The Попаданец (СИ)
Уже через минуту он шагал на закат, подбадривая себя матерными словами.
Эпизод двадцать седьмой
Прогресс идет не шатко и не валко,
Ведь он, как все, окажется на свалке...
Монотонная ходьба утомляла. Спустя час (или три) Лешка уже не чувствовал ни рук, ни ног. В голове воцарилась абсолютная пустота. Казалось, мороз поселился у него где-то в печенках и постепенно подбирается к самому сердцу. Кожа на лице одеревенела, тело болело от усталости и тянуло в сон. Однако шаг за шагом, медленно, но упорно, он ступал по снежному насту, то и дело проваливаясь в предательское крошево ледяного покрова. В полуобморочном состоянии он видел перед глазами какие-то неясные картины, миражи, видения и грезы. Перед его глазами возникали и пропадали образы таинственных дев, фигуры могучих атлантов и толпы рабочих, похожих на морлоков из романа Герберта Уэллса. Девы были полуобнажены и обольстительны, словно гурии в садах восточных шейхов. С ними хотелось возлечь, утешиться ласками и выпить вина, но этому мешали атланты. Они таскали на плечах большие каменные блоки, с адским грохотом укладывая их один на другой. Атлантам было плевать на Лешку, эти богоподобные бодибилдеры занимались великим проектом, они возводили непробиваемую стену, рукотворную преграду между Мраком и Светом, у подножья которой, словно непоседливые термиты, копошились людишки. Где-то звучал хор мужских голосов, издалека звонил колокол, раздавался шепот о близком конце эпохи и новом рождении Вселенной. Время исчезло, окружающий пейзаж сделался вдруг дрожащим английским пудингом. В голове роились белые мухи, кипел разум, жаркое дыхание рвалось наружу, не в силах растопить окостеневшие очертания реальности.
Так длилось целую вечность, а может и больше, затем Лешка увидел красную палатку. Возле нее покоился остов огромного дирижабля, напоминавший обглоданный скелет ископаемой рыбы. Там суетились люди, лаяли собаки, а вдалеке, за глыбами высоких торосов, на черной проплешине воды, маячил призрак советского ледокола Челюскин. Труба ледокола дымила как проклятая, застилая небо угольной тьмой. Потом воздух распорол тяжелый гудок издыхающего левиафана, и ледокол пошел на самое дно мирового океана, едва не утащив туда кусок отмороженного пейзажа. Тут же налетел шквалистый порыв ветра. Палатка затрепетала под его натиском, словно живое существо, готовое в любую секунду сорваться в облака, однако люди оказались ловчее: они мигом обложили палатку какими-то ящиками и тюками, не давая ей отправиться к чертовой матери. Эти люди что-то кричали Лешке Сухареву, суматошно размахивая руками, но очередной порыв ветра мигом унес их голоса куда-то в бездну, а затем клочья тумана и сырая мгла накрыли пространство кромешным мраком.
Мир окончательно сходил с ума, он превращался в хаос, он становился черной дырой, куда беспрестанно засасывалось все сущее. То, что оставалось, было напичкано осколками вчерашнего дня и прошлогодними событиями.
"Меня нет... - подумал Лешка, и лицо его обезобразила кривая усмешка. - А то, что есть - это мираж. Я, словно Кентервильское приведение, от которого скоро ничего не останется, кроме кровавого пятна на полу загаженной действительности".
- Ага, - сказал ему кто-то. - Теперь отсюда никому не выбраться.
- Нет, выбраться можно, - ехидно заметил еще один голос. - Но куда? И главное - зачем?..
Лешка закрыл уши, однако голоса не пропали. Более того, голосов становилось все больше и больше. Они перечисляли дни, месяцы и годы, наполняя их событиями, новостями, сплетнями и некрологами. Звучали поэтические тирады, остроумные замечания и философские постулаты, их сменяли угрозы, любовные послания, детские наставления, коммерческие сводки, цитаты великих писателей и дьявольский смех Мефистофеля.
- Бред, - прошептал Лешка.
- Жизнь - вообще - бредовое место... - философски заключили неведомые голоса.
Даже отдаленный вой неведомых хищников, преследующих объект 768 по пятам, доносился теперь с какой-то новой интонацией. Это был погребальный хорал на поминках, он настойчиво требовал от человека только одного: упасть на колени, сдаться, рухнуть мордой в колючий снег и навеки забыться в мертвенных тисках леденящего безмолвия, где настанет долгожданный покой и благословенная тишина.
Когда Лешка решил, что конец уже близок, равнина перед ним внезапно оборвалась. Он едва не рухнул башкою вниз, однако в последний момент испуганно отшатнулся и, качнувшись назад, с трудом удержался на гребне чудовищного провала. Его глазам открылся кратер, размеры которого не поддавались никакой приблизительной оценке. Это был след грандиозной катастрофы (падение метеорита или работа давно уснувшего вулкана), очевидное напоминание о древности и хрупкости самого мироздания, чье туманное прошлое начиналось в космических катастрофах и газопылевых облаках.
На дне кратера находилось скопление погибших кораблей. Детали разглядеть было трудно, но все же, сомневался не приходилось: это была невероятная мусорная свалка, до отказа забитая самыми причудливыми посудинами и жутковатыми конструкциями.
С первого взгляда было понятно, что эта мертвая техника принадлежит не только различным временам и эпохам, но похоже и чужим расам, включая явные инопланетные агрегаты. Тут были старинные галеры, шхуны, парусники, фрегаты, баркасы, яхты и чайные клипера. Их дополняли обломки могучих танкеров, лесовозов и ракетных крейсеров. Это мешанина кораблей была щедро сдобрена останками огромных НЛО, деталями шагающих экскаваторов и застывшими фигурами циклопических роботов, на стальных корпусах которых стояли опознавательные знаки неведомых империй - свастика, драконы, двуглавые орлы, иероглифы, черепа, символы и кабалистические знаки. Трубы, иллюминаторы, фантастические цилиндры, погнутые балки, щиты, платформы, фотонные отражатели, какие-то немыслимые треугольные штуковины, титановые бублики, мачты, узлы, командные надстройки и полуразвалившиеся части двигателей - тут все было вздыблено, отутюжено, разбито и перемешано в одну единую кучу, вызывая острое ощущение потерянности, не уютности и тоски.
Казалось, Лешкин бред не закончился, а только начинается, тем более что ледокол Челюскин тоже находился здесь. Недодавленный льдами, он являл собою символ непотопляемой советской мысли, столь же дерзновенной, как и сам советский человек, с его верой в справедливость, правду и натуральное братство всего человечества. На краткое мгновение Алексей Сухарев даже испытал чувство невероятной гордости за родную державу, готовую послать на хрен кого угодно, лишь бы все люди на земле были счастливы. Лишь бы они верили в победу разума, культуру и науку, а не жили мечтами о коммерческой карьере, сытом брюхе и чрезмерных материальных благах.