Люби меня (СИ)

Александр Георгиев: Не сегодня. Я с пацанами.
Сопротивляюсь разочарованию, но слезы все равно увлажняют глаза.
Сонечка Солнышко: Когда?
Александр Георгиев: Ну, утром могу заехать. А что за срочность?
Действительно!
Правда, только я скучаю? Вот так? После всего, что он выдал?
Очередная огненная волна приливает прямиком к сердцу. Заставляя его неистово пылать, уже медленнее к горлу ползет. Неторопливо душит, вызывая острое першение и жуткий кашель.
Сонечка Солнышко: До восьми. Позже я буду на работе.
Александр Георгиев: Ок.
Только у меня ведь не «ок». Ничего не в порядке!
Сонечка Солнышко: Не напивайся, как в прошлый раз.
Пишу это с жаром в пальцах. Остальные кожные покровы мурашками накрывает.
Александр Георгиев: Я не пью.
Александр Георгиев: Так, а что ты хочешь? Можешь написать.
Сонечка Солнышко: Слишком много, чтобы писать.
Александр Георгиев: Наговори.
Это предложение ощущается крайне соблазнительным. И все же… Нет. Мне нужна обратная реакция. Хочу видеть его глаза в тот момент, когда буду озвучивать свои мысли.
Сонечка Солнышко: Нет. Лучше утром. Пока.
Он не прощается. Он никогда не прощается.
А меня отчего-то рвет изнутри на куски. Я закусываю губы, крепко-крепко зажмуриваюсь, стискиваю кулаки… И все равно не удерживаюсь от самого болезненного вопроса.
Сонечка Солнышко: Ты меня избегаешь?
Ответ, на удивление, очень быстро прилетает. Словно он сидел с телефоном и ждал, чтобы я еще что-нибудь написала.
Александр Георгиев: С чего вдруг?
Сонечка Солнышко: Не знаю…
Сонечка Солнышко: После той ночи…
На это Саша выказывает странную реакцию, которую я и до конца жизни не пойму. Он присылает ржущий до слез смайл. Меня сходу такой жар охватывает, что кажется, будто тело инсульт разбил.
Что это означает?
Смешно, что я так подумала? Или же… Смешно, потому как для него эта невинная ночевка ничего не значит?
Сонечка Солнышко: Я сейчас должна была обслуживать банкет. Но, увы, я не могу больше работать в этой команде. Не могу видеть Надю и не гореть желанием свернуть ей шею!
Пульс шарахает в висках. Но и без него что-то так громко гремит в голове, в груди… В каждом уголке тела! Я улавливаю аномальные звуки. Слышу работу тех органов, которые слышать не должна. Все механизмы в моем организме работают на износ.
Александр Георгиев: Зачем ты пишешь это? Какой гребаной реакции от меня ждешь?
От бессильной злости хочется выть. И, кажется, я это делаю.
Сонечка Солнышко: Никакой!
Все. Хватит. Бесполезно. Показалось.
Александр Георгиев: Тебе нужны деньги?
Сонечка Солнышко: Пошел ты со своими деньгами к черту!
Отбрасывая телефон, сворачиваюсь клубком. Пока накрывает глубокой и вязкой темнотой, под кожей рождается дрожь. Это так странно, ведь я вся горю. Пылают даже мои уши. Прижимаюсь к постели сильнее. И вскоре начинает казаться, будто я придавлена к ней паутиной. Она защищает.
Защищает как саван.
Я забылась… Забылась… Надо вернуться на четыре шага назад: совместный сон, объятия, поцелуй, голосовое признание… Все это ничего не значит!
Назад… Назад… Назад… Назад…
Но… Господи…
Он ведь поцеловал меня? Это то самое? Можно считать настоящим первым поцелуем? Наверное, не совсем. Естественно, это не то, что я ждала от Георгиева. И, наверное, от того еще более ценное. В тот момент, когда мы столкнулись под дождем, все его действия были настолько нежными, настолько чувственными и настолько отчаянными, что меня проняло до глубины души. В Саше, безусловно, горела страсть. Это ощущалось энергетически. И сам факт того, что он ее подавил ради каких-то других чувств, виделось мне чем-то очень важным.
Очевидно, я заблуждалась. Очевидно, для него эта близость никакого значения не имела. Очевидно, я все его реакции сама себе надумала.
