Танцующий лепесток хайтана (СИ)

В итоге на нервной почве его астма стала постоянной проблемой. По глупой случайности как раз из-за ухудшения физического состояния он снова вынужден был столкнуться с юношей — теперь уже как преподаватель в его балетной группе.
С удивлением он отметил, что за время, что он не видел Мо Жаня, тот действительно повзрослел — и наконец отдалился от него. У парня появились друзья-одногодки, с которыми он весело проводил время. Ему теперь вовсе не было дела до его неловкого учителя Чу — тем более, что тот держался с ним подчеркнуто отстраненно. Да и как он должен был с Мо Жанем себя вести, если одно лишь присутствие юноши на занятиях и репетициях вызывало в нем такое отчаяние? Такую боль?..
Всегда сохраняя дистанцию, он наблюдал за тем, как между парнем и Ши Мэем зарождаются первые чувства. Ши Минцзина Чу Ваньнин знал не только как перспективного танцовщика, но и как необычайно легкого, отзывчивого и добросердечного человека.
Они были дружны с детских лет — и с его стороны было бы низко ревновать Мо Жаня к человеку, который был для него словно младший брат.
Ши Мэй заслуживал счастья. Он любил жизнь — и умел ею наслаждаться.
Он был достоин.
А Чу Ваньнин — нет.
Чу умел лишь молча наблюдать из тени, как живут другие — и старался испытывать радость, когда у небезразличных ему людей в жизни все складывалось.
Но делать это становилось с каждым днем все сложнее.
В какой-то момент он понял, что ревнует Мо Жаня к Ши Минцзину — и осознание это ударило по нему словно пуля, выпущенная куда-то в сторону и случайно срикошетившая прямо в сердце.
Он сам себе опротивел.
А особенно отвратительным был, пожалуй, его недавний поступок.
Случайно увидев в вещах Мо Жаня вышитый шелковый платок, он не мог не догадаться, что парень приготовил его в подарок Ши Мэю на Циси.
По всему выходило, что этой ночью Мо Жань собирался признаться Ши Минцзину в любви — именно с этой целью и дарили платки в этот праздник. Тут не могло быть никаких инотолкований.
Чу Ваньнин закрыл лицо руками, чувствуя, что сгорает от стыда.
Он украл этот чертов платок из вещей Мо Жаня!
Какое бесстыдство!!!
Зачем он вообще это сделал?!..
Мо Жань мог вполне признаться Ши Минцзину в чувствах и словами, без всяких подарков. Едва ли такая потеря могла его остановить.
Проблема была в другом.
Чу Ваньнин задохнулся от подкатывающих к горлу рыданий, вспоминая, что на платке были вышиты аккуратными, четкими стежками распускающиеся цветы хайтана.
Те самые цветы, которые Мо Жань так любил изображать на коробках с печеньем. Которые весной, бывало, мог наломать в парке и принести ему — просто так, чтобы поднять настроение.
Те самые цветы.
Теперь Мо Жань хотел дарить их другому человеку.
Они больше не принадлежали Чу Ваньнину — и никогда не будут принадлежать…
Чу Ваньнин не знал, сколько пролежал без сна, беззвучно захлебываясь собственными слезами — казалось, он никак не мог остановиться, сколько ни тер лицо. Они просто лились из его глаз подобно прорвавшей плотине, которую больше невозможно было починить.
Он украл этот чертов платок потому что все еще хотел присвоить себе что-то, что стало бы для него частью воспоминаний о Мо Жане и том беззаботном времени, когда парень был его учеником — когда Чу Ваньнин считал его своим другом и еще не знал, что его сердце вот-вот разобьется.
Мо Жань вернулся в номер только к рассвету. На самом деле, он отправился прогуляться по чужому городу после конкурсного выступления в одиночестве — в какой-то момент он понял, что не сможет выдержать бесконечный треп Ши Минцзина, который, казалось, и минуты не мог провести с закрытым ртом.
Ему было хр*ново.
По-настоящему.
И он понятия не имел, что с этим делать.
В какой-то момент он остановился посреди темной улицы и, запрокинув голову вверх, уставился на безжизненно холодное темное небо. Даже оно напоминало ему своим цветом глаза его учителя — темные, бездонные, похожие на разверстый космос.
