Княжна (СИ)

Надо, надо попробовать!..
Прощания Аня не запомнила. Она, загоревшись мыслями своими, что и душили в боли, и били по щекам, злобой заводя, на все слова Ирины Антоновны поддакивала. Не волновалась даже о вещах, с которыми соглашалась. Сбросила, когда Пчёлкина тихо в трубку сказала Князевой:
— Храни тебя Господь Бог, Анечка.
И после того плечами передёрнула, словно от упоминания имени Божьего всуе на спину ей лёг чей-то тяжелый взор, способный вывернуть душу наизнанку.
Девушка перевела дыхание, заглянула за стойку регистратуры, позволяя себе лишь на десяток секунд отсрочить череду звонков на хорошо знакомый номер.
Медсестра явно клевала носом, что-то калякая в бумажках, в обилии которых можно было затеряться. Она явно в разговор с Ириной Антоновной не вслушивалась, полностью поглощенная рисованием случайных узоров на полях, и, вероятно, другими беседами бы не интересовалась.
У Анны всё равно неприятно засосало под ложечкой. Мало ли, вдруг притворяется только равнодушной, а сама уши под медицинской шапочкой греет?..
Девушка поднялась на ноги и, оставляя на диване сумку, направилась к выходу по коридору, вдоль которого сегодняшним утром неслась, как на пожар.
Первая медсестра, ещё в первом часу дня велящая ей надеть халат, дремала за своим постом и во сне подрагивала от холода, тянущего с приоткрытой двери. Князева замедлилась за пять метров до девушки, чтобы не разбудить стуком каблуков, и оглянулась; и почему закрыться нельзя было?..
Девушка вышла на узковатый порог.
По козырьку, висящим над дверью, стучали редкие капли, но самого дождя не было; сентябрь девяносто третьего, на удивление, выдался сухим и тёплым. Анна на то жаловаться, конечно, не смела — ведь так любила одеваться в тонкие кофты в конце первого осеннего месяца!.. В свитерках утром и днём не было холодно, а по ночам Князева на улице не появлялась.
Сегодняшние сутки стали исключением из правил. Во всех смыслах.
Если бы Аня на себя со стороны, с чужого балкона дома напротив посмотрела, то подумала бы обязательно, что вышла, чтоб покурить, тяжечками отравляя воздух. Выкинула спешно мысли о сигарете, от которых раньше выразительно отворачивалась, — ещё, мол, чего придумаешь?
Вместо того она взглянула на массивную трубку в руках.
Князева не пожалела об обещании своём, когда пальцами забегала по кнопкам. Наизусть изученная комбинация в голове проявлялась быстрее в сравнении с экраном — вот как уверенно она набирала номер Пчёлы.
Она, прямо как днём, прижала трубку к уху и прикрыла глаза. А под веками опять тьма, на фоне которой чуть ли не порохом простреливались цифры, сменяющиеся в счёт гудкам.
Анна могла бы сосчитать удары сердца в ушах, если бы оно билось в полтора раза медленнее.
До семи гудков Князева была спокойна. А потом губы дрогнули в предательстве, веки плотно сжались, что «восьмёрка» перед глазами поблекла на фоне простреливаемых в глазах фейерверков. Обратные стороны коленей напряглись, подобно канатам, и если бы не перила, на которые девушка поясницей опиралась, то явно бы полетела с невысоких ступеней на землю, сердце себе в коротком падении разрывая.
«Дьявол. Пчёлкин, не пугай. Не смей пугать»
На этот раз звонок сбросился после десяти гудков. Анна вздрогнула, когда тишина сменилась одновременно и высокой, и низкой нотой, будто этот звук её по плечам кнутом огладил.
Снова в упрямстве, сходном во многом со страхом, перенабрала.
«Возьми. Возьми, Витя»
Князева выдохнула и заметила вдруг в каком-то отстранении клуб пара, какой изо рта вырвался. Тогда она руку поперёк груди прижала, второй трубку у уха держа, шею в плечи вжала, нахохливаясь, подобно снегирю.
Холодно — равно как на улице, так и под рёбрами.
Анна продолжала отсчитывать цифры, чувствуя, что с каждым прошедшим гудком откуда-то от висков нервные окончания сгорали в пепел. Жар сходился с холодом в шипении, оглушающем Князеву сразу на оба уха.
Но не грело. Ни капли.
