Сфера времени (СИ)
«А ты неглупый мужик, да Игорь? И просчитываешь возможные риски наперёд. Видишь и понимаешь явно больше моего. А потому вслух даже не произносишь того, о чем в этой комнате и так все догадываются. Кого же ты в итоге защищаешь? Себя? Милку? Давида? Что ж ты тогда такой умный-разумный за женой не уследил? Обиделся? А в петле увидел и понял, что никакая обида жизни человеческой не стоит».
— Ладно. Принесите мне сговор, я почитаю да спрошу у отца Никона, вправе ли вас рассчитать. Если да, покажешь мне своего тиуна, и езжайте на все четыре стороны.
–
[1] Металлические подвески со знаком Рюриковичей по одной из версий выдавались представителям княжеской администрации: тиунам, сборщикам податей, писцам и т. д.
Praeteritum XVI
«Она же остаточное дело воздуха того шьяше, уже бо единого святаго риз не дошив, лице же нашив и воста и вотче иглу свою в воздух и преверте нитию, ею же шиаше.»
«Повесть о Петре и Февронии Муромских».
— Мне совершенно нечего надеть! — Фрося перебирала сундук с одеждой. Льняные платья выглядели помятыми даже несмотря на то, что после стирки их намотали на палку и прокатали рубелем. К тому же стояла невероятная жара, и хотелось одеться так, чтобы этой самой одежды было по минимуму.
«Хорошо, что это самое начало тринадцатого века, а не семнадцатый, с корсетами и многослойными юбками».
Фрося достала свадебную рубашку из тонкого льна и зеленое льняное платье, которое сшила по приезду в Борисоглебский монастырь. У нарядов были достаточно широкие юбки, чтобы свободно сидеть в седле, не задирая подол выше колен. Повертев немного зеленое платье, она спорола с него рукава и подшила края стана. Получился глухой сарафан, наподобие тех, что носят горожанки. Под низ натянула короткие портки. Идея затыкать нижнюю рубаху спереди и сзади за пояс, образовывая нечто похожее на штаны, ей категорически не нравилась. Лучше уж портков коротких нашить, чем городить под подолом невесть что. Вздохнула. Подпоясалась тканым поясом. Убрала волосы под красный повойник, сверху накинула плат. Зафиксировала все это очельем, на котором позвякивала пара серебряных височных колец. Ревниво оглядела себя. «Нет, так дело не пойдет. Нужен утюг и плечики, иначе всё время буду выглядеть, словно меня пожевали и выплюнули».
Хмурая, спустилась вниз, ночное приключение с кухаркой настроения не добавляло. Лезли всякие гадкие мысли о пленных рабынях, привозимых мужьями в дом, и о сговорчивых сельских девицах. Хотелось запустить в Давида глиняным горшком.
— Замечательно выглядишь, — вырвал её из размышлений мягкий голос игумена, — хотя взгляд такой, словно решила убить кого, но всё ещё раздумываешь как.
Отец Никон сидел на корточках посреди гридницы и гладил розовое собачье пузо.
— Не выспалась. На улице жарко. Платье мятое. Раздражает всё, — буркнула Фрося, не желая поднимать скользкую тему. Посоветоваться на счёт Милки она хотела, но сейчас решила не начинать разговор. Слишком много непонятного плескалось внутри.
— После бессонной ночи утро не в радость, — спокойно отметил священник. — Мы едем?
— Да. Я приказала малую телегу запрячь. С нами Ретка отправится и рабыня. Думаю, подаренной девушке в деревне лучше будет. А вместо неё хочу двоих или троих взять в челядь домашнюю.
Игумен кивнул, поднялся и последовал за вышедшей из дома Фросей.
Во дворе её ожидала медногривая лошадка, убранная под седло, и вторая низкорослая, ширококостная, запряженная в небольшую телегу. Заплаканная рабыня утирала рукавом лицо, Ретка едва слышно успокаивала девушку. Фрося подавила укол совести. Отпустить она девчушку не может, ей просто некуда идти. О продаже даже речи не может быть. Одна только мысль о торговле людьми претила. Оставить дома — тоже не вариант, единственный выход — деревня. Живут же там дети, значит, и для невольницы работа да место у печи найдется.
— Смотрю, ты гораздо лучше держишься в седле, чем месяц назад, — отметил игумен, когда они уже выехали из Мурома и двинулись в сторону деревни Герасимка. Сзади поскрипывала повозка. С тягловой лошадкой легко управлялась Ретка, сидя без седла прям на спине животного и весело болтая босыми ногами. Надевать обувь в такую жару девушка наотрез отказалась.