Из-за отсвета огней ночного города звезд практически не виднелось, так что нечего было и надеяться увидеть падающую звезду.
 
Да и что он мог бы загадать?
Все, чего ему хотелось по-настоящему — вернуться в номер, где, должно быть, его ждал злой как демон преисподней Чу Ваньнин, готовый растерзать на куски из-за опоздания.
Вот только… разве был Мо Жань виноват, что так сильно желал этого демона? Разве мог он с этим хоть что-то поделать?
Он был, мать вашу, влюблен.
Казалось, чем хуже к нему относился Чу Ваньнин, тем сильнее парень влюблялся.
Все, что ему оставалось теперь — блуждать по ночному городу до самого утра, потому что вернуться в гостиницу он просто не мог.
Когда небо начало светлеть по кромке горизонта, внезапно пошел сильный дождь.
Парень вымок до нитки, и теперь одежда облепляла его словно утопленника.
Он тихо приоткрыл дверь номера и проскользнул внутрь — мокрый, с волос бесконечно капало. Продрогший до нитки словно бездомный пес, вышвырнутый хозяином.
В номере было тихо.
Парень бросил взгляд в сторону ширмы, украшенной изображениями парящих сорок — однако та надежно скрывала от него дальнюю от двери кровать, и учителя Чу, который, очевидно, уже давным-давно мирно уснул, так и не дождавшись ученика с поздней прогулки.
Поборов желание хотя бы мельком взглянуть на спящего юношу, Мо Жань направился прямиком в постель. Стянул с себя мокрую насквозь одежду — и бросил ее прямо на пол. Натянул на себя просторную футболку для сна — не до конца был уверен, что надел ее нужной стороной, но сейчас ему, по правде, было все равно. Она липла к вымокшей под дождем коже и мешалась, но он не рискнул бы включить свет на случай, если Чу Ваньнин все-таки спал не так уж крепко.
Немного поколебавшись, он сел на своей постели и уставился на ширму, отделявшую их кровати.
Какого хр*на он делает?!..
С волос продолжало течь ручьями. Его руки мелко дрожали — и он обхватил себя за талию, медленно покачиваясь из стороны в сторону, отчаянно пытаясь успокоиться.
Дышать медленнее.
Не думать о Чу Ваньнине, который лежал, такой беззащитный, всего в паре метров от него, и ни о чем не подозревал.
Не думать, что мог бы, пока тот спит…
“Бл*ть!!!”
Мо Жань обхватил голову руками, продолжая раскачиваться.
А затем вскочил на ноги и беззвучной тенью преодолел расстояние между собой и спящим учителем Чу.
Это было недостойно?!..
Плевать!!!
Он оперся руками по обе стороны от головы Чу Ваньнина, склоняясь к нему. Тяжелые влажные капли падали Чу на лицо, но Мо Жаню было плевать.
Проснется?!
Ну и пусть!!!
Он склонился к Чу еще ниже, и теперь мог слышать странно хриплое, прерывающееся дыхание своего учителя. Оно было медленным, но отчего-то словно... натужным.
Мо Жань опустил голову ниже, и его губы накрыли мягкий, чуть приоткрытый рот.
Соленый…
Почему его губы были такими горько-солеными?!..
На вкус поцелуй был словно глоток морской воды.
Мо Жаня буквально затрясло от этой *баной горечи, его пальцы сжались по обе стороны от головы не сопротивляющегося и ни о чем не подозревающего Чу.
Его язык уже проникал в рот учителя, соприкасаясь с нежными стенками щек, двигаясь нагло, в порыве охватившего безумия. Чу Ваньнин не смог бы сейчас остановить его, даже если бы проснулся и попытался оттолкнуть — но… к счастью, он действительно крепко спал.
Что… что он творит?..
Он целует находящегося в бессознательном состоянии учителя, пользуясь тем, что тот ни о чем не догадывается.
И его это, мать вашу, возбуждает…
Мо Жань резко отпрянул в сторону, словно обжегшись.
Что он творит?!..
Дрожащей рукой он накрыл свой рот, все еще чувствуя соль и горечь.
“Это был вкус слез, — изумленно понял он через некоторое время, когда его наконец перестало колотить нервной дрожью. — Определенно… вкус слез”.