Люби меня (СИ)

Что за треш? А я еще Сашку считала высокомерным и наглым. У него хоть есть все основания мнить себя выше других.
– Пусти немедленно… – готова стоять за себя.
Да и девчонки подключаются, налетая на несчастного гонца шумной стаей. Но толпа расступается, когда рядом с нами возникает Георгиев.
Боже, я и забыла, какой он крупный!
– Лапы убрал, – высекает вроде как хладнокровно.
Но вместе с тем в этом хладнокровии такие сталь и лед гремят, что нервы буквально опаляет. Казалось бы, сейчас его ярость не на меня направлена, а мне страшно.
Деревенский парняга же, очевидно, не робкого десятка. Медленно моргает и, закусывая сигарету, как-то абсолютно безумно ухмыляется.
– О, кент! К тебе тоже вопросы есть, – выдает якобы так же ровно, но я ощущаю напряжение. Хотя бы в том, как он еще крепче впивается в мой локоть. – Ты еще не понял, куда попал? Бля буду…
– Это ты не понял, – резко обрывает его речь Саша, агрессивно надвигаясь и заставляя меня вздрогнуть. – Ты, сука, глушман? – вцепляется деревенскому в футболку. – Я сказал, убрал от нее свои лапы! – рявкнув это, дергает парня и оттаскивает его от меня силой. – Чмо, – добивает, когда отталкивает.
– Саша… – с трудом выдыхаю я.
Но он даже не смотрит. Шагает к двери, подает едва заметный знак Мирону и выходит. Только идет за ним не один этот чертов деревенский альфа. За ним валит вся толпа! Когда я вижу это, мир начинает вращаться быстрее. Вертится так, что голова кругом летит.
Пока душу взрывает ужас, окаменевшее тело разбивает горячая дрожь. Ноги с трудом слушаются, но я иду следом.
– Махач созрел! – орет кто-то на улице.
Двигаюсь на этот крик, игнорируя такие же суетливые предупреждения Оли. Что значит «опасно влезать»? А для Сашки моего не опасно? Я на таких эмоциях, что меня и смерть не испугает.
– Твоя телка?
– Да, моя! Только не телка… Ее зовут Соня! – доносится до меня приглушенный голос Георгиева. Самого его еще не вижу. Окружили местные. Сбежались все, кто был внутри и снаружи. В клубе музыку остановили. – Говорю, чтобы ты, на хрен, даже за глаза не смел ее никак иначе называть. Трогать ее нельзя. Это тебе ясно, блядь?! Всем ясно?! Никому нельзя!
В ответ раздается смех. А за ним – грязные ругательства.
– Да ты, сука, просто уникум!
– Такие охуевшие к нам еще не залетали!
– Кто ты, на хрен, такой?!
– Александр Георгиев, – сухо представляется Сашка. – Рад знакомству, блядь.
– Какие мы культурные!
– Подожди… Георгиев? Что-то знакомое…
– Роняй его!
Меня не пускают в кольцо, как я ни бьюсь между людьми. Но я слышу, что голосов много.
Слишком много!
Погубят! Убьют! Из-за меня!
– Насчет твоей телки, – давит кто-то из местных. – Была твоя. Стала наша. Во все дыры ее…
Голос обрывает глухой звук удара. Подозреваю, что на говорившего ринулся Саша. Сразу после этого начинается хаос. Крики, маты, визги, стук, хлопки, шлепки, жуткое рычание… Толпа подается волной назад. Отступает под влиянием закипающего внутри нее котла. И мне, наконец, удается прорваться в эпицентр. Застываю в тот момент, когда вижу Сашку. Он уже в крови и в изорванной футболке, но на ногах. Вырывает у одного из нападающих толстый металлический прут и с безумным видом резко валит в обратную атаку. Бездумно бросаюсь вперед, когда один из деревенских запрыгивает ему на спину, а второй – заламывает руку.
– Хватай монтировку!
Команда не мне. Но зазвеневшую по асфальту штуковину, чудом извернувшись между парнями, поднимаю именно я. Сжимаю, не особо понимая, что с ней делать. Оборачиваясь к агрессорам, поднимаю, словно меч.
– Кто, мать вашу, первый? Подходи! – выталкиваю, трепеща не столько от злости, сколько от страха.
В воздухе витают ярость и запах крови. Вид у всех совершенно неадекватный. Договориться не получится, понимаю я. Один Бог знает, чем бы все закончилось, если бы не пронзительные звуки приближающихся полицейских машин. Большую часть толпы словно ураганом сдувает. Остаемся мы с Георгиевым, Олька с девчонками, Мирон и еще парочка самых смелых его шестерок.
