Сфера времени (СИ)
— Радуйся, мастер! — поздоровалась женщина.
— Здрав будь, государыня, — поклонился гончар. — Чем помочь могу?
— Пряслица мне нужны одинакового размера, но двух цветов. Сорок штук одного и десять другого.
— Неужто прядильный дом организовать решила? Я слышал, у тебя мастерицы на чудо-самопрялках работают. Песни поют, а нить сама тянется.
— Э, нет, прости, мастер, но даже портки натянуть и то усилие надо, а сами только зайцы плодятся. Мне пряслица для счёта нужны. Получив у удивлённого мастера мешочек маленьких грузиков, она отправилась к кузнецу. Тот, зная её уже достаточно хорошо, лишь в бороду поулыбался да прогудел:
— Сдюжу я полоски, хотя зачем металл ковать, ума не приложу, деревянные проще, да и раму сделаю, а то с тебя станется по мастерам бегать да отвлекать их от трудов праведных. Хоть расскажешь, на что тебе эта трещётка?
Фрося расхохоталась и объяснила кузнецу, как пользоваться счётами.
— Хороша забава, — одобрил Иван. — Купцам да отрокам по нраву придётся. А тебе на что?
— Считать, — коротко ответила Фрося. — Ты идею бери, если хочешь.
— Что ж, благодарю. Сыну такие сделаю. Умным будет — повторит, там глядишь, и научится мастерством деньги зарабатывать. Принесу тебе завтра твои счёты, не бегай по морозу почём зря.
На следующий день процесс пошёл. Они втроём вместе с писцом и Жданом, который переехал вместе с хозяевами на новое место, сводили счета, сверяли расходы, всё более поражаясь количеству украденного.
— Не мог ячмень стоить в прошлом году куну за пуд, — Ждан засунул кончик писала в рот.
— Почему не мог? — Фрося нашла в стопке нужную бересту и развернула, — Вот три года назад же стоил.
— Так три года назад неурожай был жуткий, вот и дорожало всё. А в прошлом много ячменя уродилось.
— А сколько тогда мог?
— По-разному, но точно меньше. Вот написано «Куплено у Вышаты семь пудов по куне за пуд», вот у него и спрашивать надо.
Позвали купца, расспросили. Оказалось, не больше резаны уплачено было пуд ячменя.
— «Шесть отрезов полотна на скатерти», — прочитала Фрося. — Точно помню, скатертей не было. Те, что в гриднице лежат, старые, в пятнах все.
— Надо звать Никиту Иванова, пусть рассказывает, где хранится добро, в грамотах указано, да почему купцы говорят одни цены, а записаны другие! — бросил на стол писало Ждан.
Послали дружину к тиуну в дом. А того и след простыл. Доложили князю. Жену Никитину с дочкой привели серых, перепуганных.
— Где хозяин ваш? — спросил Давид.
— Не ведаю, княже, — супруга тиуна опустила глаза.
— Пусть будет так. Значит, раз нет его, за татьбу казны княжеской будешь ты отвечать. Добро всё ваше я заберу, а самих в холопы продам.
— Смилуйся, князь Давид! — бросилась в пол женщина. В Рязань ушёл конным сегодня утром. Только золото с собой и взял! Забери всё добро, но не губи! Распусти меня, позволь лишь приданое забрать.
— Хорошо, если поймаю татя, будет тебе и роспуск, и часть добрачная, но чтоб после ноги вашей в городе не было.
Тиуна поймали. Повезло, на гололёде лошадь ногу вывернула. Били кнутами, клеймили щеку да продали в рабство. Супруге отдали приданое, телегу с конем подводным, разрешили взять тулупы, платья сменные, еды на три седмицы вперёд и выпроводили вон из города. Остальное добро переписали и перевезли в закрома княжеские. Дом же Давид жаловал Ждану Тихоновичу — новому тиуну своему.
— Ты видел путь татьбы, — сказал Давид, вручая серебряную привеску с княжим знаком. — Не ступай на него. А верность я ценю и помню.
Зима закончилась очень быстро, а весной не успел ещё снег сойти, как пришло письмо от юного князя Переяславского. Звал Ярослав Всеволодович Давида встать с ним против половцев. Потрепали южные границы за зиму кочевники, сёла пожгли, у самого города несколько раз показывались. А им только слабину покажи, пол-Руси пропашут. Ничего живого не останется. Задумался князь Давид. И не пойти нельзя, всё же дружба у него с Всеволодом и детьми его. Только заступничеством великого князя и держится стол Муромский за Святославичами, и не сгинул в распрях город. А пойти — значит оставить жену в тягости на милость боярам.
