Толкователь болезней

— Где, спрашиваю я вас, справедливость? Лучшие годы просиживает девушка, обделенная вниманием, списки какие-то составляет, без всякой надежды на будущее. — Она без нужды повышала голос, словно разговаривала с глухими. — И что в том дурного, что я завидую вам, невестам и матерям, имеющим свою жизнь и свои заботы? Что я тоже хочу глаза красить, волосы душить? Ребенка воспитывать и учить его отличать сладкое от кислого, хорошее от плохого?
Каждый день она попрекала нас своими бесчисленными лишениями, так что слепому было видно: Биби нужен мужчина. Она желала выйти замуж, крепко встать на ноги, начать собственную жизнь. Так же как и все мы, она хотела готовить ужины, отчитывать слуг и откладывать деньги в особый ящик в комоде, альмари, на то, чтобы каждые три недели выщипывать брови в китайском косметическом салоне. Она донимала нас перечислением подробностей наших свадеб: драгоценности, приглашения, гирлянды из душистых тубероз над брачным ложем. Когда, по настоянию Биби, мы показывали ей фотоальбомы с отчеканенными на обложке бабочками, она жадно рассматривала снимки, запечатлевшие церемонии до мелочей: момент, когда льют масло в огонь; обмен венками; выкрашенная в алый цвет рыба; подносы с ракушками и серебряными монетами.
— Гостей-то сколько! — восклицала она, гладя пальцем лица многочисленных малознакомых родственников, окружающих нас на фотографиях. — Если будет у меня когда-нибудь свадьба, я вас приглашу всех.
Жажда замужества стала томить ее так мучительно, что мысли о супруге, с которыми были связаны все ее надежды, иногда угрожали ей новым приступом болезни. Биби сворачивалась клубком на полу в чулане, среди жестянок с тальком и коробок с заколками, и бормотала полную бессмыслицу.
— Никогда не омочу я ноги в молоке, — скулила она. — Никогда не покрасят мне лицо порошком сандалового дерева. Кто натрет меня куркумой? Никогда мое имя не напечатают алыми буквами на открытке.
Эти горестные печалования, слезливые ламентации обуревали ее, как лихорадка, и болезненная неудовлетворенность сочилась из ее пор. Во время самых отчаянных сетований мы укутывали ее шалью, умывали ей лицо из бака на крыше и приносили стакан йогурта и розовую воду. Когда Биби была не столь безутешна, мы подбадривали ее, приглашая пойти вместе к портному и заказать новые блузы и нижние юбки, отчасти чтобы она сменила обстановку, отчасти чтобы внушить ей надежду на замужество.
— Кто же обратит внимание на женщину, одетую как судомойка? — говорили мы ей. — Ты ведь не хочешь, чтобы все твои ткани съела моль?
Биби куксилась, надувала губы, отпиралась и вздыхала.
— Куда ходить мне в обновках? Наряжаться для кого? — сокрушалась она. — Кто в кино меня пригласит, в зоопарк, лимонад мне купит и кешью? Посмотрите правде в глаза, разве для меня все это? Никогда мне не поправиться и никогда не выйти замуж!..
Но однажды Биби назначили новое лечение, самое вопиющее из всех. Как-то вечером она упала на площадке третьего этажа и стала в исступлении молотить кулаками, пинаться, обливаться потом. Ее стенания разносились по лестнице, и мы выскочили из квартир, чтобы успокоить больную, прихватив веера из пальмовых листьев, кусочки сахара и стаканы ледяной воды из холодильника, чтобы полить ей голову. Дети прилипли к перилам и с любопытством наблюдали за конвульсиями; слуг послали за братом Биби. Хальдар пришел из магазина через десять минут, совершенно невозмутимый, если не считать красного лица. Он велел нам перестать суетиться и, даже не пытаясь скрыть безразличие, отнес Биби в повозку к рикше и отвез в поликлинику. Там-то, после проведения анализов крови, лечащий врач Биби с раздражением заключил, что замужество может ее исцелить.
