Чаша отравы (СИ)

От еще одного зека Иван узнал историю злоключений своего коллеги — юриста-москвича. Движимый, как когда-то и Денис Дашкевич, обостренным чувством справедливости и порывом исполнить гражданский долг, тот открыл сайт, где выложил советы, с образцами заявлений и жалоб, по оспариванию штрафов, автоматически вынесенных ЦАКом. То есть приложением, обязывающим «самоизолирующихся» людей регулярно делать фото лица в домашней обстановке. Юриста похитили, избили, привезли в какое-то подземное помещение, продемонстрировали страшные орудия пыток и пригрозили, что для общества он «пропадет без вести», а свою смерть встретит вот здесь. После чего приказали закрыть сайт и никому ничего не рассказывать. Когда его отпустили, юрист послушно всё исполнил. Лишь потом, по пьяни, он проговорился об этом своему собутыльнику, который вскоре сел — опять же за те же самые наркотики.
А сейчас к Ивану подошел еще один соотрядник. Ранее особо не примелькавшийся.
— Раб Божий Родион, — представился тот, пожав руку. — Родион Мезенцев. И перекрестился.
— Иван Смирнов, политзаключенный-коммунист.
— Я по первому образованию политолог, сочувствовал вам, левым. Потом, увидев всю окружающую мерзость, пришел к Богу. Бросил работу политтехнолога, поступил в семинарию, окончил ее, стал иереем. Но это в прошлом. Ныне я гонимый исповедник. Сначала меня запретили в служении, потом извергли из сана. А потом даже отлучили от Церкви. И, наконец, я попал вот сюда.
— Вот как?
— Я обличал сатанизм власти и поклонившихся диаволу иерархов. Запрет на посещение людьми храмов под прикрытием этой так называемой пандемии, даже на светлое Христово Воскресение. Введение сатанинских куар-кодов. Предупреждал о надвигающемся всеобщем клеймении под видом принудительной вакцинации. Всё, как написано в Откровении Иоанна Богослова: «И он сделает то, что всем, малым и великим, богатым и нищим, свободным и рабам, положено будет начертание на правую руку их или на чело их. И что никому нельзя будет ни покупать, ни продавать, кроме того, кто имеет это начертание, или имя зверя, или число имени его». Совсем скоро только клейменным иглой власть Сатаны оставит привилегию трудиться, принимать пищу, заходить в трапезные, передвигаться. Привилегию в образе того же сатанинского куар-кода. А остальные, не покорившиеся, будут гонимы, травимы, ненавидимы. Заключаемы в лагеря, моримы гладом, пытаемы, убиваемы.
— Понимаю... — сказал Иван. — Я, хоть и атеист, но с уважением отношусь к вере и к верующим. Я так расцениваю всё это — что подобный террористический механизм служит цели тотальной консолидации капитала, трансформирования правящего класса и обращения людей труда в коллективную собственность владык. Фашизм наступает, это не видит только слепой. Уже сейчас власть в своей пропаганде насчет ковида открыто выкидывает на помойку здравый смысл и логику. И навязывает эмоции, навешивает ярлыки, разжигает ненависть, сеет страх. Да, я согласен, что скоро начнется насильственная вакцинация. Как базовый повод для дальнейшей фашизации. Будут отказники, не желающие рисковать своим здоровьем ради хотелок власти — и власть их начнет бешено поливать грязью. Начнет организовывать, якобы снизу, яростную травлю. Проще говоря, по фашистским лекалам будет создавать образ врага, в противостоянии которому остальных покорных и нерассуждающих нужно принудить сомкнуться под дланью всесильной элиты. Чтобы фашистское общество было сплоченным и послушным своим угнетателям, надо выделить врага и яростно давить его, причем врага заведомо слабого и не претендующего на изменение строя. Исторически фашизм всегда таким образом провоцирует рознь, причем отнюдь не по признаку неприятия угнетения, произвола и неравенства. Я как историк отчетливо вижу все эти признаки. А что касается конкретного антуража... Ну, допускаю, что это может быть выполнено и в виде такого... самосбывающегося пророчества — для изощренного глумления и демонстрации власти.
— На самом деле не суть, спорить не буду с тобой. Одно другому не мешает. Одно и то же действие может иметь и земное, и неземное выражение. От мира сего и не от мира сего... За исповедание Христа я и несу здесь свой крест. За то, что не отступил, не стал молчать, когда молчали все. Ибо мне пред Богом отвечать, я в Него одного верую, и если власть идет против Бога, то я — против власти. И если Церковь против Всевышнего, за Антихриста — то я против нее. Конец пути моего на этом свете близок. Господь меня к себе призывает, так что не испытаю в земном своем обличии самых страшных лет последних времен. У меня рак поджелудочной, уже метастазы пошли.
 
— Сочувствую, держись... Что еще могу сказать... — произнес Смирнов.
— Я не только для этого к тебе подошел, — помолчав некоторое время, продолжил Родион. — Полтора года назад усоп мой дядя по матери. Очень высокий пост занимал. Хоть и неизвестен был широкой общественности. В администрации президента начальником большим работал. Уходил долго и страшно. Тяжкие испытания послал ему Господь — и покаялся он. И исповедался мне перед кончиной. А я тебе это расскажу. Потому что очень важно. Перед Церковью мне уже не отвечать, ибо нет уже ее, лишь отдельные служители, диаволу не поклонившиеся, пусть и не возвысившие свой голос громко, как я. Только пред Творцом отвечу скоро. Но люди должны это знать. Хоть и грех совершаю, но помыслы мои чисты. Слушай же, коммунист Иван. И запоминай. И потом расскажи всем то, что узнаешь сейчас — откуда нынешняя власть взялась и как устроена. А я уже всё. Уже завтра повезут меня в больничку, тут, недалеко... Пути Всевышнего неисповедимы... В город, который одно время, в восьмидесятых годах, именовался даже, прости, Господи... — не досказав, бывший священник, тяжело вздохнув, перекрестился. — Там и отойду по воле Божией.
И Смирнову открылись новые леденящие душу подробности, в дополнение к тому, что он понял еще два года назад из тех тайных аудиозаписей. Подробности того, как устроена власть в уничтоженном СССР.
Со слов дяди отлученного иерея, контрреволюционная структура, или так называемый Орден, своими корнями уходил еще в годы правления Сталина. Предтечей его были не до конца разгромленные сети, фракции и группировки различных оппозиционеров, троцкистов, бухаринцев, зиновьевцев — в общем, революционеров, не нашедших себя в условиях созидательного строительства социализма. Они с самого начала понимали, что если не получается победить, навязать свою повестку, что называется, с «открытым забралом», то нужно будет мимикрировать под лоялистов, под верных партийцев. И, подтягивая друг друга «наверх», всячески подставляя, подводя под чистки и репрессии искренних сторонников партийного курса, исподтишка вредить, саботировать, гадить. Не забывая, разумеется, как можно громче славить вождей.
— Будущая верхушка так называемого Экселенц-Ордена в его современном обличии фактически зародилась в Карело-Финской ССР, — рассказывал Мезенцев. — Учителем и вдохновителем его основателя, впоследствии председателя «конторы», был как бы коммунист, а на самом деле финский масон...
Иван слушал и запоминал. Многое, конечно, ему было уже известно, но он не подал виду — мало ли что...
— Именно потому, что он возглавлял долгое время КГБ, удалось так беспроблемно свить это гнездо...
Как следовало из повествования, Экселенц-Орден фактически стал естественным продуктом эволюции всех тех, кто в ходе развития партийной линии оказался по той или иной причине выброшенным из «мейнстрима», или, как тогда говорилось, «генеральной линии». Те, кто был отторгнут, в конце концов решили — раз уж они остались не при делах, то пусть в конечном итоге будет «обычное», «естественное» общество, нежели то, на что они когда-то подписались. Именно такой выход они видели из ситуации, когда оказались отстранены от явной власти. Именно на этой платформе сошлись самые разношерстные «осколки» — переродившиеся носители великого революционного порыва. В основном это были выходцы из органов госбезопасности, как действующие «оборотни», так и оказывающие на «конторских» идейное и организационное влияние со стороны. Подтянулись и «тайно инакомыслящие» партаппаратчики, и идеологи, и деятели науки и культуры. И те, кто отвечал за международные связи — политические, экономические. Всё это происходило на фоне внутрипартийной борьбы, конкуренции различных группировок, которая никогда не ослабевала и лишь меняла свою форму и своих лидеров. Пресловутый тридцать седьмой несколько потрепал эти «протоорденские» структуры, но не до конца — так что понятно, чем объясняется такое болезненное отношение нынешних элит именно к тому году.