Рискованный маскарад, или Все его маски (СИ)

…Предстоящая авантюра горячила кровь. Саймон был возбужден и едва скрывал это от окружающих. Встреча с женой занимала почти все его воображение. И это казалось Саймону странным: ведь все это он делает из-за ее папаши… Но о тесте он думал в последнюю очередь.
А Ева — вдруг она узнает его и признает в нем своего супруга? Вот этот напыщенный гусь удивится! О том, чем еще может грозить ему разоблачение, Саймон старался не думать. Он надеялся на свою счастливую звезду — и удачу.
Саймон кинул на окошко кареты злобный взгляд, и Рокуэлл, будто почувствовав это, вскричал:
— А где мой дорогой приятель Догерти?
Ах, все-таки как было бы заманчиво треснуть кулаком по пустой башке герцога…
Ева почти не спала ночью накануне приезда жениха. А, когда ненадолго провалилась в похожую на забытье полудрему — ей вновь явился страшный призрак мужа, изможденный, с седыми космами и безумным взглядом. Она бежала от него по каким-то темным запутанным переходам. Но он настигал ее, она слышала сзади его тяжелое дыхание и хриплый, похожий на карканье голос, звавший ее: «Ева! Ева!»
Потом она почувствовала его костлявые пальцы, смыкающиеся на своей шее… И проснулась, захлебываясь слезами и рвавшимся из горла криком.
Поэтому утром она была сама похожа на призрак — истомленная, бледная, с кругами под глазами. Мать, зашедшая к ней, недовольно сказала:
— Пусть тобой немедленно займутся. Ты выглядишь ужасно. Что скажет его светлость, увидев тебя?
Когда леди Корби ушла, Ева разразилась слезами. Матери все равно, что она чувствует… Даже сейчас, в такой ответственный день, когда ей так нужна поддержка родителей, мать думает не о ее здоровье, а о том, какое впечатление произведет Ева на постылого жениха!
Однако, когда, наконец, на подъездной аллее показался кортеж из кареты и всадников, — несомненно, это был герцог со свитой, — Ева была готова встретить жениха, и ничто не говорило о пережитых ею недавно страданиях.
Собравшиеся на помолвку гости ахали и охали, восхищаясь красотой юной дочери лорда; да и сама Ева, смотря на себя в зеркало, после двух часов, проведенных в руках горничных и служанок, не могла не признать, что внешне выглядит превосходно.
Волосы дочери лорда не нуждались в парике, такие они были густые, блестящие и так красиво завивались. Посыпать их пудрой Ева запрещала, и даже мать не могла убедить ее, что это чрезвычайно модно.
Кожа Евы была чиста и нежна, и обычно на щеках девушки играл естественный румянец. Но сегодня, в день помолвки, Ева была слишком бледной, и позволила немного побелить лицо рисовой пудрой и подрумянить себе щеки.
Перламутрового цвета муслиновое платье, по которому были вышиты маленькие розовые бутоны с серебристыми листочками, было верхом элегантности и роскоши; жемчужный гарнитур — серьги и колье из розового жемчуга — должен был символизировать чистоту и невинность невесты.
И вот кортеж подъехал к парадным дверям, и герцог вышел из кареты. Ева с родителями ждала жениха около лестницы в парадной зале замка. Сзади стояли гости, тихо перешептываясь между собою.
Зала была огромной, а гостей было не так уж много, но Еве вдруг показалось, что здесь совсем нет воздуха, и голова у девушки закружилась. Усилием воли Ева подавила приступ накатывавшей дурноты и нацепила на лицо фальшивую улыбку навстречу входящим: герцогу и семерым сопровождающим его светлость молодым людям.
Саймон неожиданно разволновался, поднимаясь по ступеням вслед за герцогом. Ему даже не верилось, что он столь просто смог попасть в замок, — ведь он так долго и безрезультатно пытался это сделать. Его пропустили! Вот он, внутри, и идет навстречу своему злейшему врагу.
Представляя эту встречу, Саймон боялся не совладать с собой, броситься на лорда и вонзить кинжал в его черное сердце. Но нет, наблюдая за тем, как Рокуэлл раскланивается с лордом, Саймон ощущал, что вполне владеет собой. Скорая расправа над Корби не входила в его планы, этого было мало Саймону. Проклятый лорд должен на своей шкуре прочувствовать всю «прелесть» мести сына, потерявшего своего любимого родителя.
