довести меня до патологического психоза?
– Давай, сынка… – хлопок по лопатке. – Вперед.
Прикрываю глаза. С шумом перевожу дыхание. И делаю, как он сказал. Лишь бы отъебался уже.
Мама, и правда, улыбается, едва подхожу. Забывает о своих гостях. Извиняется, конечно. Воспитания у нее не отнять. Но, по сути, прерывает какого-то холуя на полуслове. Подцепив меня под локоть, уводит в сторону.
– Уже уезжаешь?
Вижу ее улыбку и чувствую себя лучше. Она не злится. И не нервничает. После больницы мы все обсудили и вроде как поняли друг друга. Мама не против Сони. Она просто любит меня и волнуется. Знал, конечно, всегда. Но именно месяц назад впервые услышал от нее.
Что бы отец там себе не сочинял, он списан. А вот у меня, как ни странно, пожизненный иммунитет. Поняла и простила.
Найти бы еще ресурсы, чтобы самому себя простить.
– Да, мам. Соня ждет.
Ее улыбка лишь на мгновение стынет. Пару секунд, и мама справляется с эмоциями.
– Хорошо, – подставляет щеку под поцелуй. Я прикладываюсь без запинок. Она моей тоже касается. Легко подтирает оставленную, как я догадываюсь, помаду. – Будь осторожен в дороге.
Я киваю. И, наконец, выхожу.
Разгоняю двигатель до сотни. Больше не рискую. Переживаю одышку, будто эту сотню на своих двоих бегу. Это что-то нервное. То, что у меня только наедине с собой получается выдохнуть.
Приступ матери сбрил с меня всю крутость. Блядь, да он едва меня самого не убил! Как бы там ни было, она – моя мать. Можно сколько угодно твердить, что семья – это не просто кровное родство, что Соня важнее их всех, что я сам волен решать, как мне жить... Но я же не могу, в самом деле, загнать мать в гроб.
Я не могу ее потерять. Не могу быть причиной ее проблем со здоровьем и, не дай Бог, смерти. Не могу!
Отец еще… Знает, что говорить. Воздействует на самые болевые. Даже раковую опухоль мамы Чарушина сюда приплел. Конечно, этот факт мне добавил переживаний. Хоть я ни с кем поделиться не мог, размазало от этих новостей капитально.