Высокое Искусство (СИ)

Да, Цириллы из нее не получилось. Хотя бог знает, что станется с лицом, когда спадет отек. Переломы лицевых костей тоже штука занимательная, может статься, аккуратный ровный шрам за счастье покажется… Хотелось выругаться, как можно грязнее и жестче, от всей души, но сил не было. Елена тяжело оперлась о каменную стену. Избитый человек обычно страдает от жажды, а воды рядом не наблюдалось. Кажется, выше по улице должен быть колодец… И до него еще надо дойти. Дойти… до колодца… сделать холодный компресс. Станет чуть легче.
Боже, какая дура! Если бы она не спешила, заранее сняла угол хотя бы на постоялом дворе, не слишком далеко отсюда. было бы хоть куда вернуться, где отлежаться.
Стиснув зубы еще сильнее (хотя казалось, это невозможно) девушка буквально отклеила себя от стены и шагнула вперед. Шаг, еще шаг. Она почти приноровилась к скособоченному хождению, в котором сломанная рука была альфой и омегой, центром вселенной, вокруг которого строилось любое движение. И на пятом или шестом шаге мысль, ранее сбежавшая из замученного сознания, вернулась с болезненной остротой.
Эта улица отнюдь не пуста. Шорох, он шел, казалось, отовсюду. Хотя, наверное, так сказывался шум в ушах, которым тоже изрядно досталось от палки Фигуэредо. Однако бесспорным было то, что Елена оказалась не одна.
Как и большинство улиц северной части Мильвесса, эта представляла собой довольно запутанную систему, не что-то единое и спланированное, а скорее некую магистраль с многочисленными ответвлениями, тупиками и параллельными путями. Двух-трехэтажные дома, где первый этаж обычно представлял собой поднятый над землей подвал, обложенный камнем, теснились в очень условном порядке. Пространство между ними застраивалось уборными, пристройками, свинарниками, сараями, птичниками, просто заборами. Владельцы регулярно занимались «самозахватами» собственно уличной территории, выдвигая от домашних стен плацдармы палисадов, плетеных загородок и просто огородиков. Поэтому собственно «улицей» можно было назвать лишь некое условное пространство, свободное для прохода двух не слишком широких телег. А по краям начинались дерево-каменные «джунгли», где мог ориентироваться лишь местный уроженец. И сейчас, там, во тьме, происходило нечто зловещее. Некое перемещение, в природе которого, увы, сомневаться не приходилось.
Шакалы ночного города вышли на охоту. Елену окружали, не торопясь и методично, с терпеливой осторожностью. Перемещаясь во тьме хаотичной застройки со сноровкой опытных хищников, искусных в грабеже запоздавших путников.
Елена попробовала вспомнить местную топографию. Можно было попробовать вернуться прежней дорогой. Там, метров через сто или около того, заканчивалась дикая застройка, и начинался собственно квартал фехтовальных братств. Но эту сотню метров требовалось еще пройти. А если спуститься дальше и ниже, то можно было попасть к реке, где легко нашелся бы лодочник, готовый перевезти с берега на берег кого угодно в любой момент. По крайней мере, так говорили путники. Еще немного денег в кошеле имелось, будет, чем оплатить переправу. Однако чем ближе к воде, тем уже становилась улица. Прорываться будет сложнее.
Всюду клин… И рука снова разболелась. Точнее вновь отозвалась жестоким приступом режущей боли. Тут появился один из загонщиков, выступил из глухой тени, позволил себя увидеть, оценивая реакцию жертвы. Голый по пояс, хорошо видимый в лунном свете, татуированный согласно криминальной моде востока. Ветер разогнал тучи, так что в лунном свете рисунок был отчетливо заметен во всех деталях.
Южане обычно набивали «партаки», имитирующие содранную кожу, с голыми мышцами. Здесь придерживались, в общем, примерно тех же канонов, но с более сложными концепциями. Например, не просто срезанный лоскут, а с зашнурованными, подобно корсету, краями. Этот мужик щеголял прекрасно выполненными изображениями трех параллельных ран, полных каких-то пауков и прочих инсектоидов. Когда человек напрягал мышцы, татуировка приходила в движение, и насекомые шевелили лапками, как живые, словно пытались выбраться наружу из-под резаной кожи.
