Доказательство (СИ)

— А далеко еще? — парнишке хотелось и отсрочить приближение к Адмиралтейству, и прийти как можно скорее. Он никак не мог разобраться с ворочающимися мыслями, обрывками ассоциаций и колких воспоминаний. Они мучили, создавая тянущий комок в горле. Невыносимым было желание просто с кем-то поговорить, а Вольского словно бы не замечали. — Я не помню дороги.
— Совсем не помнишь?
— Нет. Когда мы шли к вам…
— Да-с, надо думать, ты не приглядывался, — старик неотрывно смотрел вдаль, словно был вовсе не здесь, а где-то далеко-далеко, — да и я предпочитаю обитаться как можно дальше от Адмиралтейства. Так что, далековато-с еще, мальчик.
— А почему «как можно дальше»?
— А ты любопытный-с. У нас не любят отвечать на вопросы.
— Почему?
— Потому что так повелось. — Китаец пожал плечами, не столько выражая незнание ответа на вопрос, сколько показывая, что он ему глубоко безразличен.
Володька уже собирался было открыть рот для нового вопроса, как уткнулся носом в спину резко остановившегося Пса. Идущий рядом с Хранителем профессор остановился так же резко, попятился, оттесняя Вольского за свою спину. Китаец присвистнул и поглубже спрятал руки в карманы поношенной куртки. В глазах его пронзительная синева смешалась с металлической темнотой туч.
В мгновение струна, связующая душу и тело, настолько натянулась, что Володьке стало больно дышать. Перед глазами поплыли круги, а ноги подкосились. Он почти ничего не чувствовал, кроме погружения в темноту и жара в грудной клетке, ничего не понимал, круговорот образов уносил его куда-то далеко.
Он увидел открытое окно, которое ласково обнимали ветви цветущей сирени, чьи-то пальцы, рисующие портрет юной девушки в голубом платье. Он почувствовал тепло, не внешнее, а то, что скапливается в сердце и дарит улыбки. Сама весна смотрела на него с портрета: солнечная, яркая, бесконечно родная… Володька мало задумывался о любви, но эту девушку любил кто-то, кто был им, кем он был — любовь не вызывала сомнений, только грела… день ото дня.
Новая вспышка темноты.
Руки шарят по его телу, вынимая из карманов их содержимое. Он просит, умоляет оставить кулон. В нем что-то настолько дорогое сердцу, что грабитель, кажется, уносит вместе с тонким плетением золота кусочек души, оставляя только боль и вкус собственной крови на губах. Он не может пошевелиться, не может произнести ни слова. Он только смотрит вслед убегающему мужчине, а пальцы его сводит новый спазм.
Мрак.
Шумный город и топот копыт, гудки паровоза, вокзал. Огромные, обернутые в бумагу полотна. Кто-то просит быть осторожнее, но одна из рам не выдерживает, с хрустом рвется бумага, пейзаж оранжевым листопадом рассыпает солнце по задымленному перрону. Рабочие со страхом, а затем восторженно затихают, глядя на полотно: каждый вспомнит деревню, пруд у околицы, старушку-мать и вздохнёт каждый о своем. Бригадир отругает увальней, а те благодарно посмотрят на хозяина картины.
Чернота.
«Вам бы, душа моя, поспать, вы так простужены». Заботливый голос и теплые руки, запах шалфея и ромашки. И жар отступает от одного только тембра, и испарина уходит, остается только взять жену за руку и улыбнуться, лишь взглядом говоря: «Не волнуйся, родная моя, не волнуйся, всего лишь простуда, которая скоро пройдет».
Омут. Тошнота. Невозможность пошевелиться.
С шумом в миллиметре от тела проносится машина. «Девушка, осторожнее!» — «Простите, я задумалась». — «Вы еще и извиняетесь! Вы в порядке?» — «Да». Фантастические серые глаза с пушистыми ресницами и идеальный контур губ. Мысль о том, что необходимо нарисовать эти глаза. Просто жизненно необходимо. Пока еще не поздно. Пока не утратился этот опасный блеск, пока подрагивают еще её пальцы в твоей ладони. Нельзя отпустить. Никак нельзя отпустить. А картину назвать «Сама весна»… Да, именно так.
И ничего. Пустота.
— Скорее, пока она не решила вернуться!
— Не нужно, послушай, не нужно пугаться. Они ничего не сделают. Наша стена прочна. Здесь Хранитель и я, мы можем вас защитить. Не делай Избраннику больно. Успокойся. Вам нельзя воссоединяться.
 
