Княжна (СИ)

— Кто из нас, в конце концов, с рэкетиром третий год под ручку ходит?
Если бы с Князевой мама так о другом человеке говорила, то Аня подумала, что она отношений дочери не одобряла. Что зубами скрипела, когда Пчёла на Введенского Князеву привозил, что глаза закатывала, видя руку дочери на локте у Вити. Но девушка на акушерку посмотрела внимательно, и по улыбке хитро-уставшей поняла, успокаиваясь, что мама юлила.
Как, в принципе, и всегда.
Анна не стала говорить, что у матери были далеко не самые действенные способы поддержки. Вместо того она переступила с ноги на ногу, взглянула на трубку телефона.
Была в словах мамы правда — да и, по всей видимости, не доля, не крупица. Девушка посмотрела на Берматову, утёршую со лба капли остывающего пота, и понадеялась, чтобы так и было всё на самом деле. Чтобы Пчёла, Саша и Фил с Космосом сидели где-нибудь в Лефортовском следственном изоляторе, пережидая всю бучу за стенами общей камеры с другими бандитами.
Отчего-то эта перспектива не казалась Анне такой печальной, какой мерещилась полная неизвестность.
Князева вдруг посмотрела на маму так, словно увидела впервые, и тогда что-то в горле у неё щелкнуло с серьёзным запозданием.
«Роды у Оли ведь мама принимала!..»
— Мам, — позвала Анна голосом, дрогнувшим от переживаний, пластом рухнувших на плечи. Берматова снова вскинула подбородок, на дочь посмотрела с вопросом явным, когда в узком зрачке увидела какую-то мысль, какую, вероятно, сама могла прочесть.
Князева тогда, дав себе секунд пять, чтобы вопрос правильно сформулировать, прошептала:
— С Олей что?
— Наконец-то, опомнилась, — всплеснула руками тётя Катя, едва ли не плюясь в ни то смехе, ни то возмущении. — Я-то думала, ты и не спросишь!
— Мама?..
— «Что с Олей, что с Олей?»… Иван Александрович у неё родился, вот что с Олей, Анька! — воскликнула мама, со вскинутыми ладонями к дочери подошла, словно приглашая в объятья свои.
На мгновение Князева даже смысл любых слов забыла, на акушерку посмотрела во все глаза, по лицу пытаясь произошедшее осознать и понять. А потом вернулся слух в сопровождении дыхания и рационального мышления, но и то ушло быстро на второй план, стоило Анне повторить заново слова, сказанные мамой.
Иван Александрович родился… Сашка отцом стал. А она — троюродной тётушкой для маленького человечка, своим появлением сделавший день двадцать девятого сентября не таким плохим, каким он казался с самого утра.
Голос стал сырым, когда Князева ахнула в радостном смехе и взялась руками за ладони мамы.
— Родила!..
— Два шестьсот пятьдесят! Рост сорок один сантиметр! Для тридцать шестой недели — богатырь! — воскликнула мама и вдруг дочь обняла. Она покачала её в руках так, словно Анна на свет сама недавно появилась, но быстро вздрогнула и прошипела:
— Ну, Анька, вот почему пальто не носишь? Хочешь дома с температурой валяться, Витьку соплями своими заражать?..
— Крепыш какой! — проговорила девушка, не слыша маминых нравоучений. Она вообще больше не слышала толком ничего, вдруг поняв, как легко стало дышать после решения, как минимум, одной её проблемы.
Уткнулась лицом в стерильную рубашку, уже не так сильно мерзнув в объятьях мамы. Глубоко вздохнула.
Но глоток кислорода стал в горле комом, когда кто-то пробежал вдоль полутораметрового забора родильного дома с холодящим душу воплем:
— Спасите, убивают!!!
Анна развернулась к дороге, соединяющий центр акушерства и многоквартирный дом, но не увидела ни лица бегущего, ни фигуры его за кованной решеткой. Да совсем юнец, видимо, дёру давал, если даже верхушки его головы за забором видно не было!..
Сердце, превращаясь в лёд, едва ли не рухнуло из груди, когда она в тишине услышала частые тяжелые, весом, вероятно, в несколько тон, вздохи неподалёку, вдогонку которым раздался снова ор, разрывающий душу в клочья:
— Силовики!!! Прячься все!!!
А потом из-за угла родильного дома с главной дороги метнулся свет от фар чьего-то автомобиля.
