Любить не страшно (СИ)

И он так доверчиво прислонялся к ней, что сомнений не оставалось — она хорошо относилась к моему сыну, она хорошо заботилась о нем.
А когда он заговорил, причем связно и осмысленно, я был в шоке — он понимал!
Я мечтал о душе, а лучше — ванне с горячей водой, чтобы смыть с себя свое тюремное прошлое, но сейчас смотрел и не мог оторваться от того, как Даня снимает и аккуратно вешает свою курточку на криво вбитый прямо в стену огромный гвоздь. Кто это, интересно, так постарался? Потом он снял шапочку и, открыв дверь шкафа, положил ее на полочку. Следом отправились перчатки. Я наблюдал и не знал, что бы такое у него спросить. А спросить хотел. Хорошо, что вспомнил про купленные игрушки.
— Даня, я тут тебе кое-что купил. Хочешь посмотреть?
— Хочу, — он неуверенно косился на пакеты. — А что там?
— Игрушки, конфеты, фрукты.
— Лиза не разрешает конфеты до еды.
— Ты слушаешься Лизу?
Он пожал плечами, что могло означать что угодно. Я ликовал в душе — я ведь и не надеялся, что когда-нибудь мой сын будет нормальным. А сейчас со мной говорил вполне себе обычный, пусть немного робкий, пугливый, но близкий к НОРМАЛЬНОМУ мальчик! И это — заслуга Лизы!
Почему она делала это — не просто проводила время с моим сыном, не просто уделяла ему внимание, она жила с ним, была с ним и днем и ночью? И явно трудилась над ребенком, не покладая рук. Чувствовала себя виноватой передо мной? Или любила…? Но тогда бы рядом не было этого придурка!
Я протянул Дане три пакета с игрушками. Он взял и понес в зал. Мне очень хотелось посмотреть, обрадуется ли он хоть чему-нибудь из того, что насоветовали мне продавцы игрушек.
Другая же часть меня тянула в сторону кухни…
Но усилием воли я заставил себя идти в спальню. В моей комнате явно жила Лиза.
Кровать была накрыта белоснежным пушистым пледом. На комоде стояла куча всевозможной косметики. В шкафу… Открыв шкаф я, ожидаемо, обнаружил ее вещи сложенные аккуратными стопочками, именно так, как я люблю.
Но и моя одежда не выброшена, не убрана за ненадобностью — плотно утрамбована на нескольких отдельных полках.
Я быстро вытащил первые попавшиеся домашние штаны спортивного кроя и футболку. И уже почти отправился в душ. Но замер возле стоящего перед комодом стула. На нем лежал Лизин халатик.
Не отдавая отчёта своему поступку, не думая о том, что она может войти в комнату в любую минуту, я схватил эту тоненькую шелковую тряпочку и прижал к своему лицу, вдыхая ее запах и чувствуя, как моментально твердеет член… Долбаный извращенец… су-ука… как жить-то с ней в одной квартире?
 22 
Из душа выходил другим человеком — казалось, смыл с себя все плохое, что осталось теперь в прошлом, ушло безвозвратно. Вещи сразу же засунул в стиральную машину.
И хотя находился дома всего-ничего, совсем недолго, но на каждом шагу натыкался на сугубо женские вещи, которые способны были свести с ума любого мужика, но в особенности такого, как я — не видевшего уйму времени женщину. Самое большое впечатление произвела на меня парочка кружевных женских трусиков, висевших в ванной на полотенцесушителе. Я вошел в ступор и пять минут, наверное, пялился на них, открыв рот. Бля-я-ядь… Совсем хреново дело…
А самое плохое, что хотел я конкретную женщину и был не уверен, что в данном случае подойдет какая-то другая. И когда стоял под струями горячей воды, представлял себе ее руки на своем теле. Вспоминал ее глаза, когда Лиза распахнула входную дверь. Она обрадовалась мне! Эти глаза обмануть не могли — они искрились от счастья. Но разве это важно, если у нее есть другой?
В кухне был накрыт стол. Лиза нарезала пирог. Уже переодетая в домашний спортивный костюм, с заплетенными в косу все такими же, как и два года назад, длинными волосами. Такая же стройная, какой я ее помнил. Я боролся с желанием подойти к ней сзади и… не потрогать даже, схватить в охапку и прижать к себе так сильно, чтобы все мысли о других мужиках исчезли из ее головы.
