Дон Кавелли и мертвый кардинал
Кроме того, к западу от Губернаторского дворца располагалось великолепное многоэтажное здание ватиканского вокзала. По назначению его использовали всего три раза за семьдесят лет, поэтому неудивительно, что недавно его преобразовали в весьма достойный торговый центр, где можно купить все, от одежды до самой современной электроники, причем по сильно заниженным ценам.
Существует немало людей, которые считают неприемлемой любую форму привилегий, по крайней мере до тех пор, пока они сами не приобщаются к кругу избранных. Те, кто никогда не работал в Ватикане и даже не знал никого, кто знал бы того, кто там работал, считают великой несправедливостью, что в «Анонне» товары не облагаются налогом. И, следовательно, они на двадцать процентов дешевле, чем в Италии, граница с которой находится буквально на расстоянии брошенного камня. К этому надо добавить, что жители Ватикана не платят за электричество и телефонную связь, а арендная плата составляет только около четырех процентов дохода.
Однако многие удивились бы, узнав, что Ватикан — не самый щедрый в плане зарплат работодатель и что даже кардинал получает не более трех тысяч евро в месяц. Причем это больше дохода папы, который должен довольствоваться суммой в две тысячи пятьсот евро.
Некоторые сотрудники получают больше, поскольку размер их зарплаты рассчитывается в зависимости от количества лет, которые они проработали в Ватикане. Учитывая в основном довольно невысокий уровень дохода, освобождение от налогов — весьма значительное подспорье. Особенно это заметно на примере бензина, который можно купить по семьдесят центов за литр на обеих заправочных станциях города-государства. Кое-кто из работников Ватикана, бывало, получал дополнительную прибыль, покупая бензин по низкой и выгодной цене и перепродавая его значительно дороже в Италии, но все равно дешево по итальянским меркам. Пришлось вводить ограничения на объем топлива, продаваемого в одни руки за раз. Кстати, насмешники утверждали, что семьдесят центов за литр бензина — это единственное чудо, совершенное католической церковью за две тысячи лет, к тому же поддающееся проверке.
XVII
Кавелли вошел в свои апартаменты и закрыл на ключ слегка скособоченную от времени дверь. Запечатанный конверт он положил на обеденный стол в гостиной, справедливо рассудив, что если открыть его прямо сейчас, то, возможно, до еды этим вечером дело так и не дойдет. Он налил себе стакан тиньянелло, [32] зажег спичкой старую газовую плиту и принялся готовить ужин. Сегодня у него говяжья вырезка гриль с фасолью. К ней прилагался его знаменитый соус «Наполеон», древний и тайный рецепт которого привезли с собой из Франции предки Кавелли по материнской линии. По крайней мере, он всегда так говорил, когда у него кто-то бывал в гостях. Реальность выглядела намного прозаичнее: у него вовсе не имелось никаких французских предков, а соус состоял из равных частей сметаны и сливок, дополненных ингредиентом, на который он случайно наткнулся во время своей поездки в Германию, — приправы фирмы «Магги». Не самая высокая французская кулинария, но он любил этот, к сожалению, чрезвычайно калорийный соус, который под именем «Наполеон» неизменно вызывал благоговейное восхищение у его случайных гостей.
XVIII
Кавелли стоял на своей террасе и, как и каждый вечер между семью и восемью часами, наблюдал за садовником, поливающим из длинного шланга газоны ватиканских садов. Эту сцену он вот уже несколько недель безуспешно пытался изобразить на холсте. Много часов он провел у мольберта, но результат, как он сам понимал, выглядел удручающе слабым. Вероятно, при желании можно было даже догадаться, что именно изображено на картине. Время от времени ему удавалось кое-где показать красивую игру света. Однако любительский уровень этой картины, да, собственно, и всех его работ, сразу бросался в глаза. А учитывая то, что в Ватикане творили Микеланджело, Рафаэль и другие гиганты живописи, Кавелли прекрасно понимал, что в этом государстве его с полным правом можно считать худшим художником всех времен. Но он не придавал этому значения, пока это занятие просто доставляет ему удовольствие, а его картины никто не видит.