 
Ветер в лицо. Сине-красные огни в глаза. Оглушающий рев сирен по ушам.
Пошевелиться не могу, пока кто-то не отбирает у меня монтировку. Соображаю, что это Саша, только когда его сердитый взгляд принимаю. Хотела бы спросить, чем заслужила подобное. Но пока собираюсь с силами, он отворачивается.
– Ох, нихуя себе еба, – у выбравшегося из джипа Шатохина вид, будто он на Луне высадился. – Ауф! Как вы здесь оказались? Вопрос, конечно, риторический. Всем салют! – оглядывая присутствующих, ни на ком особо взгляда не задерживает. – Валик, покружите часик для порядка, – обращается к парню в форме. – Неохота никого калечить сегодня. Походу Прокурор и Соня-принцесса-воин тут без нас шороху навели, – глядя на меня, ухмыляется. – Охеренная стойка, малыш!
Я краснею. И невольно смотрю на Георгиева. Он, конечно же, восторгов Шатохина не разделяет. Все еще сжигает пространство гневом, словно это я чертову драку затеяла.
– А сейчас предлагаю дружно нажраться! – выкрикивает Даня в рупор из рук. – Всем аборигенам выйти из кустов! Мировую пьем! Где там ваш хваленый деревенский самогон? Тащите! – задает движ на остаток ночи. Но погонцам при этом еще раз напоминает: – Валик, покружите.
Как ни странно, уговаривать никого не приходится. Мало того, что местные со сдерживаемыми силами не готовы связываться, так еще и не против халявы. Едва мы возвращаемся в зал, столы сдвигаются, и стартует следующий этап гулянья. Похоже на киношную деревенскую свадьбу. С Шатохиным вместо тамады. Мне достается стул рядом с ним. И вроде можно расслабиться, он в обиду не даст. Но бурлящий в крови адреналин никак не перегорает.
Кроме того, душу разъедает горечь, что Георгиев со всеми не пошел. Очевидно, пить с недругами для него неприемлемо. Не тот человек, чтобы так быстро прощать, даже если иначе конфликт не замять.
– Соррян, малая, – выдает тем временем тот самый Мирон. Присаживаясь рядом, вальяжно закидывает руку на спинку моего стула. – Клемма упала. Ну, с кем не бывает? Ты крутая. Без базара. Давай дружить.
Я молча киваю. И для самой себя неожиданно поднимаюсь.
– Даня, я к Саше, – бросаю в последний момент, чтобы предупредить нашего миротворца.
Несколько неудобно, что ему все это разгребать приходится. Но с другой стороны, он явно в проигрыше не останется. Местные «альфачи» просто еще не представляют, сколько Шатохин им под эту водку до утра девок попортит.
Пересекаю зал. Сбегаю вниз по ступенькам. Решительно миную полицейских. И с колотящимся на разрыв сердцем ныряю за угол в темноту.
– Признай это! – выкрикиваю на ходу, едва лишь различаю отливающую бронзой крепкую фигуру.
Георгиев прекращает обливать из бутылки грудь. Вскидывает голову неторопливо. Вижу, как сверкают в лунном свете его глаза.
– Что признать?
– Ты преодолел семьдесят чертовых километров! Ты приехал сюда за мной! Ты из-за меня дрался! – слишком эмоционально, но четко формулирую свои мысли.
– И что? – отражает он равнодушно.
– Просто признай! – притормаживая перед ним, всем телом трясусь.
Мышцы буквально звенят от скопившегося напряжения. Меня реально разорвет, если в ближайшие минуты от него не избавиться.
– Признаю, блядь, – цедит сквозь зубы. – Прекрати улыбаться, – осознаю, что действительно улыбаюсь, лишь когда Саша это озвучивает. – Это ничего не значит. Абсолютно ни хрена!
– Тогда уезжай, – подбиваю с той же ухмылкой, используя его лучший равнодушный тон.
Он застывает. Глубоко и очень медленно вдыхает. На этом движении я невольно опускаю взгляд на его обнаженную грудь. От нее жар будто бы паром исходит. Нестерпимо хочется прикоснуться. Если придется, обжечься. Вдруг получится сплавиться? Не могу его отпустить. Представляю, что уедет, и захлебываюсь тоской.
Как забрать свои слова обратно? Перебить другими.
– В ту ночь ты хотел меня целовать, только потому что был пьян?