Только вот, чтобы придумать, надо суметь представить. А мне вообразить что-то подобное не помогли бы даже книги.
 
Боже, вот зачем я его остановила? Какая дурочка! Надо было позволить случиться всему. Пусть бы потом говорил, что угодно. Зато у меня бы остались воспоминания. Хотя мне сейчас и тех, что есть, много! Два дня прошло, а ничего не стихает. Я не иду на поправку. Снова лихорадка сваливает, хоть я и злюсь на Сашу.
***
Утром Георгиев, как и обещал, ждет меня у подъезда, что, честно признаться, удивляет, потому что мы вроде как немного повздорили. Я сорвалась и послала его, а потом просто игнорировала все, что он писал. И даже входящий звонок в три часа ночи не приняла.
Боялась, что он снова пьяный звонит… Снова под домом… Снова проберется в душу, чтобы под влиянием алкоголя вдоволь потоптаться в ней…
Теперь даже интересно, приезжал ли?
Но спрашивать я себе запрещаю. Особенно, когда он выходит из машины и дает оценить, в каком помятом виде он явился. Еще даже дома не был! Всю ночь гулял! А я тут, идиотка, собралась что-то ему рассказывать. Хорошо, что поспать удалось. Трезво смотрю на нас со стороны. И признаю то, что могла бы заметить любая зрелая особь: мы слишком разные.
Словно лето и зима. Словно небо и земля. Словно огонь и вода.
Но стоит нам встретиться взглядами, все трезвые мысли ураганом сносит. У меня перехватывает дыхание, одуряюще сжимается желудок и сладко-сладко замирает сердце. По венам вместо крови огонь разгоняется.
А потом в темных, слегка воспаленных и завораживающих меня глазах Саши что-то происходит. Я вижу внутри расширенных зрачков ярчайшую вспышку гнева, и все внутренности в один тугой узел скручивает.
– Чего ты, блядь, добиваешься? Хочешь, чтобы я ждал тебя тут по полночи?! – выкрикивает он, обдавая мое лицо никотином и мятой.
Алкоголя в его дыхании действительно не ощущается. Но я слишком растеряна, чтобы концентрироваться на этом осознании.
– В смысле? Не понимаю, о чем ты! Мы договаривались перед восьмью…
– Все ты, мать твою, понимаешь! Прекрати эти манипуляции, пока не стало, на хрен, поздно!
– Да в смысле? – от негодования распаляюсь и я. – Сам прекрати. Прекрати орать на меня!
– Зачем ты писала мне? Зачем снова вспомнила эту ебаную суку? Зачем звала меня?
Этими вопросами он меня будто расстреливает. Я пошевелиться не могу. Соображаю еще туже. Поэтому, защищаясь, начинаю нападать.
– А зачем ты приехал?
– Потому что ты мне написала! – рявкает так, что у меня в ушах звенит. А за ними и во всем теле. – Что хотела? Давай говори!
– Да прекрати орать ты, – шиплю я, чувствуя, как тело охватывает дрожь. Он слишком близко. Нависая, будто перекрывает мне доступ кислорода. – Ты испортишь мою репутацию, идиот…
– Ты мою тоже, блядь.
– Каким это образом?
– Таким вот, – выталкивает вместе с таким усиленным вздохом, что мне за него на секунду страшно становится.
Кто знает, что принимал. Может, ему плохо?
Закончить эту мысль не успеваю, как Саша хватает меня за руки и, стискивая запястья, дергает на себя.
– Чего ты хочешь от меня?
– А ты? Чего ты хочешь?
– Я первый спросил.
– Тогда… – мямлю я. – Хотела тебя предупредить, что меня на выходных не будет в городке. У сокурсницы день рождения. Она позвала к себе. В деревню. Ее отец крутой фермер. Будет большая гулянка. Много наших едут. Мы будем спать в такой странной конструкции, где хранят сено… – сама не знаю, зачем столько информации выдаю.
Саша заставляет меня сильно нервничать. Настолько, что, не держи он меня, я бы, наверное, просто убежала. А так приходится забивать трескучее от напряжения пространство какими-то словами.
– Что? – он вдруг бледнеет. Голос сел до хрипа. Я снова начинаю волноваться, что с ним что-то не так. – Какая деревня? – выдает все еще сипло. Моргает. Сглатывает. Вдыхает. Выдыхает. И сразу жестче и громче повторяет: – Какая, на хрен, деревня?