Сфера времени (СИ)
На первом этаже никого не было. Челядь спала в клетях, пристроенных к дому, но у каждой был отдельный вход со двора. Чтобы попасть на кухню, тоже надо было выйти на улицу. Светильник Фрося зажигать не стала, лунного света, пробивающегося сквозь узкие окна, хватало, чтобы дойти до выхода. Щенок потрусил за своей хозяйкой.
Ночь была прекрасна. Городской шум сменился стрекотом сверчков. С реки дул прохладный ветерок, разгоняя августовскую жару. На кухонном столе стояла крынка с малиновым морсом. В суконном мешке, укутанном в овчину, доходила каша. Ефросинья налила себе пить в небольшой деревянный стакан, коим пользовались слуги, и сделала глоток, прикрыв глаза от удовольствия. За стеной что-то грохнуло. Женщина и не придала бы звуку значения, но Каспер коротко гавкнул и сорвался с места.
— А ну стой! — зашипела Фрося, — перебудишь всех. Однако щенок уже вылетел вон.
Тихо ругаясь насчет бестолочей, которые не могут в ночи дела свои тихо делать, хозяйка поспешила за собакой.
Каспер навалился на дверь кухарки передними лапами и залаял. Фрося схватила его на руки.
— Пойдем, малыш, а то перебудим тут… — договорить не успела, за дверью послышался протяжный хрип. Совершенно не осознавая, что делает, она дернула ручку на себя. Хлипкая щеколда вылетела, и ворвавшийся в темную клеть лунный свет натолкнулся на качающееся тело. Щенок выпал из рук, перекувыркнулся и неистово залаял. Фрося завизжала, срывая горло. Подлетела к кухарке, подхватила её за ноги, поднимая вверх и стараясь не думать о мокром от испражнений подоле.
— Игорь! Яким! Кто-нибудь! — прокричала Фрося что есть сил. Милка снова захрипела и задергалась, молотя ногами.
— Прекрати, идиотка! — из сорванного горла вырвался скорее рык, чем слова. Ефросинья понимала: долго брыкающуюся девку она не удержит, а второй раз может так не повезти. Хрустнет шея и вся не долгая.
Вдруг сзади послышались торопливые шаги. Вбежал кто-то из мужчин. Сдавленно охнул, поставил поваленную скамеечку, запрыгнул на неё. Дернул петлю, расслабляя узел. Фрося почувствовала, что теряет равновесие, и повалилась на земляной пол, больно расшибая колено. Кухарка упала сверху. Мужчина спрыгнул, перевернул Милку на спину и ошарашенно произнес:
— Поздно. Мертва.
А после застыл восковой куклой.
Фрося поднялась, посмотрела на самоубийцу. Голова безвольно откинута, распахнутые глаза закатились.
— Свет зажги, — кинула она дворовому, силясь нащупать пульс на отекшей шее. Получалось плохо. Рыкнув, разорвала рубаху на груди. Приложила ухо. Едва слышен стук сердца. Или это Игорь кресалом бьет?
— А ну тихо!
Мужчина замер.
— Есть! Жива она!
Убедившись, что кухарка дышит, Ефросинья от всей души влепила ей пощечину. Для приведения в сознание, так сказать.
Милка застонала, глаза её прикрылись Игорь подлетел к супруге и, аккуратно подняв её на руки, переложил на кровать.
Фрося даже не соизволила подняться с пола. Так и сидела, прижав к себе собаку. Женщину бил озноб.
— Госпожа, — до неё далеко не сразу дошел обеспокоенный голос дворового. Она подняла глаза на протянутую мужскую руку. Его пальцы тоже подрагивали. — Позволь, я помогу подняться.
Фрося подала руку и с трудом встала.
— Сядь сюда, я вина сейчас принесу.
— Под замком все. Ключи в комнате.
— А? Нет. У меня в клети припасено.
Через несколько минут комната кухарки представляла собой странное зрелище. Игорь пил вино, сидя на многострадальной скамейке, Фрося со своим стаканом расположилась на сундуке напротив. Милка лежала, уткнувшись носом в стену. Все молчали.
Откат от пережитого постепенно сходил на нет. Тело наполняла пустота. Сладкое, крепкое вино кипятком лилось по сорванному горлу. Ефросинья размышляла о каких-то совершенно идиотских вещах.