Положение Ефросиньи держали в секрете, благо срок позволял, да мода пришла из Суздаля на сарафаны широкие, из множества клиньев сшитые да в сборки собранные.
Перед походом собрал князь совет большой. Не только мужи думные на нём присутствовали, но и воины доверенные, духовные люди да крупные ремесленники.
— Ухожу я с войском на половцев. Супруга моя Ефросинья остаётся княжить в Муроме. А потому слушайте, бояре, меня внимательно: если я по возвращении домой найду не то, что оставил, то худо будет всем. Вашими головами восточную стену города украшу, поняли?
— Не гневи Господа Бога нашего, — прогудел Муромский митрополит. — Мало ли что случиться может, так зачем грех на душу брать.
— А ты, владыка, пригляди, кабы чего не случилось. И мне тогда каяться не придется, а тебе город в спешке покидать да кафедру переносить в Рязань[6].
Не понравились боярам речи княжеские, не понравился настрой. Привыкли городом, как вотчиной своей распоряжаться, но шкуру свою подставлять никто не хотел, свежа ещё была память о судьбе убийц великого князя Андрея[7]. Боярин Ретша слушал князя и понимал — выполнит обещание, ни дай бог с его любимой Ефросиньи хоть волос упадёт, выкосит всех, да так, что Кощюн родным батюшкой покажется. А посему надо не горло драть, а подумать, как Давида стола Муромского лишить, да на его место сесть. Боярин Позвизд думал точно так же, а боярин Богдан при похожих мыслях, ещё и прикидывал, как стравить двух старых друзей, что б они друг дружку прирезали.
Через три дня после собрания Давид с сотней отправился к Переяславскому княжеству, а Ефросинья вновь осталась в Муроме одна.
–
[1] Ветхий завет. Книга Притчей Соломоновых.
[2] Из 7.2; 7.5 Апостола Павла 1-е послание к коринфянам
[3] Вёсельник — Мастер, изготавливающий вёсла.
[4] Улита Степановна Кучко — супруга Андрея Боголюбского, обвиненная в заговоре против мужа и казненная (распятая на воротах) после его смерти.
[5] Анастасия Чарг — любовница галицкого князя Ярослава Владимировича Осмомысла, сожженная 1173 г. Галичанами.
[6] Здесь автор несколько натягивает сову на глобус. До 13 века действительно в Муроме была собственная епархия, потом епископ Муромский перебрался в Рязань, где и умер. По одним данным в 1295 г., по другим между 1356 и 1360 гг. Бежать из Мурома ему пришлось, судя по «Повести о епископе Василии» из-за обвинения того, что он «недостойно имети дев в храмине своей на ложе». Епископ явил чудо и перенёсся через Оку в ст. Рязань. Тут бегство епископа и прочее будет связано с периодом боярской власти в Муроме и возникшей, в связи с этим смуты.
[7] Имеется в виду Андрей Боголюбский, убитый боярами в 1174 годы. Убийцы были найдены (20 заговорщиков) и казнены.
Praeteritum XXII
По мнозе же времени приидоша к нему боляре его, с яростию рекуще: «Хощем вси праведно служити тебе и самодержцем имети тя, но княгини Февронии не хощем, да государьствует женами нашими. Аще ли хощеши самодержець быти, да будет ти ина княгини, Феврония же, взем богатьство доволно себе, отидет, амо же хощет!»
«Повесть о Петре и Февронии Муромских»
Весна грязная, слякотная, дождливая, тянулась непозволительно долго. Люд уже чувствовал первое тепло, видел первую зелень, но радости это не приносило. Живот лип к спине. Кое-где в деревнях начали есть зерно для посевов. Старосты жаловались.
Фрося осмотрела кладовые да амбары княжеские. Муки и крупы почти не осталось. На посев в городе не держали.
— Что нынче по сёлам творится? — спросила она у присутствующих. На малом круге были только доверенные лица. Именно с ними Ефросинья решала текущие вопросы. Боярам же во время собрания думы лишь создавалась видимость совещания. Пока получалось. То ли ничего по-настоящему важного не решалось, то ли Давыдовых угроз хватило, то ли ждали, когда княгиня оступится, чтоб после заклевать.