Я так хочу (СИ)
– Не волнуйся, выдержит, – скрипнув половицами, Берри обошёл стол, покрытый красной скатертью. Присел на корточки у вишнёвого комода с богатой инкрустацией и резьбой. Пальцы нашарили под плетеным ковриком ключ.
В раздвинутые двери и полуприкрытые ставнями окна проникал серый свет, вспыхивал в золоченых лампах вокруг домашнего алтаря и тускло мигал в мутных стёклах облезлого трюмо под винтовой лестницей. За деревянной ширмой в углу пряталась лавка с электрической плиткой на две конфорки; стенные полки кренились от натиска больших и маленьких кастрюль. Подоконник облепили жестяные банки, стопки треснутых пиал. Над металлической мойкой покачивались на проволоке бамбуковые досочки. Лина уставилась в начищенный бок пузатого чайника с выгнутым носиком – близнеца с бабушкиной дачи.
– Наверху туалет, душ и кровать, – отодвинув мотки бечёвки, ящик с инструментами и охотничье ружьё, Берри аккуратно пристроил в шкафу футляры с «Чаком» и «Кёртисом»: – Я лягу внизу, – он кивнул на низкий топчан, покрытый стёртым ковром, перед которым кружил из стороны в сторону напольный вентилятор. – Если тесно, в тридцати милях есть отель.
Сквозь дробь воды за спиной тихо, но отчётливо поскреблись. Все ещё стискивая ручку чемодана, Лина оцепенело повернулась.
Девочка на пороге убрала за спину зонт, стянула с лица мягкую маску. Тёмная коса упала на узкое плечо, скользнула по обтянутой майкой взрослой груди; джинсовые шорты очертили крепкие бёдра, не вязавшиеся с худыми как у цыплёнка ногами. Детская копия женщины, не выше четырёх с половиной футов, широко улыбалась.
– А... – Берри досадно заломил шляпу, – это – Ту – младшая дочка Чан Виня. Она ведёт хозяйство.
Лина разглядывала зажатую в коричневом кулаке маску.
– Здесь эпидемия?
– Нет. Здешние модницы воспринимают солнце с долей скепсиса.
Приоткрыв аккуратный рот, девчонка уставилась на Лину пуговицами глаз, которые норовили глядеть друг в друга, сместившись к уголкам. Под азиатской внешностью было трудно определить возраст. Лина решила, что Ту около четырнадцати.
– Почему она так смотрит? Почему все так странно на меня смотрят?
Берии поскрёб заросший подбородок, вскинул брови, внезапно развеселившись:
– Ты здесь вроде глянцевой обложки "Вэрайети", которую местные в глаза не видели. Блондинка из Малхолланд драйв. Слишком высокая, слишком худая, слишком бледная. Считай себя звездой.
– Мадам! – Ту поклонилась в пояс.
– Ты говоришь по английский? – с весёлого лица Криса, Лина опустила взгляд на маленькую фигурку.
– Мадам! – девушка широко улыбнулась, обнажив мелкие ровные зубы.
– Ни черта, не говорит. Это третье слово, которое она выучила.
– А первые два?
– Хеппи энд.
Ту закивала, танцуя, двинулась вперёд, оставляя позади цепочку мокрых следов. Берри вскинул руку. Вьетнамское слово заставило девушку опустить глаза и замереть. Кристофер взялся за перила лестницы, покосился из-за плеча на улыбающуюся Ту затем на Лину:
– Ну, как-то разберётесь... Англоязычную помощницу я тебе не выпишу.
Отыскав в сумке таблетки, Лина неопределённо повела рукой.
– Не знаю, займись... чем хочешь.
Ту воровато зыркнула из-под тяжёлых век, стремительно качнулась. Тронув Линины волосы пятерней, юркнула за кухонную перегородку. В углу звякнула посуда, хлопнули дверцы шкафчиков.
На площадке второго этажа, делящей дом поровну, за одной из трёх дверей шумела в душе вода – монотонно спорила с водой снаружи. В затхлой комнате справа кроме пластикового табурета и картонных коробок ничего не было. Комната слева оказалось жилой, по крайней мере, здесь обитала мышь. Лина заметила, как та шмыгнула в окно, в котором стекло заменила москитная сетка, усеянная точками сухих букашек.
Осев на высокий матрас, брошенный в углу вместо кровати, Лина обхватила виски. Взгляд путешествовал по натянутой вдоль стены верёвке с парой проволочных вешалок, полотенец, цветастых платьев и застиранных покрывал. Туда-обратно... Пока глаза не закрылись.
