Частичка тебя. На память (СИ)

В какой-то момент мне приходится удержаться от того, чтобы скрипнуть зубами. Не хватает, конечно, оригинала аналогичного контракта, чтобы сверить образцы подписей, хотя бы.
Паранойя никак не желает униматься. Она категорически не хочет верить лежащим перед ней бумажкам, называя их фуфлом, хотя внятных причин для сомнений вроде как и нет.
Нет, это бред, Эндж принесла мне документы мгновенно. Она бы не успела их сфальсифировать за одну ночь. Синие печати — я вижу, что настоящие, не «распечатанные», и подписи вроде тоже.
Вот только что-то меня сверлит изнутри, тянет, требует убедиться до конца.
Она умная, могла бы предположить, что её беременность меня заинтересует. От работы отказаться не могла, но могла и подсуетиться. Организовать документы заранее.
Может, попробовать взять листик с печатью на пару дней?
Кто-то мне говорил, что если проверить чернила той же печати — по их химсоставу можно определить срок давности изготовления документа. Для свежего документа — погрешность около недели.
Вот если документам столько недель, сколько в них прописано — значит, к Эндж у меня вопросов нет.
А если они недавние?
Вопрос решается просто. Вот только кто ж мне их даст — эти пару листиков?
Эндж на дыбы встала от одного некорректного вопроса, что же нас ждет, если я озвучу ей предложение подождать, пока я сгоняю с её бумагами до экспертизы на подлинность?
Так, а что если…
— Ты неважно выглядишь, — поднимаю на Эндж глаза, вглядываясь в её лицо, — бледно. Может быть, хочешь чая? Валентина принесла отличное печенье. Миндальное, твое любимое.
— Не хочу я никакого чая, — сквозь зубы цедит девушка, на этот раз бледнея взаправду, — если вы все, у меня полно работы, Николай Андреевич.
На мою удачу, именно в эту секунду она все-таки пошатывается, хватаясь за виски. Есть повод вскочить, смахнув со стола пару листов бумаги, как будто случайно, а после — обогнуть стол быстрым шагом, настойчиво двинуть ей кресло к коленям.
— Чай. Крепкий и сладкий. И печенье, — я категорично покачиваю подбородком, показывая, что костьми лягу, но не выпущу Энджи из своего кабинета в таком состоянии.
Смотрит она на меня злющим прищуром. Как будто я не перевидал их сто оттенков за те три года, что мы общались. Все видел. Иммунитет взрастил очень крепкий.
— Ты не отравишься от чашки чая, Анжела, — тихо замечаю я, возвращаясь на место и снова закапываясь в листы бумаги. Сброшенные на пол листы сдвигаю ногой из поля зрения Энджи.
— В вашей-то компании, Николай Андреевич? — язвит она тем временем, раздраженно постукивая пяткой своей простенькой туфельки но лодыжке.
Будто именно мое существование отравляет ей жизнь.
— Предпочла бы какую-то другую компанию? — я привычно подавляю внутри себя досаду от услышанного, стремясь звучать нейтрально. Эндж ни к чему знать, насколько кипучий сейчас меня одолевает азарт.
— Предпочла бы, — огрызается девушка, и это последнее, что я от неё слышу, до тех пор, пока не является Валентина с чаем и печеньем на блюдечке.
Я понимаю, что то, что сейчас между нами происходит, лишь глубже тащит нас в ад, и если её это почему-то устраивает, меня — с каждым днем все сильнее нет. Забавно. Сам настоял на рамках субординации, сам же сейчас бешусь, что Эндж играет со мной по обозначенным правилам.
В некоторых случаях людям просто нужно поговорить, вот так и нам с Эндж — тоже нужно. Очень сильно. Чтобы где-то сгладить возникшие острые моменты, объяснить некоторые вещи…
Другой вопрос, что этими «некоторыми вещами» ничего не объяснить. Ничего не оправдать. И не всему у меня вообще есть оправдания.
— Спасибо, — закончив изучать документы со всех сторон я собираю их в стопочку и сам придвигаю к Энджи, — извини, что я в это вмешиваюсь.
— Не извиню, — строго откликается Эндж, забирая у меня свои бумаги, — ваши домыслы… Я их совсем не понимаю. Вы все мне сказали. Про личную жизнь и ориентиры, так что…
Я просто хочу знать. Я знаю, что мои шансы — не так уж и велики. Несколько лет я терпел на этом фронте фиаско, а теперь вдруг в одно время получить две победы?
 
