Звезда Севера (СИ)

— Постой, — он отодвинулся от нее, пытаясь сохранить самообладание, — ты не обязана.
— Но я хочу, — упрямо прошептала она, — просто не знаю, как правильно… Покажи мне, как правильно…
Эрон пропал.
Все мысли и сомнения вылетели из головы в одну секунду, и вместе с ними испарилась вся злость. Он обхватил ладонями ее лицо и поцеловал, медленно, нежно, но настойчиво раскрывая ее губы. Она с облегчением выдохнула и подчинилась, следуя за каждым его движением, отвечая на поцелуй, который становился все глубже и жарче.
Лучше, чем можно было представить.
Не прекращая целовать, Эрон подталкивал ее в сторону кровати, пока она не прижалась спиной к столбику. Оторвавшись от нее, он стащил тунику через голову и снова припал к мягким, чуть припухшим губам. Ему хотелось быть нежным, хотелось сделать все медленно, но близость ее тела, ее неловкая, но такая жадная ответная страсть, помутили его разум.
Она приложила к его груди свои холодные пальцы, обвела линию шрама под ключицей, погладила — сначала несмело, затем настойчиво скользя по его голому торсу, шее, плечам. Эрон наощупь потянул завязки ее платья. Ткань скользнула вниз, сползая до талии. Эви охнула. Он обхватил ее бедра и приподнял, прижимая спиной к столбику, и она обвила его ногами.
Легкая. Трепетная. У нее были тонкие ключицы и небольшая красивая грудь с нежно-розовыми сосками. На чистой не оскверненной белой коже темнела маленькая родинка. Эрон прижался к ней губами и ощутил, как сильно бьется под ней сердце, рвущееся ему навстречу.
Он едва сдерживался, чтобы не наброситься на нее, но желание сделать все правильно было сильнее. Эрон бережно уложил ее на кровать. Остатки их одежды упали на пол, и Эви прильнула к нему, обняла за шею. Обнаженные, они дышали в унисон, глубоко, прерывисто. Он посмотрел в ее глаза — бездонное штормовое море — и впервые его накрыло осознание, что она действительно и есть та самая, предназначенная для него. Словно даже не боги нарекли ее избранной, а просто так было, есть и будет всегда, независимо от богов.
— Эрон, — прошептала она. — Не делай мне больно.
— Обещаю.
Эрон зарылся лицом в ее влажные волосы, уткнулся в шею, глубоко вдохнул. Горные цветы, морской бриз, холодная трава. Ее особенный легкий аромат, ставший почти привычным. Его неистовая жадность вдруг утихла, уступая место более глубокому желанию. Он покрывал ее тело неторопливыми горячими поцелуями, исследуя, пробуя на вкус, вбирая ее запах, и она повторяла его имя раз за разом. Эрон, Эрон, Эрон.
Он никогда не любил свое имя. Имя первого ринга у бастарда нарушало все правила и каноны. Ему казалось, он не достоин этого имени, словно оно не принадлежит ему, сидит на нем, как дорогая не по размеру одежда на простолюдине. В глазах людей, произносящих его, всегда читались недоумение и неприязнь. Но с тех пор как Эви произнесла его впервые, там в саду, напуганная и растерянная, имя словно обрело вес и значимость, приросло к нему, стало настоящим. И каждый раз, когда она произносила его снова, оно крепло и оживало, становилось все сильнее и достойнее. Пусть даже для одной женщины во всем мире.
Она была невыносимо нежной и податливой. Ее глаза распахнулись, и во взгляде было столько невысказанного — темной тоски, сладкой неги, поражения, признания. Она оплела его своими длинными ногами, обхватила за плечи тонкими руками. Запрокинула голову так, что мышцы шеи натянулись тетивой. Затрепетала под ним, забилась, всхлипнула. Эрон снова нашел ее губы, горячие и распухшие от поцелуев, приник к ним, и мир вокруг размылся, потеряв значимость. Осталась только она.
Позже, когда он держал ее в объятиях, прислушиваясь к уже размеренному дыханию, Эви вдруг высвободилась и села.
— Думаю, мне надо идти, — сказала она, не глядя на него, и встала с постели, придерживая одеяло на груди.
— Останься, — попросил он, не желая вырываться из теплых объятий сна, который вот-вот собирался навалиться на него своим мягким уютным теплом.
— Уговор был другим, — прошептала она. — И мне нужно привести мысли в порядок и выспаться. Завтра трудный день.
 