На этот раз звонок прервался ещё раньше. На пятом гудке. Анна, услышав протяжное «пи-и-и» в трубке слишком рано, снова вздрогнула и взглянула на трубку в кулаке так, словно та оказалась неисправна.
 
Князева чуть постучала по пластиковому её корпусу, думала этими поистине гениальными познаниями в электрике вернуть телефон в норму, и снова стала номер набирать.
По улице Опарина, с другой стороны от входа в родильный дом, проехалась чья-то машина, и отчего-то Князеву этот звук остановил.
Девушка взглянула на трубку так, словно она не только двух людей между собой могла соединить, но и сама разговаривать умела. Несмотря на тёмный вечер, понятно стало, прямо как в самый ясный день, что телефон попросту не у Пчёлы.
Он не мог не знать, что за ужас творился на Арбате, возле Дома Советов, который, вероятно, скоро переименуют во что-то иное. Но точно знал, что Князева ему не просто так звонила в день госпереворота. И, как никто иной, знал, как девушка разнервничаться могла после пропущенных звонков.
Витя не стал бы её сбрасывать. Даже если бы он очень занят был, нашел бы секунд десять, чтобы ответить, сказать, что жив-здоров, услышать от Ани в ответ те же слова и пообещать перезвонить позже.
Ведь Пчёла явно не по своей воле на связь не выходит больше двенадцати часов. Значит, не может. Не дают.
Князева уверила в это так сильно, как, вероятно, далеко не каждый прихожанин мог уверить в высшие силы на уровне Богов, ангелов и демонов, вершащих чужие судьбы.
Температура, упавшая до отметки десяти градусов со знаком «плюс», перестала казаться такой холодной.
— Ну, вот ты где! Сколько можно тебя искать!.. — раздалось вдруг из-за двери родильного дома. Княжна, успев перевести дыхание и мысли, снующие туда-сюда, чуть успокоить, обернулась.
Дверь раскрылась так, что Аня попятилась сильно назад, дабы не получить по лицу увесистый удар наотмашь. Дыхание чуть спёрло от скрипа петель, какие она отчего-то сравнила с лязгом точенного ножа.
На пороге появилась мама.
Первым порывом было кинуться ей на шею, прямо как в детстве, да так крепко обнять, чтобы все переживания остались за кольцом рук, гладящих её так, что можно было бы укрыть от нападок всего мира. Но Анна посмотрела на усталое, а оттого и недовольное лицо мамы.
Екатерина Андреевна роды принимала больше десяти часов, да и не у абы-кого. Мама, будучи главным врачом-акушером, должна была держать всё, в первую очередь, себя, под контролем, но всё-равно за супругу своего племянника изнервничалась вся. Ведь не могла иначе.
Тогда Князева сдержалась и, посмотрев на маму, позволила себе только взять её под локоть.
— Привет, мам.
— Ну, здравствуй, милая. Ты где бродишь-то? — спросила тётя Катя с привычной простоватостью. Аня дёрнула щекой в странной смеси горечи и спокойствия, думала уже ответить, но мама раньше того взмахнула руками и возмутилась: — Ещё и раздетая!
— Вите звонила, — ответила всё-таки Князева и, отпустив её, снова нахохлилась снегирём. Откровенно душой покривив, добавила выразительное: — Точнее, пыталась.
— Не взял?
— Телефон не у него, — с уверенностью ответила Аня и на маму посмотрела так, что Берматова не посмела спорить. Но только, наверно, потому, что с дочерью согласна была.
Она кивнула, наконец стянула с себя медицинскую шапочку, и сказала, ухая на выдохах:
— Конечно, не у него. Ещё бы им в обезьяннике телефоны оставляли, п-хах!..
— Ты что-то знаешь? — спросила девушка подскочившим тоном, за который в следующую же секунду себя отругала. Мама в ответ только посмотрела, вскинув сильно брови и моргнув выразительно глазами.
— Да было бы, чего не знать! Можно подумать, не могли выслать на них какой-нибудь наряд спецназначения, — Берматова на перила рядом с дочерью облокотилась, тише заговорила, словно боялась, что их в реалиях новой России, где у стен были глаза и уши, подслушать кто-то мог:
— Менты, Аньк, всё-таки, тоже понимают, что при таком хаосе у бандитов руки развязаны… Чтобы больше жертв не было, на некоторых облаву устроили. И наших, видимо, загребли… Да что мне, вправду, тебя учить, что ли? — встрепенулась вдруг мама и на Анну посмотрела, с выразительной усмешкой прохохотав: