Каменные гости

Только бы выбраться из живой тюрьмы и успеть передать информацию. Со своими мыслями он как-нибудь справится, а радиоволны распространяются во все стороны, по ним тролли не смогут выследить свою Цель. Только бы выбраться... Ведь, если не считать йети-фэйри — а с чего бы их считать, они же не из нашего муравейника — только он один знает, что из себя представляют каменные подобия домов. Он должен выбраться.
Вверху над ним было так же черным-черно, как и внизу. Однако выход должен был существовать, раз он до сих пор, пусть с некоторым трудом, но все-таки дышит. Метра через четыре лаз чуть свернул вбок, шел некоторое время по диагонали, затем был поворот в другой плоскости под прямым углом — и вскоре капитан полз уже по горизонтальной норе. Потом вновь резкий поворот — и новая вертикаль. Над головой было все так же черно...
Выход обнаружился где-то на уровне четвертого этажа. Ларькин вывалился на пол ярко освещенной комнаты прямо сквозь стену, в которой оказался большой участок, состоящий исключительно из астома. Вернее будет сказать, обычный солнечный свет после полутора часов, проведенных в темном чреве тролля, показался Виталию неестественно ярким. 
Надо было срочно уносить ноги. Дверь заперта, и пока он будет возиться с отмычкой, его прикончат. Остается окно. Капитан подбежал к нему и попытался разбить ногой стекло. То, что Ларькин не стал бить со всей дури в прыжке, спасло его от вероятного увечья. Стекло не разбилось. Оно выдержало три страшных удара, усиленных отчаянием — и даже не треснуло. Капитан вспомнил окна, оставшиеся целыми после близкого взрыва, и понял, что тролль успел изменить структуру стекла и сделать его бронированным. Виталий попал в заранее приготовленную ловушку.
Где-то близко опять раздался хриплый басовитый звук — и затих. Дрогнули стекла, как будто под окнами завелся мощный дизель. Капитан сделал несколько шагов к двери и остановился, парализованный приступом боли. Ему показалось, что внутри у него взорвалась бомба. Боль путешествовала по внутренностям, хватая беспощадными стальными клещами поочередно печень, поджелудочную железу, сердце... Она остановилась на сердце — словно по нему часто неравномерно били огромной кувалдой.
Ларькина охватил знакомый ледяной ужас: он уже испытывал что-то подобное совсем недавно, в своем кошмарном сне. Только на этот раз ужас был смешан с тоской и чувством неизбежности, ожиданием чего-то гадкого, но неотвратимого. Спрятаться от этого можно было только в сон, в небытие. Хотелось, чтобы скорее уже все кончилось. После очередного страшного удара Виталий почувствовал, что падает, глазные яблоки начали сами собой поворачиваться, и сознание стало медленно проваливаться куда-то в тошнотворные сумерки. Последней осознанной мыслью было короткое, отрывочное: «Инфразвук».
Капитан не упал мешком, как другие жертвы тролля. Тренированное тело автоматически выполнило много раз отработанное упражнение: чуть подогнулась одна нога, легла на пол другая, и Ларькин мягко «стек» вниз, как огромная капля. Ноги так и остались согнутыми, готовые выполнить обратное движение, словно он собирался вот-вот подняться. Но встать капитан не смог. Его сознание двинулось по этапам в свой последний путь. Вначале Виталию, вернее, тому беспомощному остатку его «я», который оказался заперт в темном лабиринте мозга, лишенный зрения, слуха и других чувств, было страшно, он метался в отчаянии, натыкаясь на смутные картинки, тускло освещенные неразборчивые воспоминания. Затем движение стало более целенаправленным, эмоции отключились. Он уже не метался по лабиринту, он ехал по длинному туннелю, ускоряясь, как отошедший от станции поезд метро.
На несколько секунд включилось зрение: внизу простиралась Москва. Мелькнули изгибы Яузы, игла Останкинской телебашни... казавшийся сверху серым пятном парк Сокольники... Он уносился куда-то вверх, и, видимо, с родным городом следовало попрощаться. Потом Виталия втянуло в очередной черный туннель, и на некоторое время ничего не осталось, кроме мчащейся на него из тьмы яркой звезды.
 