 
В силу невысокой титулованности Саймона представляли последним лорду и его семье. И Саймон совершенно спокойно поклонился своему тестю, поцеловал ручку теще, и Ева…
Она была такая… другая… чужая… Она казалась невероятно красивой. И такой безупречной в своем элегантном платье, с замысловато уложенными, блестящими и густыми локонами.
Теперь Саймон понимал, почему герцог называл ее ледышкой. Когда Саймон склонился, чтобы поцеловать руку Евы, от нее будто повеяло морозной свежестью.
Евангелина держалась неестественно прямо, подбородок ее был гордо вздернут, а натянутая улыбка на губах не смягчала, а, наоборот, подчеркивала впечатление ледяной отстраненности. Снежная королева показалась бы рядом с ней жалкой дилетанткой.
Он коснулся губами нежной кожи руки, и неожиданно ему захотелось сделать какое-то безумство, лишь бы вывести Еву из этого замороженного состояния. Ведь он знал, что она совсем не такая! Там в лесу, она была живой, теплой, настоящей лесной колдуньей, и он не желал видеть ее другой!
Сам не понимая, что он делает и к чему это может привести, Саймон слегка пожал ей руку. И, да, его жена оживилась. Отрешенный взгляд ее наконец сфокусировался на его лице, и по этому взгляду Саймон понял: за эту дерзость Евангелина Корби готова его оскальпировать.
Их приветствие затянулось, и Саймон неохотно отступил в сторону.
Никто его не узнал. А ведь он был рядом, в двух шагах! Смотрел в глаза, разговаривал… Ни лорду Корби, ни Еве и в голову не пришло, кто перед ними! Что ж, это было на руку Саймону, — ведь в противном случае его ждала виселица.
…Все то время, что герцог со своей свитой находились в зале, Саймон наблюдал за Евой. Она же демонстративно его не замечала. Она старательно не смотрела в ту сторону, куда отошел наглый Джеймс Догерти, но Саймон видел, что ей приходится делать над собой немалое усилие.
Ничего, когда он вытащит ее отсюда, Ева снова станет улыбаться, радуясь солнышку и птицам. Саймон не задумывался, почему ему этого так хотелось, просто он желал этого, вот и все.
Итак, первоочередной задачей для него теперь была найти выход из замка, через который он сможет незаметно вывести жену. Ну, а точнее, вынести ее, потому что вряд ли Ева добровольно пойдет с ним, даже зная, что он ее муж. Скорее наоборот: узнав, что он — ее супруг, она тем более ни за что на свете не последует за ним.
После официальной части празднества начался бал. Саймон не собирался принимать в нем участие, — он не танцевал придворные бальные танцы с тех пор, как его учил этому высокому искусству учитель, француз Бижю.
Хотя вообще Саймон был неплохим танцором, и с удовольствием отплясывал на всяких гуляньях, в тавернах и кабачках. Саймон усмехнулся, представив, какие лица были бы у гостей, закружи он невесту герцога в какой-нибудь лихой народной пляске…
Он стоял у колонны, прихлебывая ледяное шампанское, которым расторопные лакеи обносили гостей. Зала сверкала: серебряные люстры, в каждой из которых горели по меньшей мере пятьдесят свечей, ярко освещали ее; переливался огнями хрусталь бокалов, вспыхивали разноцветными огнями украшения на женщинах и мужчинах, натертый воском узорчатый паркет и огромные зеркала в золотых рамах отражали всю эту роскошь и, казалось, гостей здесь собралось не меньше тысячи.
«В особняке отца было так же великолепно», — с легкой, но без горечи, ностальгией подумал Саймон. Жизнь давно научила его не оглядываться на прошлое. Не забыть, кем он был, и кем был его отец, — но принять то, что случилось, и не предаваться бесплодным воспоминаниям и тоске обо всем, что когда-то принадлежало их семье.
Но все это богатство замка лорда Корби поднимало из глубины его души гнев и злость, — отец умер позорной смертью, а бывший лорд-канцлер, его главный судья, купается в золоте!