Но ведь маленькая вероятность все-таки есть. И Эндж ведет себя ужасно странно. Это невозможно игнорировать.
— Я не прячу свою голову от проблем в песок, — откликаюсь я, незаметно сдвигая листы на полу под сиденье моего же стула, — и за свои промахи я отвечаю, Эндж.
Мне кажется — я вижу вздрагивающую в ее лице тень. Но слабую, мимолетную, практически незаметную…
Глубоко же она все это прячет.
— Анжела Леонидовна, — с неестественной улыбкой поправляет Энджи, — вы давали мне слово.
— Да, я помню, — киваю, подтверждая, — и вечером жду вас с отчетом, Анжела Леонидовна.
Очередная её улыбка хоть и натянутая, но выглядит хотя бы по-настоящему удовлетворенной.
И хочется вцепиться в её плечи, встряхнуть, велеть прекратить, сбить с неё эту штукатурку её маски, явить солнечному свету её настоящую, но…
У меня просто нет на это права.
Строго говоря, и поднимать две добытые нечестным путем бумажки, и прятать их во внутренний карман пиджака у меня права тоже нет.
Но я предпочитаю знать правду. Полную правду, а не только ту, что мне готовы кормить по кусочкам.
  
27. Ник
 
— И это вся твоя точность, Лекс? — мое разочарование оказывается неожиданно сильным. Увы, но разброс сроков по экспертизе оказывается — плюс-минус три недели.
Это, к сожалению, большая и принципиальная разница. И сроки Эндж в неё попадают.
Алексей Михеев, мой хороший приятель, промышляющий независимыми экспертизами, с сожалением разводит руками.
— Прости, Ник, но точность, необходимая тебе, при современном уровне развития технологии еще недостижима. Приходи лет через пятнадцать, мы тебе до часа будем сроки свежести бумаг ставить, а сейчас…
Через пятнадцать лет ребенок Энджи будет уже заканчивать школу. И это, увы, поздновато.
— Ты уверен, что никто не сможет сделать экспертизу точнее?
Лекс пожимает плечами.
— Ну, экспертная служба ФСБ, может, и смогла бы. Но у меня нет на них выхода. И гарантий нет.
Вечер пятницы накануне выходных становится все разочаровательней и разочаровательней. Я даже прикидываю, через кого мог бы выйти на упомянутую службу, и в принципе варианты есть — но как офонареют те варианты, когда я к ним припрусь со своим… техзаданием.
— Слушай, Ольшанский, — Лекс подталкивает ко мне мои бумаги и заинтересованно щурится, — ты мне скажи, тебе-то это все зачем? Проверять на подлинность документы из клиники лечения бабьей плодовитости? Да какой бабе придет в голову их подделывать?
— Той, которая не хочет сознаваться в том, от кого её ребенок? — я позволяю себе откровенность, хотя бы потому, что точно знаю, что вся информация, которую слышит Михеев, навсегда погребается в недрах исключительно его памяти. Он не болтун. Да и профессия не располагает к излишней откровенности.
— А с чего ей не признаваться? — Михеев удивленно приподнимает бровь. — Если баба адекватная — она все скажет. В конце концов, алименты ей же будут нужны, так?
— Должны бы…
Насколько я знаю, материальное положение Эндж сильно пошатнулось за последний год. И она гордо не принимала вообще ничью помощь, тонула в тишине и без единой мольбы. Но зная её — ради ребенка она бы все-таки поступилась собственной принципиальностью. Возможно.
А еще — возможно, стремясь её оттолкнуть, я слишком сильно её обидел.
Резкость тогда была прямо пропорциональна скакнувшему в крови адреналину.
Я тебя люблю, Ник. Три года.
 
Я не рассчитывал на эти слова. Боялся их. Знал, какие именно слова сам захочу ей сказать. Такие же…
Это самая идиотская сказка на свете!
Давным давно, вечность тому назад, один друг вдруг понял, что его чувства к подруге отнюдь не дружеские. Вот только… У подруги были свои проблемы. Цель. Битва — и не с драконом, которого я мог бы за неё победить. С собой. Она воевала с собой, со здоровьем, которое её подводило, с мечтой, которая из раза в раз от неё ускользала.