Улей (СИ)

Титов заставляет ее испытывать незнакомые эмоции. Они Еве интересны. Она хочет их исследовать вдоль и поперек. Но врожденная предрасположенность к бунтарству и нездоровому азарту, данным девушке с фатальными излишками, управляет ее разумом и каждый раз склоняет к сопротивлению. Она несется вперед и упрямо обещает себе сражаться до последнего вздоха.
Ева напугана и до нелепого взволнованна, потому что они оба — она и ее преследователь — знают, что этой ночью их жестокая игра модифицирует правила.
Уже что-то изменилось. Это «что-то» Ева пока не понимает. Не способна осмыслить и дать определение. Тело терзает лихорадочная тревога, но из какого органа она исходит, девушка не знает. Определенно, не из головы. Там крутятся планы и схемы, расписаны четкие алгоритмы действий. Ева беспечно тянет нити своих эмоций, но так и не находит, откуда выходит ее слабость.
От залпом заглатываемого морозного воздуха в груди распаляется режущая боль. Кровь громким стуком частит в висках. Но Исаева продолжает бежать, двигаясь меж деревьев, будто управляемый артиллерийский снаряд.
‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Не страшится физической боли. Больше всего девушка боится слепящей неизвестности и горького разочарования, которое может скрываться за ней.
Ее передвижение обрывается неожиданно и быстро. До того, как Ева понимает, что происходит, крепкие руки обхватывают ее плечи, отрывают от поверхности земли и грубо бросают прямо на снежный покров. Девушка приземляется на четыре конечности с задушенным истощенным вскриком. Стремительно разворачивается и упирается ободранными руками в жесткий мерзлый снег позади себя, окрашивая его чистоту кричащими алыми разводами. Чувствует, как колючее зернистое покрывало через плотную ткань брюк шпарит холодом ее ягодицы, как жгут раны на стертых ладонях, как скачет от сумасшедшего волнения сердце.
«Смотри на него. Смотри! Не склоняй головы».
Адам падает перед ней на колени и руками, словно в тиски, крепко фиксирует ее бедра. Склонив голову, впивается в глаза Евы диким взглядом. Срывает им все ее защитные оболочки, начисто счищает демонстрируемые ею браваду и пафос. И Ева цепенеет, переставая дышать. До ужаса уязвимая. До безумия чувствительная.
Мир вокруг тих и спокоен, словно весь вероятный хаос осел у нее в груди. Лунная лампа, с незыблемой своей высоты, освещает сосредоточенное на девушке дьявольски привлекательное лицо Титова. Не в силах пошевелиться, она пытается контролировать свой затуманенный разум. Ищет в себе то, что сегодня потеряла. Мысленно повторяет мантру, с которой в последнее время засыпает.
«Адам Титов. Бракован. Испорчен. Не годен».
Ева Исаева никогда не склонит перед ним голову. Это против ее принципов, против ее природы. Это невозможно.
Только в данный момент Еве хочется провалиться сквозь землю. И эта трусость вызывает внутри нее большее отторжение, чем контакт с соперником. Поэтому, сцепляя зубы, Ева выпрямляется. Спину осыпает мелкая противная дрожь, но девушка запрещает себе отводить взгляд в сторону.
Нервно и неестественно громко всхлипывает, когда Адам наклоняется ближе, но не делает ни единой попытки, чтобы его остановить. Начинает сомневаться в том, что владеет лицом, и не выказывает хлещущего ее изнутри волнения.
В ее сознании рождаются совершенно абсурдные, относительно Титова, мысли. Почувствует ли она с ним шквал, который он обещает? Или же, как раньше, зуд предвкушения после первого же прикосновения сотрется в призрачную пыль?
Разделяющие их секунды кажутся невыносимо длинными, но Адам намеренно медлит, поглощая ее уязвимость. Впитывая застывшее на ее лице удивление. Заглатывая тени страха в ее глазах. Доминирует над несокрушимой до этой ночи Исаевой.
— Эва, — неправильно, в своей раздражающе наглой манере, произносит ее имя Адам, только девушка не в состоянии даже возмутиться. Чует в этом грубоватом обращении откровенное вожделение.