Было ли у кухарки право на смерть или нет? И почему её, Ефросинью, захлестнула иррациональная ярость? Страх тоже присутствовал, но злости в этом бешеном коктейле было явно больше. Какими невиданными тропами ходят её эмоции и во что они могут вылиться в той или иной ситуации?
Вопрос нравственности суицида в обществе будущего не поднимался и не обсуждался. Ведь любые этические нормы и правила порождаются обычаем, культурой, верой, в конце концов. В её же мире поведение человека рассматривалось исключительно с точки зрения права. И этот самый человек имел право распоряжаться собственной жизнью любым законным способом. А женщины, помимо этого, наделялись правом распоряжения судьбой своего нерожденного ребенка. Таким образом, всё воспитание говорило Фросе, что она не имела права лезть в чужое волеизъявление. Тем не менее представить себя стоящей в стороне и смотрящей на дергающееся в предсмертных судорогах тело, она не смогла. Более того в тот самый момент, когда взгляд упал на Милку, ни на секунду не возникла мысль о незаконности своего вмешательства.
Что же это тогда получается? Вбитое годами воспитание о толерантности слетело с неё, как шелуха, стоило оказаться в другом мире? И что же она тогда за человек? Кто скрывается за маской ученого и преподавателя? И главный вопрос: хочется ли ей знакомиться с собой новой или стоит посадить это чудовище на цепь?
Ефросинья вздохнула. Придётся с этим жить и принимать свои реакции. Ведь глупо было бы думать, что пребывание в новом мире никак её не изменит… «Ладно, с собственными чипами в голове разобрались. Но отчего кухарка в петлю полезла — вопрос открытый. И судя по состоянию девушки, стоит её оставить одну, так она завершит начатое». А посему нужно понять мотивы и постараться помочь, хоть это и посложнее вытягивания из петли будет, все же вот ни разу она не психолог. И чужие переживания не входят в сферу её интересов.
Выдохнув и успокоившись в первую очередь, сама Фрося аккуратно начала.
— Милка, расскажешь, что у тебя произошло?
Молчание, и тот же взгляд в стену.
— Милка — жена мне, — подал голос Игорь. — Сговорились мы у реки. Кольцами и клятвами обменялись.
— Которые ни один из нас не выполнил! — зло бросила Милка и закашлялась.
— Ты из-за этого в петлю полезла?
— Нет, просто я так больше не могу. Всем будет лучше без меня.
— Кому всем?
— Игорю, тебе, хозяйка, Давыду Юрьичу.
— Что ж ты такое говоришь! — взметнулся Игорь.
— А не ты ли с Пасхи со мной не разговариваешь? — зашипела девушка.
— А не ты ли клялась ворота запертыми держать?
— А не ты ли обещал увезти меня отсюда?
— Я не мог, понимаешь?!
— И я не могла хозяину отказать! Теперь дитём расплачиваюсь!
Фрося прикрыла глаза, слушая перепалку супругов. Вскрылся гнойник, излились обиды. Вроде и радоваться надо. Ведь спорить, кричать, ругаться всяко лучше, чем счеты с жизнью сводить. Но вот это «хозяину не могла отказать» ужалило змеёй. Растекся яд по венам, осел горечью во рту.
— Ребенок чей? — тихо спросила Ефросинья.
— Мой, — отозвался Игорь, упрямо выпятив бороду. — Послушай, хозяйка, отпусти нас. У меня дом в Пронске. Я Давыда Юрьича просил, он согласие дал. Сказал замену искать. Я нашёл.
Фрося смотрела на чету и размышляла, как быть. С одной стороны, Милкин ребенок может быть вполне от Давида, и тогда он имеет право, как минимум, знать. С другой стороны, вот совсем не факт. Судя по животу, там месяц пятый-шестой, а Давида до Пасхи дома не было. По-хорошему дождаться бы родов (если они будут после случившегося), посчитать, обсудить и потом принять решение.
— Рожать когда?
— Зимой, на Кощун.
«Значит, не пятый, а меньше. Делать-то что?»
— Нет! — приняла решение Фрося. — Сговор вы с Давидом заключали. Вот и отпускать он вас должен, а не я.
— Давыд Юрьич сказал, что дома над слугами ты главная. И вольна принимать решения. Да и замену я толковую нашёл. Не дворовым — тиуном в хозяйстве будет, грамотный, счет знает. Обидно, если к другим уйдет. А Милке лучше подальше рожать от князя Давыда и Муромских языков. Ведь коль у нас во дворе трепятся, то за забор всяко просочится.