Неровный стук сердца вытолкнул из сна.
Циновка под ней раскалилась. Лина перевернулась на спину, сняла через голову влажную футболку, ощущая на коже тонкие вмятины от прутиков. Расправивила налитое тяжёлой кровью тело, закинула горячие руки с полусогнутыми пальцами за голову.
Наполненная пряным духом ночь нависла, застыла как кисель. В окно свесилась грузная лимонная луна, протянула бледную дорожку по половицам. Снаружи стрекотали цикады, в деревьях тонко перекликались птицы, мелкий грызун завозился в траве. Тихая, едва уловимая мелодия стенала где-то вдалеке. Лина расслабленно слушала полночную жизнь и вдруг краем глаза уловила движение.
По бледной побелке одна за другой проступили трещины... поползли, множась к кровати. Лина съёжилась, на затылке шевельнулись волосы. Она подтянула колени к животу, глядя, как стены лопаются, из резанных ран темным мраком тянутся руки, извиваясь словно водоросли. Сладкий воздух трудно вползал в лёгкие. Подавляя панику, Лина глубоко дышала, принуждая себя следить за тенями. Они карабкались на потолок, сползали к полу, подбираясь все ближе к высветленному луной матрасу.
– Не боюсь! – вытолкнула сухими губами.
За стеной призрачного сияния что-то застонало и оборвалось, как придушенный крик. Лина не двигалась. Глаза лихорадочно метались, пытаясь заключить мрак в понятные разуму очертания.
– А надо бы, – прошелестело в голове.
– Тебя нет!
– Нет, – отозвалось эхом.
– Ты кошмар!
– Знаю. Не шуми, кур разбудишь.
Осязаемая ночь придавила тяжестью, подменила кислород ментолом. Ужас сковал параличом. Успела крикнуть? Заслонилась ладонями? Лина не знала – она ускользнула. Ни Новицкий, ни Кроссман, ни Салливан – ни один демон не мог, последовать за ней в густо-звенящую воронку беспамятства.
Влажный после дождя воздух тянулся в окно, обдувал разгорячённое лицо. Лина разлепила тяжёлые веки, сморгнула. Над головой слегка покачивались на верёвке полотенца. Аспидно-чёрная гитара прислонилась к пластиковому табурету. Она застыла в углу как красивый хищник и смотрела на неё сквозь москитную сетку.
Неотрывно глядя на гостя, Лина разбросала по сторонам руки. Пальцы смяли простыни. Прошлым вечером снотворное сморило прежде чем сумела раздеться, не то что застелить кровать... Это Лина помнила отчётливо...
Она не торопилась, позволяя обрывочным видениям формироваться. Осторожно вычленяла из тугого узла страхов реальность. Путаница в голове немного пугала, эфемерная нить рвалась. Перестав мучить разум, Лина вздохнула. Прислушалась к телу, которое столько дней молчало, парило где-то в невесомости. Оно вернулось болью в мышцах и клокочущей бодростью, заставляя поверить, что Крис и правда был в этой тесной комнате.
Откинув москитную сетку, Лина соскользнула с матраса и опустилась на колени.
– Кто ты, незнакомец, Чак или Кёртис?
Протянув слегка дрожащие руки, погладила полированный бок, аккуратно, словно ребёнка, взяла гитару в руки, наслаждалась тяжестью уткнувшейся в бёдра. Кожа согревала инструмент теплом, и он ожил, идеально наполнил ладони. Лина смотрела на тугие струны, и видела, как мужские пальцы сплетаются с ними в целое и рождают новую жизнь. Просто и непостижимо...
Она ещё подержала инструмент на коленях, затем благоговейно вернула на место. Поднялась на носочки, с наслаждением потянулась и открыла дверь в ванную комнату. Став босыми ногами на голые плитки вокруг сточного отверстия в душевой, взялась за пластиковую трубку с металлическим дождевателем. На голову полилась мутноватая струя. Из зеркала, заточённого в жёлтый надтреснутый пластик, Лине улыбалось слегка чужое отражение. Намыливая волосы, она засмеялась, услышав, как по крыше забарабанил дождь. Впервые за много месяцев, она знала, что живая. И... голодная!
Глава 40
Аппетитный запах поднимался с первого этажа и настойчиво распространялся по комнате. Лина согнулась, переждав болезненный спазм в животе, вынула из чемодана свежую футболку. Натянув льняные шорты, придержала на талии, поразившись, насколько они велики. Ладони недоверчиво тронули ключицы, рёбра, тазобедренные кости и замерли...