Но это было не Солнце, это была какая-то чужая, незнакомая звезда. Капитан удивился — и вдруг очутился в собственном детстве. Он стал очень маленьким, чьи- то негрубые, умелые, но в общем, довольно равнодушные руки берут его и сажают на весы. Так, он уже может сидеть, но весы ещё младенческие, так что возраст приблизительно можно определить. Пеленка на весах оказалась чуть в стороне, и Виталию запомнилось ощущение холодной железной поверхности, коснувшейся его голой попки...
...Так, а это он делает первые шаги. Впрочем, нет, уже не первые. Довольно уверенно шагает по дачному участку родителей, держась за удобно расположенную как раз на высоте его груди водопроводную трубу. Топ- топ, перехватываемся. А вот по трубе ползет огромный страшный муравей. Никогда в жизни Ларькин не видел больше таких колоссальных муравьев.
...Муравьи, жучки, бабочки... Хватало ума в третьем классе коллекционировать насекомых. Наверное, через это надо было пройти. 
...Первая драка, ощущение поражения. Секция бокса, первая победа — очень большое чувство удовольствия, ни с чем не сравнимое. Боев потом было много, но таких ярких впечатлений не сохранилось.
...Первая любовь — молоденькая учительница английского на биофаке университета. Он — огромный, наивный, неопытный первокурсник. Жгучее ощущение стыда и радости — и испуга, словно проваливался в какую-то яму.
...Первое разочарование и первое расставание. Страшная боль и одиночество. Ее неумолимые, чужие глаза, которые ещё несколько дней назад были так близко, до невозможности близко — и казались родными навсегда.
...Драки, стрельба, удары и блоки. Бой на горном перевале, снизу палят из гранатомета, осколки рвут одежду и бьют через бронежилет по ребрам. Надо забиться куда-нибудь в щель между камнями, отползти, а потом вернуться и рассчитаться с ними, с теми, в зеленых повязках...
Странный знакомый звук, словно диктор на вокзале объявляет прибытие поезда. Да, так и есть, приехали. Капитан Ларькин вдруг увидел себя на незнакомом вокзале, он стоял на пустой платформе, вокруг никого не было, но слышался какой-то гул и шум, который обычно бывает на перроне. Вокзал был очень похож на один из московских: огромная крытая стеклом платформа, множество железнодорожных путей, оканчивающихся тупиком. Но Виталий не припоминал такого вокзала в столице. Он пошел по пустому перрону, оглядываясь по сторонам и пытаясь понять, куда же ему теперь деваться.
Внимание его привлекло огромное электронное табло, прикрепленное на большой высоте к сводчатому потолку. На таких обычно выводят информацию о прибытии и отправлении поездов. Ларькин обратил на него внимание, потому что табло вдруг ожило, на нем зеленоватыми флюоресцирующими буквами стала выкладываться надпись. Но это было не название поезда. Это были его имя, фамилия и отчество.
«Ларькин Виталий Юрьевич», — гласила первая строка. Чуть погодя, за ней стала появляться вторая: «Дата рождения — 17 ноября 1968 года».
Затем, с чувством ужаса и обреченности Виталий прочел третью строчку: «Дата смерти — 7 февраля 2000 года».
После чего его сознание вновь померкло. 
  
Глава 4
 
РАЗБОР ПОЛЕТОВ
   
Часть первая
 
ЛАРЬКИН
 
Конечно, это был бред. Бред, как ему и положено быть, страшненький, нехороший. Потом кошмарное табло вдруг превратилось в дисплей, но надпись на нем сохранилась. Помню, ещё успел подумать, грешная душа: «Всё. П...ц— он ведь никак не лечится». Но тут я обратил внимание на курсорчик.
Мигала справа от последней буквы такая всем знакомая черточка. Помигала-помигала — и передвинулась влево, стерев букву «а». За ней «д»... и так далее, одну букву за другой, всю гадкую нижнюю строчку. Вот спасибо. Ну что тут ещё скажешь, если без многоточий? Уау.
После этого я и начал приходить в себя. Очухался — лежу на полу в той же комнате, где и ложился. В желудке мутит, голова кружится, в носоглотке запаленный такой привкус, как будто пять кэмэ единым духом пробежал. А за дверью кто-то кричит: «Виталик, ты жив?!» Я сразу понял, что это Большаков, хотя голос у него изменился до неузнаваемости.