Эрон не стал ее удерживать, хотя очень не хотел отпускать. Возможно, она была права, и им обоим нужно осознать и обдумать произошедшее наедине с собой.
— Доброй ночи, — сказал он ей на прощание.
— Доброй ночи, маэль, — ответила Эви, и в голосе ее сквозило что-то такое, что он едва не передумал и не остановил ее.
Завернувшись в одеяло и подобрав с пола свое платье, она погасила лампу и выскользнула на террасу через открытое окно — ей нравилось уходить этим путем. Ее светлый силуэт четко выделялся на фоне ночи. Эрон приподнялся на локте, наблюдая, как она подходит к перилам, останавливается и поворачивает голову, глядя вверх. На черном бархатном небе рассыпались серебристо-голубые звезды, и ярче всех светила та самая, Северная звезда.
Глава 16
Торжества продолжались две недели. Эфрийцы, уставшие от однообразного траура, проведенного в отдалении от двора, изголодались до сплетен и развлечений, поэтому вокруг кипела жизнь. Турниры на королевской арене, скачки, представления и маскарады в садах перемежались бесконечными пирами, где пили без меры и съедали столько пищи, что хватило бы на месяцы ее боргу. Несмотря на всеобщее веселье и легкомысленную обстановку, Эви замечала, как решаются более серьезные вопросы — сговариваются браки и заключаются сделки, скрепленные крепкими рукопожатиями прямо за столом. Впрочем, были и встречи за закрытыми дверями, но празднику это не мешало.
К концу первой недели даже король повеселел. Каждый раз, когда он бросал взгляды на своего сына и на нее, Эви вспыхивала. Казалось, он догадывается о том, что происходит между ней и Эроном, и его это радует. А между ними происходило многое.
Каждую ночь, каким бы насыщенным не был день, и как бы надолго не затягивался очередной пир, они находили время друг для друга, и при мысли об этих моментах у нее сводило ноги, а жар, распускающийся внизу живота, растекался по всему телу. Иногда Эрон склонялся к ней во время очередного представления и с невинным видом шептал на ухо что-нибудь такое, отчего ее дыхание перехватывало, а шея покрывалась мурашками. А иногда рассеянно водил пальцем по ее ладони, и эта едва заметная ласка отзывалась легким трепетом в груди.
Эви по-прежнему покидала его по ночам, возвращаясь в свою спальню, и каждый раз испытывала вину, будто делала что-то неправильное, причиняла боль, но не могла иначе. Ночь за ночью, выходя из его комнаты на террасу, она смотрела на луну и шептала про себя: «В полнолуние». Именно это было написано в том тайном письме, что она получила накануне первого пира. В полнолуние. И больше ничего.
Время двигалось медленно, но неотвратимо. И с каждым днем сердце сжималось все сильнее от страха и невыносимой тоски.
Эви до сих пор не знала, почему пошла к нему в ту ночь. Чтобы обмануть его чутье или потому что сама этого хотела? Может, было бы лучше, если бы он сказал или сделал что-нибудь такое, что оттолкнуло бы ее, лишило иллюзий и сомнений. Но он не сказал и не сделал, и ее уверенность, что она должна покинуть его, пошатнулась.
Он доверял ей. Возможно, испытывал чувства. Время от времени ее посещали безумные мысли, что, если Эрон по-настоящему полюбит ее, то поймет. Найдет в себе силы отпустить, позволит навестить родных. Но она понимала, что это чушь, лишь ее глупые романтические фантазии. Они связаны клятвой, и он никогда ее не отпустит.
Их ночи были сладкими и горькими одновременно, как затянувшееся прощание двух любовников, но Эрон об этом не знал. Иногда Эви ловила на себе его задумчивые взгляды, иногда он словно хотел что-то спросить, но потом целовал ее, и они уплывали, тонули в нахлынувших чувствах. Но луна сначала убывала, а затем стала расти, и их время неумолимо истекало.
 
Утро, знаменующее окончание торжеств, выдалось не слишком жарким и душным, поэтому они отправились на очередную конную прогулку с Фрэйлом. Эви обожала подаренную им лошадь — серую с длинной серебристой гривой и белой звездочкой на лбу. Она назвала ее Снежинкой. Любая возможность покинуть замок, и временное чувство свободы, которое та дарила, унося ее в поле, хоть ненадолго позволяли забыться.