Сфера времени (СИ)

Схватила короткий соболий кожух, шерстяной плат, да помчалась на конюшню. Сил находиться в этих стенах не было.
— Сани возьми, хозяйка! — увещевал конюх. — Куда по холоду да в седло?! Едешь-то далеко? Что князю сказать?
— Ничего! — рявкнула Фрося, влезла в седло и выехала прочь.
По городу пришлось идти шагом, но за его воротами можно было пустить коня рысью, давая волю эмоциям. Ни одной дельной мысли в голове не было. Сама того не замечая, она направилась в Борисоглебский монастырь. Отец Никон ещё две седмицы назад прислал весть, что болеет, и просил его не беспокоить, но сейчас Фросе очень нужна поддержка старца. Обратиться попросту больше было не к кому. Не пойдешь же к матери Фотинье или к Настасье с такими проблемами.
Фрося постучалась в дом к игумену и замерла в ожидании: «А вдруг ему настолько плохо, что он в монастырской лечебнице? Возраст всё же, — пока ждала, разозлилась на себя, — Ну и что, что просил не приезжать, ну и что, что переписывались раз в несколько дней?! Могла бы и раньше наведаться, подождал бы и переезд, и склоки бабские. Так нет же, прибежала только, когда лихо случилось».
Дверь мягко отворилась, и на пороге возник отец Никон. Похудевший, с синяками под глазами, но тем не менее всё равно безупречно выглядящий. Седые волосы убраны в хвост, борода ровно подстрижена, синяя льняная рубаха застёгнута на все пуговицы и подпоясана, шерстяные портки заправлены в высокие ноговицы.
— Случилось что? — первым делом спросил игумен.
— Можно зайти? — Фрося чувствовала себя крайне неловко.
Настоятель Борисоглебского монастыря пропустил гостью вперед, а сам прошёл следом. Ступал он медленно, осторожно, боясь, что снова начнётся приступ, вылечить который невозможно, только переждать. Очень нехотелось, чтобы Фрося видела его в таком состоянии, потому и наказал не приезжать. А раз здесь княгиня, значит, неприятность какая случилась. И куда Давид, спрашивается, смотрит? Ох, как не вовремя скончался Владимир Юрьевич. В Муроме зима тяжкая, а эти двое, как недоросли неразумные. Хотя в их возрасте игумен был не лучше.
Отец Никон усадил гостью в убранное мягкими подушками кресло, налил ей горячего сбитня с мёдом, сел напротив и коротко велел:
— Рассказывай.
— Как ты? — первым делом поинтересовалась княгиня.
— Живой, а в моём случае это уже хорошо. Не уходи от темы, ты явно приехала не для того, чтобы полюбоваться на дряхлого старика.
Фрося густо покраснела и отвела взгляд.
— Да. Мне просто не к кому больше идти с этим. Муромская знать, что яма со змеями. Не то, чтобы для меня это новость, но весь их яд направлен на меня. Мне страшно, до холода в животе страшно. Я знаю, что такое интриги знати. Перемелют и выплюнут. Рассчитывать мне не на кого. Не хочется повторить судьбу Улиты Кучко[4] или Настасьи Чарг[5]. Давид сегодня прилюдно посадил меня рядом да назвал княгиней, равной ему по статусу. Вот и мыслю, сколько дней я после этого проживу и чем действительно для княжества распря с боярами обернётся. Это ведь только в Повести хорошо да красиво сказано. Предложили бояре Февронии покинуть Муром, взяв с собой всё, что она пожелает, а она князя своего пожелала, и отбыли они вместе из города на радость мужам думным. В жизни только так не бывает. Обвинят виновной в голоде, заморозках, нашествии печенегов или падеже скота, и всё.
Ефросинья уронила голову на руки. А отец Никон искренне порадовался, что она не видит сейчас выражение лица его.
— О какой Повести ты сейчас говоришь, дочка? — спросил он мягко, стараясь унять вновь сбившееся с ритма сердце.
— Та, что будет написана в шестнадцатом веке о Петре и Февронии Муромских, — криво усмехнулась Фрося. — Милая сказочка о любви бортниковой дочки и князя.
— Значит, твоё появление было предопределено историей? — впервые на Фросиной памяти игумен выглядел ошарашенным. Потом резко зажмурился, скривился, как от сильной боли, провел одной рукой по шее, плечу, сжал грудь в районе сердца. Губы его налились синевой. Дыхание стало редким.
 