— Так Яким задался целью обучить меня верховой езде. Сказал, что мне не положено по городу пешком ходить. Или всё время телегу запрягать, или верхом. Вот я и решила, что каждый раз отвлекать работника, чтоб он меня, любимую, катал, глупо. Дел в усадьбе масса, поэтому согласилась учиться. Теперь и с повозкой управляюсь худо-бедно, и лошадь меня слушаться начала. Игумен кивнул и перевёл тему.
— Дом преобразился. Мне нравится, как в нём стало. Но чем тебя Давыдовы слуги не устроили?
Фрося вздохнула и принялась рассказывать. Про рабыню, ключницу, кухарку и её мужа. Вроде и ровно обо всех говорила, одинаково, но главное от игумена не укрылось.
— И что ты решила с Милкой да Игорем делать?
— Сговор их я прочитала. Заключал его Давид. Вот пусть разбирается со своей любовницей и потенциальным бастардом сам.
Отец Никон покачал головой. Нет, не ум сейчас руководит Ефросиньей, а женская обида. И чем сильнее она затянет её в узел, тем сложнее будет распутать. Хотя, с другой стороны, раз злится на сотника, значит не безразличен он ей. Тем не менее мысль эту игумен развивать не стал.
— Согласно вашему брачному сговору, ты имеешь право распоряжаться слугами, холопами и рабами в отсутствие мужа, по своему усмотрению.
Фрося опять вздохнула.
— Знаю, перечитала. Поэтому я в противоречиях. Всё мое воспитание, все принципы говорят: не сметь вмешиваться в чужую жизнь и оставить всё, как есть до приезда «мужа». А реалии этого мира требуют отослать семью, предварительно повенчав их в церкви, чтобы даже никто заикнуться не смел о бастарде, раньше законных детей рождённом. Давид через пару лет станет князем Муромским, я бы не хотела, чтобы его дети сражались между собой за наследство. Там других бед хватать будет.
Игумен впился острым взглядом в Ефросинью.
— Все же решила остаться?
Фрося дернула плечом и скривилась. Да она решила, но до сих пор сама не поняла, что это покорность судьбе или напротив желание взять её в свои руки.
Отец Никон слишком хорошо понимал Ефросинью, её тревоги и этические дилеммы. Он знал, что ей чужд этот мир, но она ведает его будущее, и эти знания не могут не накладывать отпечаток на решения и действия. И чем раньше она примет это, научится пользоваться своими даром, тем лучше. Отцу Никону нужны были знания о судьбе Мурома, потому что своих не хватало катастрофически. Да и жизнь подходила к концу, он чувствовал, что осталось недолго. Уставшее за многие годы сердце всё хуже и хуже справлялось со своей работой. Всё чаще ночами его мучал сухой кашель, а днём одышка. Всё быстрее он уставал. Приступы же головной боли становились всё длительнее и болезнее.
— Что ж, — произнес он наконец, — с челядью оба варианта хороши. Только одно решение принадлежит обиженной женщине, а второе — княгине.
— Я не…
— Ты — да. Можешь сейчас мне сколь угодно рассказывать про иные традиции твоей родины. Про свободные отношения и право каждого решать, где, с кем и как, но ты сама уже заметила, что мораль твоего мира не натягивается на реалии этого.
— Откуда вы… — Фрося запнулась. — Знаете?
— Встречал.
Ефросинья забыла, как дышать. Кого мог встретить священник? Кто-то прибыл за ней или это ещё один турист?
Игумен взглянул на хватающую воздух женщину и опустил глаза.
— Десять лет назад я гостил в Царьграде у сына и внуков. Там, на одном из невольничьих рынков, выкупил юношу «со взором горящим». Рассказывал он дивные вещи. О кораблях, что могут путешествовать до Луны, о зданиях, собранных сплошь из стекла, о городах под невидимыми куполами, о машинах, способных отправить вглубь веков. Много чего говорил и о знаниях, доступных единицам, о семьях, больше похожих на гаремы, о безразличии и вседозволенности. Он изумительно рисовал, и я забрал его с собой в Муром. К сожалению, он знал подробно историю «Крестовых походов», и совершенно ничего не смыслил о своём государстве. Обидно. Это он создал все фрески в Борисоглебском монастыре. Я когда печь твою, тюльпанами разрисованную, увидел, то сразу догадался, кто ты и откуда.