Он еще раз вдохнул смолистый аромат раскинувшихся гигантскими зонтиками пиний и закрыл окно. Обычно окна его квартиры оставались открытыми с мая по октябрь, но сегодня он хотел уединения.
Всему виной этот конверт.
Кавелли вытащил вилку вентилятора из розетки и включил вместо него настольную лампу. Электрическая проводка в старом доме не менялась с сороковых годов, поэтому в каждой комнате работала только одна розетка. Во время капитального ремонта, который проводился вскоре после вступления в должность Иоанна Павла II, розетки поменяли на двойные, что не лучшим образом повлияло на старые линии, которые и так работали на пределе возможностей.
Только после восьми тридцати, когда в Ватикане официально началось время ночной тишины и Кавелли получал почти все электричество в свое личное распоряжение, оживали и вторые розетки. Но он уже привык так жить, и это положение вещей никогда не вызывало у него досаду. Он сел за стол и, протянув руку, чтобы взять конверт, снова услышал какое-то странное потрескивание.
Черными печатными буквами на конверте было выведено: «Для Д. К.». Оттиск на красной восковой печати, красующейся по центру, едва можно было разглядеть: по-видимому, Фонтана использовал не официальную печать, а свое кардинальское кольцо. Тем не менее Кавелли сумел различить стилизованное изображение Иисуса. Ломать печать ему не хотелось, он открыл ящик стола, достал нож для писем и вскрыл конверт по верхнему краю. Внутри лежал сложенный вдвое лист алюминиевой фольги и в нем две тонкие, отдельно скрепленные пачки бумаги. Очевидно, кардинал не хотел, чтобы кто-нибудь смог разглядеть написанное на просвет.
Кавелли глубоко вздохнул и вытащил бумаги из конверта и фольги. Первая пачка состояла всего из двух листов. Написанный там текст не содержал ничего, кроме цифр:
1
1 4–5–1–6
1 5–6–2–2–1–5
1 4–1–7
Он еще раз просмотрел строки от начала до конца. Все они выглядели именно таким образом. Совершенно непонятно, в чем смысл такого послания. Кавелли отложил бумагу в сторону и взял вторую пачку. Это было письмо, написанное от руки. Он откинулся в кресле и принялся читать:
«Дорогой друг, это послание адресовано Вам и только Вам, так как я верю (возможно, мне следует сказать „боюсь“), нет, скорее, надеюсь, что никто, кроме Вас не поймет, перед какой ужасной дилеммой я оказался.
Я пишу в надежде, что Вы сможете посмотреть на ситуацию под другим углом зрения. И пусть Вас озарит тот свет, который мне недоступен, свет, о присутствии которого я непрестанно молюсь, даже если не представляю, откуда бы ему взяться. Я — слишком хорошо отдаю себе отчет в том, что открывая Вам, дорогой друг, некоторые обстоятельства этого дела, взваливаю на Вас непосильное бремя. Я буду молиться, чтобы Вы его вынесли. Если поймете, что не в состоянии его выдержать, то Вы не должны чувствовать никакой ответственности передо мной по этому поводу!
Просто сожгите это письмо, не читая, и продолжайте жить своей обычной жизнью! Никто, кроме доктора Бонетти, который обязался хранить молчание, не знает о его существовании, а содержания не знает и он.
Это — предисловие, но надо переходить к главному.
Всю свою жизнь я старался жить в соответствии с Божьими заповедями, заповедями святой католической церкви. Не стану утверждать, что это мне всегда легко давалось.
Как человек, связанный с церковью, я подвергался разнообразным искушениям. Конечно, мы все — всего лишь слабые люди, но о себе я могу сказать, что мне почти всегда удавалось противостоять этим искушениям, помимо некоторых юношеских грехов. Я говорю это без гордости, но с благодарностью за силы, которые даровал мне Бог.
Итак…»