Only you (СИ)

— Могла бы и меня позвать, — вздрогнула, услышав голос Никиты рядом, но не стала ничего отвечать, слушая, как сердце набирает разгон.
Баринов с глухим стоном приземляется рядом, вынуждая меня съежиться и отодвинуться от него. Притягиваю коленки руками и помещаю на них подбородок, продолжая смотреть на небо. Хотя интерес к звездам уже потерян, и все клетки в организме напряглись в ожидании.
— У меня непереносимость алкоголя, — с усмешкой произносит Никита приглушенно, — не знаю, как это правильно называется в медицине, да и строить из себя умного не буду. В общем, когда выпиваю, просто отключаюсь. Творю дичь и потом ничего не помню.
Сердце болезненно ударяется о ребра, но я не поворачиваю головы, чтобы не видеть лицо Баринова. Обида маленькими, но острыми коготками впивалась в душу, раня ее наглым образом по привычке Никиты.
— Вась, я не помню того, что делал в клубе, ну, — он шумно втягивает воздух носом, — почти. То, что я назвал тебя девочкой с распродажи, помню. Мерзко. Был не прав. Частично. Черт!
Предел возможностей сердца почти достигнут, и я сглатываю, стараясь бесшумно наполнить легкие кислородом. Не надеюсь, что Баринов извинится, и, не глядя поднимаюсь, чтобы уйти. Только он встает и не дает скрыться в здании, схватив за запястье. Кожу тут же опаляет в месте захвата, и я выдергиваю руку. Никита разворачивает меня к себе и вынуждает смотреть на него, взяв в плен мой подбородок.
— Вась, я не умею извиняться, — он кривится, а я бью по его руке, отступая назад.
— Так и не надо мучить себя, — пожимаю плечами, играя в равнодушие, хотя сердце до горла подпрыгивает и пытается вовсе покинуть мой дрожащий организм.
— Вась… — чуть ли не взывает Никита, а я разворачиваюсь и успеваю сделать пару шагов, гулом отдающих в черепной коробке прежде, чем он хватает меня, притягивает к себе и впивается в мои губы своими.
Легкие обдает жаром от нехватки кислорода. Вместе с ними перестают работать и остальные внутренние органы, начиная дрожать в безумной агонии. Цепляюсь за футболку Никиты на плечах, чтобы удержаться, потому что ноги подкосились от нахлынувших чувств. Меня всю трясет от недолгого скромного поцелуя, от которого губы стало покалывать и желать чего-то большего.
— Прости, Вась, — Никита отрывается от меня первым и утыкается лбом в мой, шепотом произнося долгожданные извинения, от которых у меня кожа покрывается мурашками, а глаза увлажняются от слез, — для меня просить прощения все равно, что руку отрубить. Не видел достойного примера, извини.
Не могу произнести ни слова и рвано дышу, пытаясь совладать с эмоциями, но их так много, что сделать это сродни чуду. Баринов шумно сглатывает, не отпуская меня. Держим друг друга так крепко, словно от этого зависят наши жизни, и если ослабить хватку, то моментально полетим в пропасть. Хотя ощущение такое, что я уже в полете.
— Ты мне нравишься, Василиса, — Никита трется носом об мой, от чего внутри все органы дребезжат.
— Нравиться могут многие, — выдыхаю не своим голосом, а он отрицательно качает головой.
— Так, — прижимает меня к себе, ведя носом по щеке к уху, — только ты.
Бах! Сердце размазалось от удара о ребра и упало вниз слабо сокращаясь. Даже глотать скопившуюся слюну страшно. Вдруг все исчезнет и вернется другой Баринов, которому на всех наплевать. Тот самый балагур с равнодушием во взгляде. Никита обнимает меня еще крепче, втягивая носом воздух и оставляя тем самым на моей коже мурашки. Прохладный воздух теперь обжигающий, а звезды и вовсе похожи на костры.
— Я должен тебе признаться, — говорит Баринов с подозрительной усмешкой.
— Что?
Я каменею в ожидании его слов, а он отстраняется, но меня не отпускает. Смотрит в глаза и улыбается с видом ангелочка.
— Под юбку я тебе все-таки заглянул.
  