 
…Не-ет, не показывать, ни в коем случае не показывать ей свои чувства! Пусть думает, что я безразличен к ней.
На самом деле, это давно уже было совсем не так. Почти два года я жил воспоминаниями. Одними из самых ярких и рвущих душу, были воспоминания о нашей единственной ночи с ней. Именно они не давали мне сломаться в трудные моменты. Я закрывал глаза и представлял себе ее лицо с распухшими от моих поцелуев губами. Я вспоминал ее слезы и признания тогда, в какой-то комнатке в здании суда, когда она просила позволить ей меня ждать. А я, идиот, решил, что будет лучше для Лизы жить полноценной жизнью, не зависящей от меня. И ведь хотел, как лучше. Она — красавица, умница… парень, опять же, этот, обнимавший ее… Зачем ей я? Что я могу ей дать, кроме одиночества? Так думал я тогда. А на деле?
На деле Лиза зачем-то взвалила себе на плечи моего сына. И сделала для него то, чего ни я, ни родная мать, сделать не смогли, не захотели… Мне хотелось упасть на колени перед этой тоненькой девочкой, обнять ее ножки и говорить, говорить, что я ценю ее жертву, что я люблю ее… Только у нее же был другой мужчина. Поздно опомнился, Матвей!
… Она резко обернулась, почувствовав, наконец, мое присутствие.
— Матвей, ты, наверное, голоден. Суп будешь? Или вот рыба с рисом. Пирог… — она смущенно говорила что-то ещё, что я не слушал, но потом без паузы и перехода громко закричала. — Даня, иди кушать!
Я вздрогнул от неожиданности — нужно было вникать, а не пялиться на губы, покрытые розовой помадой….
Даня прибежал сразу же. В руках его была коробка с машиной на пульте управления. Все-таки я попал в точку — похоже, эта игрушка ребенку понравилась!
— Ого, какая! — Лиза восхищенно, как ребенок ухватила из его ручонок коробку и Даня от гордости и счастья захохотал.
Я впервые в жизни слышал его смех. Это было… потрясающе… Мне ужасно хотелось обнять его, подхватить на руки, покружить по комнате, чтобы этот счастливый смех никогда не заканчивался, чтобы ощутить его радость всем своим телом, а не только увидеть. Но я знал, насколько болезненным может быть для моего мальчика физический контакт с чужим человеком. И как ни больно было признавать это, сейчас чужим для него был я.
Лиза достала из ящика кухонного стола большие ножницы и положила их рядом с коробкой, установленной на хлебницу, как на пьедестал.
— Та-ак, сначала кушаешь. Потом открываем и папа показывает тебе, как это работает. Договорились?
Лицо сына недовольно скривилось. Он покосился на меня, но возразить не посмел. Может, меня испугался? Я же со своей стороны был готов позволить ему поиграть немного перед ужином, но встретил предупреждающий Лизин взгляд и ничего не сказал.
Она налила ему и мне по тарелке супа и вручила по ложке. Для меня положила на стол, видимо, не желая прикасаться, а ему дала в руку. Я недоверчиво следил за тем, как Даня, покрутив в руках столовый прибор, стал ковыряться в тарелке, а потом неаккуратно, но самостоятельно, есть гречневый суп.
Не удержался и взглянул на Лизу. Она с такой гордостью смотрела на Даню, как будто это не мой, а ее сын сейчас демонстрирует что-то фантастическое!
— Лиза, как ты это сделала?
Она покраснела вмиг и погладила ребенка по голове.
— Это — долгая история. Матвей, давай ты поешь, а потом мы поговорим?
Я спорить не стал — слишком аппетитно выглядела еда, стоявшая передо мной. А я слишком давно не ел домашней пищи.
***
Он, конечно, сильно изменился, но менее красивым, к сожалению, не стал… Вот за какие-такие проступки мне это наказание? Смотреть на него… Наблюдать, как он ест, как длинные пальцы отламывают кусочки хлеба и отправляют в рот… Наблюдать издалека и не сметь коснуться — как же это трудно…
Плечи еще шире стали, что ли? Ну, бицепсы на руках, совсем не прикрытые короткими рукавами футболки, точно огромные — он там спортом занимался, наверное. Матвей стал мощнее, мужественнее, он стал ещё красивее, еще желаннее, еще любимее.