Новость быстро облетела дом, впорхнув в зарешеченные окна и достигнув крыши с завешанными бельем веревками и устеленными голубиным пометом парапетами. Следующим утром три разных хироманта изучили руку Биби и подтвердили, что, без сомнения, линии свидетельствуют о неминуемом брачном союзе. Охальники шептали по углам непристойности; бабушки заглядывали в календари, чтобы определить благоприятный час для обручения. Многие дни после этого, отводя детей в школу, делая уборку, стоя в очередях в магазине, мы шушукались между собой. Очевидно, бедной девочке изначально не стоило жить затворницей. В первый раз мы представляли изгибы ее фигуры, скрытые халатом, и пытались оценить прелести, которые Биби может предложить мужчине. В первый раз мы заметили, что у нее чистое лицо, длинные томные ресницы, бесспорно изящные руки.
 
— Говорят, это единственная надежда. У нее перевозбуждение. Говорят, — и тут мы чуть умолкали и заливались краской, — мужские ласки охладят ее кровь.
Стоит ли говорить, что Биби была в восторге от диагноза и сразу начала готовиться к семейной жизни. Она брала у брата со склада бракованную косметику и красила ногти на ногах и втирала крем в локти. Игнорируя новые товары, которые приносили в чулан, выпрашивала у нас рецепты вермишелевого пудинга и рагу с папайей и записывала их кривыми буквами в журнале учета. Составляла список гостей, список десертов, список стран, куда намеревалась отправиться в медовый месяц. Мазала глицерином губы, чтобы они стали мягкими, отказывалась от сладкого, чтобы похудеть. Однажды Биби попросила одну из нас сопровождать ее к портному, который шил для нее новый шальвар-камиз с юбкой «солнце» — модный фасон в том сезоне. На улицах она тащила нас в каждую ювелирную лавку и рассматривала витрины, интересуясь нашим мнением об узоре диадемы или оправе медальона. В витринах одежных магазинов она показывала на сари из пурпурного шелка бенараси, потом на бирюзовое, потом на сари цвета бархатцев.
— На первую часть церемонии я надену это, потом это, а потом вот это.
Но Хальдар и его жена смотрели на вещи иначе. Равнодушные к ее фантазиям, глухие к нашим страхам, они вели дела как обычно, толклись вместе в парфюмерном магазине размером не больше шкафа, три стены которого были заставлены хной, маслом для волос, пемзой и отбеливающими кремами.
— У нас нет времени для непотребных предположений, — отвечал Хальдар тем, кто заговаривал о здоровье его сестры. — С тем, что нельзя вылечить, надо смириться. С Биби и так хлопот не оберешься, да еще деньги на нее трать, к тому же со стыда сгоришь.
Его жена, сидя рядом с ним за крошечным стеклянным прилавком, обмахивала пятнистую кожу на груди веером и поддакивала. Она была грузной женщиной, слишком бледная пудра спекалась в складках ее горла.
— Да и кто на ней женится? Девчонка отсталая, несет околесицу, почти тридцать лет, а не умеет ни плиты разжечь, ни риса сварить, не знает разницы между фенхелем и тмином. Вообразите, что случится, если она попробует накормить мужа!
Это была правда. Биби никто не учил женским навыкам, из-за своего недуга она осталась беспомощной в большинстве практических вопросов. Жена Хальдара, убежденная, что золовка одержима злым духом, не подпускала ее к огню. Биби не умела вышивать одеяло или вязать шаль, а сари носила, закрепляя булавками в четырех местах. Ей не позволяли смотреть телевизор (Хальдар полагал, что электроприбор будет возбуждать малахольную), и потому ей были неведомы ни происходящие в мире события, ни какие-либо развлечения. Ее формальное обучение закончилось в четырнадцать лет.
Мы же все считали, что ради блага Биби надо поискать ей мужа.
— Она всегда этого хотела, — напоминали мы.
Однако вразумить Хальдара и его жену было невозможно. Глухая злоба по отношению к Биби застыла на их поджатых губах, тоньше, чем бечевки, которыми они завязывали наши покупки. Мы настаивали, что стоит попробовать новое лечение, но родственники возражали:
— Биби недостаточно учтива и не умеет держать себя в руках. С помощью своей болезни она привлекает к себе внимание. Единственный правильный путь — найти ей такое занятие, где она не сможет наломать дров.
— Так почему бы не выдать ее замуж? Таким образом вы, по крайней мере, сбудете ее с рук.