Глава 52
 
Барин
— Ну же, ну, — Василиса заметно волнуется, кусая губы, когда смотрит, как ребята из группы преодолевают препятствия.
Сейчас носятся в мешках, смеются, падая и явно проигрывая соперникам. Громче всех, что удивительно, хохочет Машенька. Ура! Я запомнил, как ее зовут. Время в обществе Кукушкиной не прошло даром. Теперь я знаю имена практически всех детей.
 
За пару недель нога перестала беспокоить, и о той ночи остались лишь воспоминания и шрамы на коже. Хотя, возможно, они залегли глубже, чем хотелось бы.
Отец не уставал протаптывать дорожку к своей любовнице, маяча перед глазами. Я плевал на его появление и каждый раз уходил к Ваське, чтобы словить цзен. Получалось не плохо. Не смотря на разногласия, которые становились причиной моего избиения всем, что могло под руку попасть, Кукушкина заполняла мои мысли. Не постепенно, что было бы гораздо легче принять, а разом, лишая легкие возможности нормально функционировать.
— Мы продули, — констатирую факт, подсчитывая очки в уме, а Василиса грустно улыбается, пока ребята внимательно слушают тренера, который оглашает результаты.
— Не страшно, — произносит с тяжелым вздохом Кукушкина, — зато ребята счастливые.
Замолкаем, думая о своем. Знаю, что за победу в соревнованиях вожатым должны вручить по конвертику. Мне плевать, а вот Васька заслужила. Она так водилась с детками-конфетками, что у меня появилось желание выдать ей премию из своего кармана, только не примет же, вредина.
— Нина Михайловна согласилась организовать для нас небольшой пикник, — вдруг произносит Василиса, толкая меня в бок локтем, — в честь завершения работы и соревнований.
— Прощальный ужин, — хмыкаю, — как мило.
— Баринов, — кривится Васька.
— Что?
— Ничего, — дует щеки, а я, игнорируя сопротивление, притягиваю ее за талию к себе, — неужели месяц в лагере ничего для тебя не значит?
Улыбаюсь и кусаю мочку ее уха, за что получаю оплеуху, избегая ответа. Васька отвлекается на разговор с Вероникой, а я впитываю в себя каждую минуту, проведенную на территории «Радужного». Последний день, который мы должны провести в роли ответственных вожатых, а потом — возвращение в суетливый городской поток, где не будет возможности поиграть с пацанами в футбол. От тоски, неожиданно накрывающей меня, стискиваю зубы. Мне не свойственна сентиментальность, но эти недели оставили в душе след. Да и детские воспоминания смешались с нынешними, заставляя свести брови в кучу.
Победу праздновала прилипала и ее подружка. Что удивительно, меня это совсем не трогало, а вот Вика дула губы и пафосно отворачивалась, стоило нам с Васькой пройти мимо. После того ее разговора с мадам-кокон Кукушкина стала другой. Видел, что она переживает, но тему про родителей не поднимает. Что происходит в светлой головке Василисы Прекрасной, можно было только гадать. Но, одно было неизменно, при появлении моего отца в периметре, Кукушкину триггерило, как и меня.
Сегодня он ожидаемо явился в разгар веселья, которое устроили девчонки вместе с Ниной Михайловной. Кукушкина старшая встретила его с гордо поднятой головой. Я, возможно, и не заметил бы предка, но взгляд Василисы, направленный в их сторону, сработал, как сигнализация на дорогой тачке.
Сколько бы я не настраивал себя на то, что мне все равно, не помогало. Один взгляд отца, и вся выдержка летела к черту. Они некоторое время стояли около здания и наблюдали за нами, переговариваясь и скупо улыбаясь, а я не мог отвести глаз от этой парочки. Сжимал кулаки, пока они не скрылись в здании. Только тогда заметил, что Васька стояла рядом, а не расхаживала около резвящихся детей. Накинул на лицо привычную ухмылку, но Василиса оставалась серьезной и даже не моргала.
— Ты знаешь, да? — произнесла она таким тоном, что внутри все похолодело.
— О чем ты? — играть дурака под пристальным вниманием голубых глаз чертовски сложно, но я попытался.
Касаться темы отношений между моим отцом и ее теткой не хотелось. Что можно было сказать? Все же очевидно.
— О них, — Васька указала пальцем на здание, где скрылись любовнички, — ты же знаешь, — утвердительно произнесла, — знаешь…