Нотнерт (СИ)

Медленно, но уверенно, её постродовая депрессия переросла в дикую ненависть к собственному чаду и в один прекрасный день женщина приложила подушку к личику сладко спавшего младенца. Мальчика спас лишь случай ведь именно в этот момент служанка решила, что настало время поменять хозяйскую утку.
На ее крик сбежался весь особняк. Ребенка у Амедеи отобрали до возвращения хозяина с работы. Когда Джейкоб вне себя от ярости ворвался в комнату жены, его ждал лишь ее холодный труп – страшась гнева мужа за неудавшееся покушение, Амедеа повесилась на простыни. И Джейкоб в этом винил сына, ведь, если бы он не родился, его красавица жена все еще была бы рядом с ним.
Забота о мальчике легла на плечи отца и, нужно сказать, особой нежности он к ребенку не питал. Любой проступок наказывался розгами, любое неповиновение – многочасовыми молитвами на гречке. К десяти годам все тело мальчика было покрыто глубокими шрамами, но отцу, казалось, до этого дела не было. Его целью было вырастить настоящего мужчину. Или наказать сына за смерть жены. Никто не мог сказать наверняка, даже он сам.
До десяти лет Эдвард всем силами пытался заслужить отцовское одобрение, но, видимо, и у детского терпения был свой лимит. Понимая, что в любом случае отец его отлупит и парой затрещин он не отделается, мальчик направлял весь свой потенциал на издевательство над слугами. В ход шли и иголки, воткнутые в мыло острым концов вверх, и труп кота, добавленный в суп вместо свинины, и белизна, залитая в стиральную машинку вместо порошка. Слуги, крепко сжав зубы, терпели выходки молодого хозяина и не доносили мистеру Коттону, ведь отцовское наказание могло быть слишком жестоким и несоразмерным проступку и мальчонку просто жалели.
Когда Эдварду исполнилось одиннадцать, отец привел в дом новую супругу, в которой, казалось, он души не чаял. С того момента, как женщина поселилась в особняке, Джейкоб стал более лояльно относится к сыну. Настолько лояльно, что в принципе не замечал его. Для мальчика это было только в радость, само игнорирование его существования означало, что шалить можно, не боясь последствий, но однажды одна из его шалостей закончилась плохо.
Дом готовили к Рождеству. Повсюду висели гирлянды из разноцветных лампочек, стеклянные шары и еловые венки. То там, то здесь раздавались веселые разговоры слуг, кто-то даже тихонько напевал себе под нос, украшая отведенный ему участок дома.
Эдвард терпеть не мог Рождество. А еще он терпеть не мог новую гувернантку, уж слишком она сюсюкалась с ним. В конце концов, ему одиннадцать! Он уже взрослый мужчина, а не маленький ребенок! Подслушав какой участок дома ей поручили украсить, мальчик стал обдумывать план действий.
Сначала ему пришла в голову идея намазать ступеньки маслом, чтобы, спускаясь вниз, эта бабка поскользнулась и собственной задницей пересчитала каждую ступеньку в лестничном пролете, но эту задумку пришлось откинуть – отец с мачехой тоже могли спуститься по лестнице и, если уж они посчитают задницей ступеньки, есть шанс, что отец вспомнит о существовании сына и быстро, но очень болезненно объяснит, что так поступать нельзя. Нет, идея с маслом хороша, но это было слишком рискованно. Что если подбросить крысу в коробку с украшениями? Это была замечательная мысль для семилетки, но ведь ему уже одиннадцать! Целый день мальчик просидел в комнате, пытаясь придумать достойную шалость и лишь вечером он смог остановиться на действительно интересном варианте.
Коридор к тому времени опустел. Отец с мачехой закрылись в спальне, а значит, помешать ему не мог никто. Эдвард прокрался к шкафчику, где хранились все инструменты, которыми взрослые чинили дом, и достал оттуда лобзик. Тихо, словно мышь, он юркнул по лестнице вверх к единственному неукрашенному участку дома, который противная гувернантка должна была украшать после обеда – перилам лестницы в пролетах между этажами.
 
Лестница была высокая, сделанная из дорогущего и очень толстого дерева, которое Эдвард отчаянно проклинал, подпиливая перилла в пролете между вторым и третьим этажом. Когда, казалось бы, работа была практически закончена, неожиданно открылась дверь родительской спальни и оттуда вышла мачеха, поймав мальчика с поличным. Эдвард испуганно постарался достать лобзик из дерева, но у него ничего не вышло. Мачеха цепким взглядом уставилась на инструмент, а затем вновь посмотрела на мальчика.
− Ты уверен, что тебе это нужно?
Эдвард испуганно кивнул и женщина, присев рядом с ним, быстро закончила его работу. Теперь случись служанке облокотиться о перила, дерево тут же треснет, и она кубарем покатиться вниз по лестнице.
− Будут последствия, − предупредила мальчика мачеха.
− Мне все равно, − упрямо буркнул тот.
Женщина криво усмехнулась и вытерла лобзик о край шелкового халата.
− Спрячь где-нибудь. А лучше закопай. − Она протянула ему инструмент и, выпрямившись, как ни в чем не бывало спустилась вниз по лестнице. Мальчик спрятал лобзик под свитер и быстро побежал на улицу, выполнять приказ мачехи.
Трагедия случилась прямо в Рождественскую ночь. Служанка, за прочими заботами забывшая про перила, в последний момент кинулась их украшать. Дерево дало трещину и пожилая женщина, не нашедшая опоры, рухнула вниз, при приземлении свернув себе шею. В доме поднялась паника и лишь Эдвард и его мачеха, встретившись взглядами, довольно улыбались.
Смерть служанки списали на несчастный случай и Эдварду не пришлось расплачиваться за содеянное. Однако мальчик не был готов к мукам совести, он на несколько дней заперся в своей комнате, отказываясь от еды и воды, и постоянно плакал, и молился, пытаясь вымолить у Бога прощение. В один из таких вечеров, дверь взломали по приказу мачехи. Увидев Эдварда на коленях перед иконой, женщина нахмурилась и присела перед ним. Несколько служанок с любопытством наблюдали за сложившейся картиной, но хозяйка прогнала их взашей.
− Полно тебе, мальчик мой. – Она вытерла слезы с его щек тыльной стороной ладони и улыбнулась, − оно того не стоит.
− Но я согрешил…
− Разве? – женщина присела на кровать и похлопала рядом с собой, приглашая пасынка сесть рядом.
− Я отнял у человека жизнь!
− У старухи, дорогой. Через пару лет она бы сама в муках умирала от болезни, которая бы медленно и болезненно убивала ее изнутри. Ты сделал ей одолжение, тебе не о чем сожалеть. И тем более, не стоит вымаливать о прощении… его − женщина презрительно сморщилась и кивнула в сторону иконы. – Он ничем не поможет.
− Но как же, мы молимся ему перед обедом и перед сном…
− Я не говорю, что мольбы плохи… - мачеха мягко погладила мальчика по голове, − просто молиться нужно правильному Богу. – Женщина взяла в ладошки лицо мальчика и нежно ему улыбнулась, − ты удивительный мальчик, ты даже не представляешь какие свершения тебя ждут впереди! Не стоит горевать из-за чьей-то никчёмной жизни, когда от тебя напрямую зависит создание нового мироздания.
Эдвард тогда не понял и половины из того, что говорила ему мачеха, но плакать перестал. И считать себя виноватым тоже. А еще он перестал пакостить слугам, а те, перешептываясь между собой, радовались тому, что мачеха оказывает на пасынка благотворное влияние. Эдвард стал все свое время проводить с новой женой отца.