Пёс поднял раскрытый циркуль над головой. Огромной силы сжимающаяся стена; ее волны чувствовал даже Китаец. Он сел рядом с безжизненно обмякшим Вольским, опустил его голову себе на колени и совсем уж рассеяно смотрел по сторонам. Такого он не ожидал.
Никто не ожидал. Стена должна была позволить пройти до Адмиралтейства незамеченными, но сила Кристаллической была слишком велика, чтобы не привлечь внимание тех, кому она была необходима. Лишь поначалу они боялись её, прятались в тихом ожидании, но потом желание стало слишком сильным, чтобы позволить свободной Кристаллической ускользнуть под защиту Геометра.
Сначала лишь смутные силуэты показывались из-за домов. Хранитель и Переговорщик были слишком погружены в собственные мысли. Избранник тихо переговаривался со стариком.
Тихо и тепло. Душа подозревала, что такое ее состояние — дело рук Пса, но не спорила. Какое-то умиротворение приносило то, что скоро завершится ее движение к пониманию. Путь продолжится.
Вспышка. Карандаши. Семья. Школа. Училище. Институт. Огромная картина на стене. Удивляющиеся лица. Замирающие. Громкие крики. Темное помещение и боль. Страшная. Невыносимая. Раздирающая. Темнота.
Свет. Забыть всё это знание будет так просто, как только она вернется к Избраннику.
Картины будущего давили нестерпимо. Что-то неверное, неправильное, истонченное до скрипа было в том, что открывалось душе. Она не могла понять, не могла увидеть, что же произойдет, но начала будить Володьку раньше времени, подбрасывая образы Теневой. Ей нужно было туда. Ей нужно было спасти Избранника. Кристаллическая вопрошала немым криком к Геометру — ответом ей долгий год была тишина. Еще раньше, до того, как она обрела возможность говорить, она чувствовала дикую тоску. Избранник метался. Металась Кристаллическая. Проводник не появлялся так долго. Взывая к миропотоку, душа просила о помощи. Силой веры и боли, пройденной всеми душами земли за долгие тысячелетия, она заклинала Создателей помочь ей. Так люди молятся Богу, так душа просила определения.
До перерождения она не чувствовала ничего подобного, лишь теперь, оказавшись в новом теле, она ощущала беспокойство. Неверный график. Как заставить Геометра обратить на него внимание? Каким образом дать знать о том, что происходит? Произошло. Увидели. Помогут. Но отделение от Избранника привело к тому, что Кристаллическая утратила нити осознания. Полностью. Сейчас она была лишь хранилищем отрывочных иллюзий и сама не понимала, что привело их обоих в Теневую.
Ей было тихо и тепло. Пока она не увидела смыкающиеся вдоль улицы ряды теней.
— Сделай так, чтобы нас не слышали.
— Как я могу? — немного странно говорить с кем-то, кто не наделен телом, с душой, такой же, как и она. Они смогут её понять, поддержать на этом пути. Душа изумленно, но без недоверия смотрела на переливы цветов, порождаемых тенями.
— Можешь, ты же Кристаллическая!
Хранитель смотрит под ноги, словно ничего не замечая, Ман плетется следом, его губы беззвучно шевелятся, он погружен в свои идеи. Мальчик и Китаец просто не могут их слышать.
— Вот видишь, мы тоже можем создавать стены от этих, — глава теней, едва различимых, плескал повсюду энергию недовольства и ожидания, но Кристаллическая сдерживала её, не позволяя прерваться разговору.
— От этих?
— Да, они слишком много возомнили о себе, вся эта пятерка, — согласных с предводителем много, воздух колебался от потоков силы, которую ощущала лишь Кристаллическая, начинающая нервничать.
 
— Но они пытаются помочь мне.
— Так же, как и Геометр? Да-да, все мы уже слышали, что в Теневую попала новая Кристаллическая. Это не укроется от таких, как мы. Мы тебя не боимся.
— Разве нужно меня бояться?
— В тебе слишком много силы. Мелкие пугаются и разбегаются. Они боятся, что ты окажешь влияние, сможешь их вобрать в себя. Идиоты. Но мы не боимся. Ты нужна нам.