— Держи меня крепче, слышишь? — срываясь, быстро шепчет девушка, то ли требуя, то ли угрожая, то ли… умоляя. — Держи меня крепче, Титов, будто я уже тобой сломлена. Упивайся же этой мимолетной иллюзией.
— Я тебя, Ева, не применяя физической силы, сломаю. Затушу твое бесовское пламя. Сделаю тебя безликой. Бесхребетной пустышкой, — жестко парирует Адам. — Чтобы от тебя, кровожадная моя, осталась лишь тень. Моя тень.
Другое самодовольное обещание Титова вспыхивает в сознании Исаевой красными тревожными огоньками.
«Здесь, на Земле, я буду твоим Богом».
— Ты, видать, в предсмертном бреду, Адам, — сердито шипит Ева, комкая под руками колючий снег. Чувствуя острую физическую боль, белеет лицом. Но и это не успокаивает напичканную словами Титова душу. Именно из-за них она покрывается саднящими трещинами. Проступает каплями крови. — Никогда такому не бывать! Ты, дорогой Адам, взвоешь на половине моей выдержки.
— Заткнись, Эва. Заткнись, — требует Титов, оставляя ее слова без должного внимания. — Ты самая невыносимая сука, едва только откроешь рот.
— Ну, тебе же, дражайший друг, в нашей войне это больше всего и нравится.
— Да, — без колебаний соглашается Титов. — Мне нравится, как ты делаешь вид, будто не боишься меня. Но ты забываешь, Исаева, что я чертовски наблюдателен. Увлекаясь нашей игрой, ты, сама того не желая, демонстрируешь мне свою истинную натуру. И я все больше склоняюсь к мысли, что Ева Исаева нереальна. Настоящая ты, моя персональная Эва, соткана каким-то чертовым шаманом из дикой тропической ширки, — поднимает руки и, будто изучая, касается уголков ее черных глаз. Не отрывая взгляда, прощупывает ее кожу.
Ева незаметно сглатывает, игнорируя шпоры ледяного холода под его пальцами.
— А ты, разлюбезный Адам, соткан самим сатаной. Из нитей греха и мора.
— Да, Эва, я ключ от ада.
Их холодные губы смыкаются, и Ева шумно вдыхает через нос. А Титов, усиливая напор, захватывает руками ее лицо и сильнее вжимается в нее ртом. Кусает ее за губу, тянет на себя. Облизывает, и толкается внутрь языком. И Исаева, ощущая, как тело бьет дрожь неподдельного восторга, опрометчиво и призывно распахивает свой рот. Впускает в себя его горячий, жестко контрастирующий с их холодными губами, язык. С наслаждением лижет его своим языком. Всасывает в себя. Тянется к Титову руками, хватаясь за шею. Елозит ногами по снежному покрову, разводя их в стороны, чтобы Адам имел возможность подступить ближе. И он продвигается. Причиняя боль, путает пальцы в растрепанных прядях ее волос. Ева в отместку кусает его. До крови. Остервенело слизывает эту соль, пока Адам не толкает ее на скрипучий снег, наваливаясь сверху.
Сильно ударившись головой, Исаева сердито урчит ему в губы. Но Титову, как обычно, плевать с высокой колокольни на ее чувства. Он придавливает ее к земле своим твердым тяжелым телом и с новой силой впивается в податливый рот.
В это мгновение ничто не способно их остановить. Жадно вкушают друг друга. Оставляя на уязвимой физической плоти следы боли и горького наслаждения. Оскверняя тела друг друга, беззастенчиво шарят руками под одеждой.
Никакой нежности. Никакого такта. Никаких тормозов и сомнений. Вырывают желаемое губами, зубами, руками… Берут так, как привыкли с рождения — силой.
Следуя выдуманной ими игре без правил, они шли друг к другу напролом. Все чаще задевая чужие интересы, хладнокровно раня и сжигая на костре своей ненависти невиновных. Ничем не гнушались, чтобы достигнуть цели. И эта ночь — их лобовое столкновение.
Адам выдергивает форменный гюйс из ворота Евиной рубахи, сминает полосатый тельник и прижимается носом к ее ключице. Нюхает, словно животное.
И именно тогда Исаева неожиданно замечает, что Титов дрожит. Дрожит ровно, как и она. Эта мелкая дробь по мышцам совсем не от снующего под одежду холода. Она от сумасшедшего, непреодолимого желания близости.