 
Елена стояла, все еще колеблясь. С одной стороны девушка понимала, что действовать надо быстро, прямо-таки невероятно быстро, потому что каждая секунда для нее теперь драгоценна и невосполнима. С другой… Вести речь о скорых действиях хорошо, когда ты цел, хотя бы умеренно здоров и сыт. А когда человек страшно избит и едва держится на ногах, его мировосприятие меняется и очень сильно.
Сознание безнадежно увязло в накатившей слабости. Больше всего Елене хотелось просто лечь, свернуться калачиком и хотя бы на мгновение забыть о том, что ее окружает. Всего этого нет ничего нет.
Сон, всего лишь сон.
Шорох, перешептывания множились, сгущались. Враги сжимали кольцо, укрываясь куда слабее, точнее уже почти не скрываясь. У девушки ничего не было, все имущество осталось в доме Чертежника, даже плащ с костяной заколкой. Даже подарок Шалея-Венсана — она только сейчас обнаружила пропажу — остался у вора Чертежника. Но одежда, что на ней, уже окупала предприятие, не говоря уже о самой обладательнице. Изнасилование и рабство оказались на расстоянии вытянутой руки, как роковая неизбежность. Рабовладение было так или иначе запрещено по всему континенту, но торговля людьми, похоже, находится вне рамок миров и времен.
Что-то случилось. Какой-то шум донесся от реки — приближалась компания, человека три-четыре. При факеле или яркой лампе, очевидно с той самой переправы, до которой следовало добраться Елене. Мужчины, громко разговаривающие, вполне уверенные в себе. Кажется основательно поддатые, однако не в хлам, вполне достаточно, чтобы смотреть на мир в пьяном благодушии, но при этом быть готовым навалять кому угодно. Тени бандитов отступили, голый урод с жучиными татуировками тоже сделал пару шагов в сторону. Елена, шатаясь, побрела на шум и свет.
Их в самом деле оказалось трое, молодые мужчины, разодетые странно, однако не без щегольства и роскоши. Впереди бежал мальчишка со светильником из медных полос. Большая свеча давала хороший свет, в самый раз, чтобы видеть, куда ставишь ногу. Мужчины показались несоразмерно пузатыми, пока Елена не сообразила, что это не огромные животы, а кушаки, завязанные у пупка в сложный узел с длинными свисающими концами. За этот узел у каждого были заткнуты короткий меч наподобие ландскнехтского «кошкодера», граненый кинжал без лезвия, еще один нож, поменьше, а вокруг получившейся конструкции еще обвязан матерчатый кошелек для разных мелочей. Выглядело это для непосвященного крайне глупо и забавно, особенно по контрасту с чулками в обтяжку. А человек опытный сразу отмечал, что в такой «разгрузке» все ценное имущество под рукой плюс хорошая дополнительная защита для паха и живота. Еще говаривали, что такими кушаками казнили преступников и пленных.
Горцы, узнала она. Знаменитые горцы, что-то среднее между швейцарцами и кавказцами ее родного мира. Дикие, отчаянно смелые, нищие и вечно голодные. Те, кто готов сражаться за серебро и золото под властью князей и свободных общин «тухумов». Самые гнусные, отъявленные бандиты и самые лучшие наемники Ойкумены. Сила, которая правила бы миром, найдись хоть что-то, способное объединить около сотни кланов, каждый из которых дробился на десятки семейств, объединенных бесконечно запутанной паутиной территориально-племенных союзов, кровных клятв, не менее кровной вражды и еще миллионом связей, совершенно непонятных за пределами горного массива в центре континента.
— Помогите… — прошептала девушка, чувствуя, что силы покидают ее окончательно. Мутило, перед глазами клубилась кровавая пелена. Рука уже не просто болела, а буквально вопияла, рассылая по всему телу импульсы нестерпимой пытки. Елена опустилась на колено, больше не в силах стоять. Затем подломилась и вторая нога.
— Пожалуйста… помогите…
Они остановились в двух-трех шагах, спокойные, уверенные в себе, вооруженные до зубов. А Елена испытала скверное, бесконечно унизительное ощущение, когда человеку его собственная жизнь больше не принадлежит. Уже второй раз, первый случился, когда девушка встретилась с бригадой Сантели. Боже, как давно это было…