— Отец Никон, что с вами?! — Фрося подлетела к соседнему креслу и успела поймать выпавшую из рук чашку, начала расстёгивать ворот рубахи.
— Не стоит, — тихо произнес игумен и отвёл Фросину руку холодными пальцами. — Мне лучше.
Фрося села рядом на пол. На «лучше» было не похоже, однако мужчина сам расстегнул ворот и откинулся в кресле, закрывая глаза. Фрося, холодея от ужаса, подумала, что её опрометчивые слова сейчас могли привести к смерти очень дорогого человека. Несколько минут они молчали. Постепенно дыхание старца выровнилось, и он попытался ободряюще улыбнуться. Вышло не очень.
— Я не верю в предопределение, отче, — наконец произнесла Ефросинья.
— В данном случае вопрос отнюдь не в вере, — священник сцепил свои длинные тонкие пальцы и наклонился к ней. — Расскажи мне эту Повесть.
Ефросинья очень сомневалась, что сейчас время сказок.
— Надо лекаря позвать, а не глупые Повести рассказывать.
— Нет ничего того, что бы знал местный лекарь и не знал я, успокойся и расскажи, — привычный тон постепенно возвращался к игумену.
Фрося облегченно выдохнула и пересказала всё, что помнила. После того, как она закончила, в доме повисла тишина, лишь дрова в печи успокаивающе потрескивали. За окном повалил снег. Начало темнеть. «Видимо, ночевать сегодня придется вне дома, — подумалось княгине. — Интересно, это достаточный повод для развода?»
— А ты знала, что Феврония и Ефросинья — два варианта одного греческого имени? — спросил наконец игумен.
— Нет, — честно ответила Фрося.
— И тем не менее сопоставила повесть и реальные события?
— То, что канонические Петр и Феврония — это исторические Давид и Ефросинья, доказано давно и не мной.
— И тем не менее ты сомневаешься в решении своего супруга?
— Я не сомневаюсь. Я не понимаю его.
— Хорошо, — отец Никон кивнул. — Но почему вместо того, чтобы спросить у него о причинах, ты убежала ко мне?
Фрося вновь опустила глаза. Вот что на это сказать? То, что она побоялась услышать, что не нужна более? Что она привязалась к мужу и не знает, что теперь с этим делать? Что сегодня с утра ей жутко хотелось апельсин, а в положенный срок кровь так и не пошла?
— А к кому мне идти, отче? Скажи, и я пойду! — почти прокричала она.
— Тише, деточка, тише! Я не хотел тебя обидеть. Но с мужем говорить надо, тогда и горевать не придётся. Мне-то, старому, короткий срок остался, а вам ещё долго под руку идти, если Повести твоей верить. А убегать не выход, жизнь всё равно догонит.
Фрося вздохнула:
— С боярами-то что делать?
— Давить их надо, как гнид, — раздалось от двери. Князь Давид стоял и смотрел на заплаканную супругу с тревогой. — Ты чего умчалась на ночь глядя, ладо?
— А ты отчего не предупредил, что боярам скормить меня собираешься?
— Я этим собакам даже костей не кинул бы.
— Мог бы сказать, — уже спокойно произнесла Фрося.
Давид скинул заснеженный плащ и помог супруге подняться с пола.
— Да я и сам не знал, что так обернётся. Только иначе никак бы не вышло. Не бойся, если поеду куда, поставлю подле тебя людей верных. Илья ни на шаг отходить не будет. Матушку попрошу гадюшник этот успокоить. В остальном сдюжишь, я в тебя верю. Отче, ты как?
Отец Никон кивнул. Как он? Плохо. Долгую жизнь прожил, а умирать все равно не хочется, но сердце износилось и всё хуже бьется в груди, старая рана напоминает о себе всё чаще и чаще, да головные боли изматывают день ото дня. Подводит тело и именно тогда подводит, когда нужно больше обычного.
 
— Помогу, не оставлю.
Проверить счетные грамоты всё же пришлось. Для этого сначала понадобилось разобраться с буквенной системой записи цифр. Тиун же княжеский, который вёл хозяйство во дворце, вообще записывал все расчеты глаголицей, видимо, надеясь, что никто не поймёт да разбираться не захочет. Пришлось позвать в подмогу княжеского писца. Тот сначала нос кривил, мол повесили на бабу-дуру, а он как крайний всю работу делай. Но после глянул внимательней, почесал затылок да полез в записи свои, ещё в ученье сделанные, и нашёл-таки глаголицу, помог понять, что к чему. Правда заметив, Фросины закорючки, не удержался, спросил, что за письмо такое хитрое? Пришлось объяснять, что на востоке так цифры пишут, а на западе, в Риме — иначе. В общем, писарь ушёл от Фроси довольный новой наукой и помогать вызвался добровольно, уж больно ему любопытны были эти «цифры арабские» да сложения в столбик. Фрося же, разобравшись наконец с записями, пошла в гончарную лавку.