Спросите Фанни

— И каковы ваши?
— Финансовые, если хотите знать правду. И раз уж вы такая праведница, скажите мне: а на чем держится ваш брак? Дайте догадаюсь. Двое детей. Двойной доход. Дорогая ипотека, Малая лига по бейсболу, занятия музыкой, домашние задания, ужин каждый вечер, и это еще пятьдесят на пятьдесят. Вы всё рассказываете друг другу? У вас остается время для занятий любовью? Что вас связывает?
Рут не знала, что сказать. Если честно, слова Гэвина уязвили ее, ведь он был прав, особенно в контексте разговора с Эйбом. Она действительно многого не рассказывала Моргану. Начиная со всяких мелочей: например, как ее раздражает, что он стрижет ногти над раковиной в кухне. Не говорила и о более существенном: скажем, о страхе проснуться в семьдесят лет и понять, что в юридической фирме она угробила всю жизнь на споры с людьми и попытки оградить крупные корпорации от радаров Министерства юстиции.
Да. Она не говорила об этом Моргану из опасения, что он, со своей стороны, тоже начнет перечислять, что ему не нравится в их браке, и потом она помянет Шарлин, а он скажет: «Ты никогда мне этого не забудешь, да?», и однажды вечером они посмотрят друг на друга поверх зубных щеток и осознают, что, возможно, весь их брак — пустая затея.
Потому что, в самом деле, что их связывает, кроме детей? Точно не секс — они всегда очень устают к ночи. И не общие увлечения — Морган ездит на мотоцикле, бегает, ходит на лыжах, но всегда только с товарищами, без нее, поскольку она совсем не в той физической форме и не может соответствовать. Общие ценности, подумала Рут, но тут же вспомнила о том вечере в доме на побережье, когда Морган, непривычно игривый, захотел секса и собирался разрешить мальчикам скачать фильм, хотя они договорились не использовать во время отдыха никаких цифровых развлечений. Казалось бы, малость, но для Рут она означала, что Морган готов отказаться от принципов ради собственного удовольствия.
Внезапно ей захотелось прямо сейчас позвонить Моргану, сесть в самолет, прилететь домой и упасть в постель с мужчиной, за которого она вышла замуж, — не с тем, кем он стал сейчас, а с тем, в кого она влюбилась двадцать лет назад в юридической школе: кто дурачился, когда все остальные угрюмо грызли гранит науки и волновались о том, чья была лиса;[32] кто кругами катался по двору на мотоцикле в цилиндре и пообещал достать ей такой же головной убор, если она сядет позади и уедет с ним; кто пригласил ее к себе в квартиру на третьем этаже и заварил китайскую лапшу, а потом, когда они лежали в постели, провел пальцем по ее вздернутому носу и признался, что ждал этого момента с самого первого дня, когда на занятии по контрактному праву ее вызвали изложить факты о судебном случае и она опозорилась перед всей группой.
— Не отвечайте на мой вопрос, — сказал Гэвин. — Я и так догадываюсь, что все не так, как было раньше. У вас есть работа, двое детей, вы заколачиваете бешеные деньги, и вам в голову не приходит бросить привычный образ жизни только потому, что земля больше не уходит из-под ног.
Откуда он все это знает? Некоторые факты могла рассказать ему Лиззи, но она не в состоянии влезть сестре в душу. Чаще всего даже сама Рут блуждала в потемках собственной души.
— Ни хрена вы не знаете о моей жизни, — холодно проговорила она.
— Именно об этом я и толкую, — ответил Гэвин. — Вот и вы не учите меня жить.
Не желая выдать свое потрясение, Рут перевела взгляд на отца и увидела, что он закрыл глаза и сложил на животе руки с дряблой рябой кожей и проступающими голубыми венами.
— Папа, — позвала она. — Ты спишь?
Не открывая глаз, Мюррей подстроил слуховой аппарат.
— Пойду попрошу, чтобы Гэвина перевели в другую палату, — сказала Рут. — О чем они только думали, когда клали его сюда?
— Как будто сестры знают о наших взаимоотношениях, — усмехнулся Гэвин. — Но ради бога, я не против. Я бы предпочел лежать в палате, где никто не напоминает мне о вашей сестре. Девица больна на всю голову. — Он покачал головой: — Ну и водевиль!
 