Князева будто окаменела, сложив быстро два и два. Она, наверно, так и осталась бы на ступенях стоять, даже не пытаясь спрятаться от риска поймать пулю, если бы мать не дёрнула ту за локоть, затаскивая Аню в приёмную роддома.
 
— Пошли! Чего ждёшь? — шикнула мать и захлопнула дверь. Дочь оглянулась, не поняв, отчего медлительной стала вдруг, и в злобе на саму себя вздохнула громко.
Мама осторожно, чтоб лишний раз не засветиться в окнах коридора, почти вплотную к стене продвигалась.
А Князева, все ещё отчего-то неподвижная, так и осталась у порога. Дверь закрылась слишком громко, разбудила дремлющую медсестру; Аня же прислушалась к скрипу шин за порогом, стараясь даже не дышать. Шорох резиновых покрышек по гравию асфальта стих, почти не слышась за отчаянным криком подростка, какой всё бежал, зовя на помощь, вместе с тем всех по домам разгоняя…
А потом раздалась короткая автоматная дробь из трёх выстрелов.
Всё вокруг стихло. В первую очередь шумом отзываться перестало Анино сердце.
После долгих лет работы на одной и той же должности маму всё-таки повысили — если появление частных медицинских компаний, появившихся в России после распада Союза, можно было назвать «повышением». Но, как бы то ни было, Екатерина Андреевна Берматова своему долгожданному званию главного врача-акушера в платной клинике была очень рада.
Вместе с ней больше всех радовались Аня и Саша Белый, который под своё «крыло» взял роддом в Коньково, чтобы совсем точно обезопасить тётку от установок других рэкетиров. А те, наверно, носу бы побоялись сунуть на территорию бригады — авторитет Белова, Холмогорова, Пчёлкина и Филатова рос не по дням, а по часам.
И это, вероятно, чувствовала не только Москва, но и весь ближний круг бригадиров. Князева так уж точно это не только чувствовала, но и видела ясно.
Анна зашла в мамин кабинет, в котором бывала достаточно редко — мало того, что Екатерина Андреевна только как год перебралась на новое место работы, так и сама Князева редко появлялась в районе Беляево-Коньково, с девяносто первого года прочно обосновавшись в центре столицы.
На стенах кабинета висели какие-то грамоты и почётные листы, на части из которых возле имени мамы стояла фамилия «Князева», носимая покойным Аниным отцом и самой дочерью Берматовой. На столе валялись многочисленные дела и папки. У стены напротив стояла кушетка, спрятанная со стороны двери белой ширмой.
Князева положила сумку на стол. Мама щёлкнула чайником, а сама подошла к небольшой раковине у входа, взглянула на себя в зеркало с усталостью бескрайней, умыла лицо.
— Чай будешь?
— А кофе есть?
— Я тебе что в детстве говорила? — тётя Катя хмуро зыркнула глазами в зеркальную гладь, прежде чем прополоскала рот водой из-под крана. — Кофе вредно для сердца!
— Меня в сон клонит.
— Так поспи, кушетку никто не выносит отсюда. Хочешь, подушку найдём в кладовой?
— Я и без того днём на диване заснула, — хмуро подметила Анна.
Мама выразительно хохотнула то ли в удивлении, то ли в веселье, дочери не ясном. Акушерка прокрутила кран, стряхнула капли с рук, брызгая на стены и зеркало, Князеву вынуждая поморщиться от небрежности.
— Что, кавалер по ночам спать не даёт?
Девушке показалось, что её по лбу щёлкнули, отчего мозг в голове по стенкам черепа застучал глухо. Язык к нёбу прилип, будто клеем смазанный; Анна, шире распахнув глаза, смогла только пристыжено воскликнуть:
— Мама!
— Да ладно тебе, — не смущаясь совершенно ни взора Князевой, ни темы, куда какими-то косыми дебрями зашёл их разговор, тётя Катя махнула рукой. Последние капельки с её ладоней долетели до лица Ани и едва ли не испарились сразу же — вот каким горячим было лицо девушки.
Мама же села за свой стул, упёрлась локтями в деревянную поверхность и, чуть закатывая глаза, проговорила:
— Вот чего ты стесняешься? Ни о чём безобразном я же тебя не расспрашиваю. Вещи это… совершенно естественные, а ты всё, как в четырнадцать лет, кудахчешь, всё «мама-мама!..».