Толкователь болезней

Мистер Сен, низенький коренастый человек с немного выпученными глазами и в очках в черной прямоугольной оправе, тоже присутствовал при встрече. Он с некоторым усилием скрестил ноги и держал кружку обеими руками очень близко ко рту, даже когда не пил. И миссис Сен, и ее супруг ходили по дому босиком; на этажерке у входной двери Элиот заметил несколько пар шлепанцев.
— Мистер Сен преподает в университете математику, — сообщила миссис Сен, представляя мужа официально, как будто они были едва знакомы.
Ей было около тридцати. Между передними зубами имелась небольшая щель, на подбородке давние щербинки, но глаза, подведенные длинными жирными стрелками, были красивы, как и густые брови вразлет. Она носила переливающееся белое сари с узором из оранжевых «огурцов», больше подходящее для вечернего выхода в свет, чем для тихого августовского дня, когда за окном моросит мелкий дождик. На губах миссис Сен сверкал небрежно нанесенный коралловый блеск.
И все же, подумал Элиот, не она, а его мать, в бежевых шортах с отворотами и баретках на веревочной подошве, выглядела нелепо. Стриженые волосы такого же цвета, как и шорты, казались слишком жидкими и ломкими, а гладкие колени и бедра смотрелись не к месту в комнате, где все предметы были тщательно укрыты. Миссис Сен несколько раз протягивала гостье тарелку с печеньем, но мать отказывалась от угощения и задавала бесконечные вопросы, а ответы записывала в узкий блокнот. Будут ли в квартире другие дети? Есть ли у миссис Сен опыт общения с детьми? Давно ли она живет в этой стране? Больше всего мать обеспокоило, что миссис Сен не умеет водить машину. Мама Элиота работала в восьмидесяти километрах к северу от дома, а отец, по последним сведениям, жил в трех тысячах километров к западу.
— Вообще-то, я учу ее, — вмешался в разговор мистер Сен, ставя кружку на журнальный столик. Это было первое, что он сказал с момента их прихода. — По моим подсчетам, миссис Сен должна получить водительские права к декабрю.
— Вот как? — Мама Элиота записала это в блокнот.
— Да, я учусь, — подтвердила миссис Сен. — Но дело продвигается медленно. Понимаете, дома у нас есть водитель.
— Вы имеете в виду личный шофер?
Миссис Сен вопросительно взглянула на мужа; тот кивнул.
Мама Элиота тоже кивнула и окинула взглядом комнату.
— Это… в Индии?
— Да. — От упоминания родной страны миссис Сен, казалось, преобразилась. Она пригладила край сари, охватывающий грудь по диагонали, и оглядела комнату, словно замечала в абажурах, в чайнике, в разводах на ковре что-то такое, чего не видели остальные. — Все там.
Элиот не возражал против того, чтобы после школы ходить к миссис Сен. К сентябрю в крошечном домике на берегу, где они с матерью жили круглый год, было уже холодно, и им приходилось таскать из комнаты в комнату обогреватель и утеплять окна с помощью полиэтиленовой пленки и фена. Играть на пустынном пляже одному было уныло; после Дня труда[7] из соседей осталась только молодая бездетная пара, а собирать сломанные ракушки или распутывать водоросли, разбросанные по песку, как полоски изумрудной лазаньи, мальчику уже прискучило. У миссис же Сен было тепло, иногда даже слишком; радиаторы безостановочно шипели, как скороварка. Элиот первым делом научился снимать на пороге кроссовки и ставить их на этажерку в один ряд с разноцветными шлепанцами миссис Сен с тонкой, как картон, подошвой и кожаным кольцом для большого пальца.
Особенно ему нравилось, как миссис Сен рубит овощи, разложенные на постеленных на полу в гостиной газетах. Вместо ножа она использовала причудливый тесак, изогнутый, как нос корабля викингов, отправившихся сражаться в далекие моря. С одной стороны лезвие крепилось на петлях к узкой деревянной рукоятке. Сталь, скорее черная, чем серебряная, местами тронутая темными пятнами, имела месяцеобразную зазубренную выемку, как объясняла миссис Сен, для натирания продуктов. Каждый день хозяйка дома открывала нож и закрепляла лезвие под углом к рукоятке. Повернув к себе острый край и не прикасаясь к нему, она зажимала между ладонями и разрубала о лезвие овощи: цветную и белокочанную капусту, мускатную тыкву. Рассекала пополам, потом на четвертинки, и из-под ножа быстро выходили отдельные соцветия, кубики, ломтики и соломка. Картошку она чистила за несколько секунд. Иногда миссис Сен сидела по-турецки, иногда раскидывала ноги, а вокруг нее громоздился строй дуршлагов и мелких мисок с водой, в которые она опускала нарезанные ингредиенты.