* * *
Прежде чем пойти к медсестрам, Рут позвонила Моргану. На мобильный он не ответил, поэтому Рут набрала номер домашнего телефона. Трубку взял младший сын, Кайл.
— Где отец? — спросила она.
— Не знаю, — промямлил Кайл.
— То есть его нет дома?
— Наверное.
— И он не сказал вам, куда ушел?
— Может, Калебу и сказал.
— Позови Калеба к телефону.
Через минуту подошел Калеб.
— У меня очень странно болит колено, — пожаловался он. — Когда я сгибаю его, простреливает до самых пальцев.
У Калеба все время что-нибудь болело, и Рут в конце концов заключила, что лучший рецепт — одна доза сочувствия, одна доза талейнола и запрет пользоваться интернетом.
— Где отец? — спросила Рут.
— Сказал, у него встреча.
— В воскресенье?!
— Не ори на меня, мама, я просто передаю его слова. И у меня дико болит колено.
— Он сказал, когда вернется?
— Нет. А ты когда приедешь?
— Не знаю. У дедушки случился небольшой удар. — Она ожидала, что Калеб ужаснется, но он принял новость равнодушно. — Я собиралась вернуться завтра вечером, но, возможно, придется остаться чуть подольше и помочь дедушке. Но я бы очень хотела поговорить с отцом.
— Позвони ему на мобильный.
— Звонила, не отвечает.
— Мама, расслабься. Так а что мне делать с коленом?
— Прими талейнол и приложи лед, — велела Рут. — И в «Гугле» ничего не смотри.
— Я уже посмотрел, — ответил Калеб, и ей показалось, что она услышала шмыганье носом. — С боли в ногах начинается рак костей.
— У тебя нет рака костей, Калеб, — вздохнула Рут. — У тебя болезнь роста. Пожалуйста, попроси отца, чтобы он мне позвонил, когда придет домой.
Она нажала на отбой и представила, как Морган в ванной дешевого отеля старательно намыливается, чтобы, прежде чем идти домой, смыть запах другой женщины, а Шарлин в номере сует в карман его джинсов магнитный ключ — своего рода визитную карточку, которую Рут найдет через неделю, складывая вещи в стиральную машину.
 Глава 13 
 Тик-так 
 
Больше всего на свете Джордж не любил сравнений. У кого круче дом, лучше машина. Кто зарабатывает больше денег. Кто быстрее бегает марафон. Кто любимый ребенок. По-простому говоря, Джордж ненавидел членомерство.
У него был нюх на подтекст. Он мог засечь подсчеты еще до того, как собеседник успевал сообразить, что взвешивает свои и чужие достоинства. И когда Рут начала хвалить книжные полки Лиззи и декор ее кухни, Джордж оборвал сестру, поскольку знал, что она думает примерно следующее: «Какое счастье, что я зарабатываю достаточно, чтобы жить в деревянном каркасном доме в два этажа со встроенными лакированными шкафами и непротекающей крышей. Слава богу, что я не обречена прозябать в северном Нью-Гэмпшире в окружении простаков, поддерживающих Трампа. Как же замечательно, что я старший и самый серьезный ребенок в семье, потому что мне бы не хотелось стать жертвой эмоционального всплеска, заставляющего поливать кипятком компьютер бывшего любовника».
Что-то в таком духе.
С точки зрения Джорджа, после отъезда из родительского дома Рут вела себя крайне заносчиво. Сначала она поступила в небольшой колледж в Мэне, где научилась смаковать томалли.[33] После этого отправилась в юридическую школу Нью-Хейвена и стала использовать в телефонных разговорах слова вроде «безотносительно». А потом получила работу в крупной юридической фирме в Вашингтоне и теперь явно не собиралась возвращаться к своим новоанглийским корням. И все бы ничего, если бы Рут не пыталась вставлять в любой разговор намеки на свой изысканный образ жизни. Она произносила на французский манер самые расхожие названия вроде «круассан» или «Буэнос-Айрес» («Буэнозэ-эр»). В ресторане она просила положить в салат именно яйцо пашот (которое Джордж считал отвратительным) или добавляла: «И будьте любезны принести соус сирача» — видимо, с намерением невзначай обронить, что пристрастилась к нему на Бали.