 
Работая, она одним глазом поглядывала в телевизор, другим наблюдала за Элиотом, но, казалось, никогда не опускала взгляд на нож. Однако не разрешала Элиоту ходить вокруг, когда рубила овощи.
— Посиди, пожалуйста. Я закончу через две минуты, — говорила миссис Сен, указывая на диван, всегда накрытый черно-зеленым покрывалом с узором в виде слонов, несущих на спинах паланкины.
Ежедневная процедура занимала около часа. Чтобы Элиот не скучал, она давала ему журналы с комиксами, печенье, намазанное арахисовым маслом, иногда замороженный фруктовый сок или морковные палочки, изваянные ее ножом. Если бы могла, она бы огородила поле своей деятельности веревкой. Однако как-то раз миссис Сен нарушила свое правило: ей понадобилось что-то с кухни, и, не желая вставать посреди обступавшего ее немыслимого хаоса, она попросила помощи Элиота.
— Если тебе не трудно, принеси мне, пожалуйста, большую пластиковую миску, которая стоит в шкафу у холодильника. В нее должен поместиться шпинат. Осторожно, ради бога, осторожно! — предостерегла она мальчика, когда тот приблизился. — Поставь ее на журнальный столик. Я дотянусь. Спасибо.
Нож она привезла из Индии, где, видимо, в каждом доме имелся по крайней мере один такой тесак.
— Когда в семье свадьба, — однажды рассказывала миссис Сен Элиоту, — или другое большое торжество, мама вечером созывала всех соседских женщин, они приносили вот такие ножи, садились в большущий круг на крыше нашего дома, чесали языками, шутили и за ночь нарезали пятьдесят килограммов овощей. — Ее профиль покровительственно парил над беспорядочным пейзажем; конфетти из кожицы огурцов и баклажанов, луковой шелухи кучками лежали вокруг нее. — В такие ночи под эту трескотню невозможно заснуть. — Она помолчала и посмотрела в окно гостиной, куда заглядывала сосна. — А теперь мистер Сен привез меня сюда, и здесь я иногда не могу спать из-за тишины.
В другие дни она тщательно счищала прыщеватый желтый жир с курицы, потом отделяла бедра от голеней. Когда кости курицы хрустели под ножом, золотые браслеты звенели, лоб розовел, и миссис Сен шумно выдыхала через нос. Как-то раз она замерла, держа курицу обеими руками, к которым пристали жир и сухожилия, и повернулась к окну.
— Элиот, если я начну кричать что есть мочи, кто-нибудь придет на помощь?
— А что случилось, миссис Сен?
— Ничего. Просто интересно.
Элиот пожал плечами.
— Может быть.
— Дома этого было бы достаточно. Телефон есть не у всех. Но стоит слегка возвысить голос или выразить скорбь или радость, и весь квартал, да не один, соберется послушать новость или помочь с хлопотами.
К тому времени Элиот уже понял: когда миссис Сен говорит «дома», она имеет в виду Индию, а не квартиру, где рубит овощи. Он подумал о собственном доме, в восьми километрах отсюда, о молодой чете, которая время от времени машет соседям, когда на закате солнца совершает пробежку вдоль берега. В День труда они устраивали вечеринку. Гости толклись на террасе, ели, пили, смех поднимался над усталыми вздохами волн. Элиота и его мать не пригласили. У матери был один из редких выходных, но они никуда не пошли. Она занималась стиркой, подсчитывала расходы, с помощью сына пылесосила салон машины. Элиот предложил поехать на автомойку в паре километров по шоссе, как они время от времени делали, — сидишь внутри, в комфорте и безопасности, а мыльная вода и валики с гигантскими полотняными лентами шлепают по ветровому стеклу, — но мама пожаловалась на усталость и окатила машину из шланга. К вечеру толпа на террасе у соседей начала танцевать, мать нашла их номер в телефонном справочнике и попросила вести себя потише.